— Ты опять на пять минут опоздала, — произнёс Виктор, не отрываясь от телефона. Он сидел на диване, небрежно откинув ногу на ногу, и его голос звучал так буднично, словно он комментировал погоду за окном.
Татьяна застыла в дверях. Руки онемели от тяжёлых пакетов с продуктами. Она только что простояла двадцать минут в очереди в супермаркете, потом ещё десять ждала лифт, который застрял на восьмом этаже. Она устала. Она хотела просто зайти домой и услышать обычное человеческое «привет».
— Я тебе объясняла уже. Лифт сломался. Пришлось подниматься пешком на девятый этаж с двумя пакетами. Что я должна была сделать? Телепортироваться? — Она поставила пакеты на пол и стянула куртку.
Виктор наконец оторвался от экрана. Посмотрел на неё так, словно она была нерадивым сотрудником, сорвавшим дедлайн.
— Ты могла написать мне сразу. Я же волнуюсь. Мало ли что может случиться. Это же элементарная вежливость — предупредить, если задерживаешься.
— Вежливость? — Татьяна почувствовала, как внутри что-то сжимается в тугой комок. — Вежливость — это когда тебе говорят «спасибо, что купила продукты», а не считают минуты, как тюремный надзиратель.
— Не преувеличивай. Я просто хочу знать, где ты. Это нормально для мужа.
Она смотрела на него и понимала: спорить бесполезно. Он жил в своей параллельной вселенной, где его контроль был заботой, а её свобода — безответственностью. Каждый день одно и то же. «Ты где?», «Почему так долго?», «С кем ты говорила по телефону?». Она объясняла, оправдывалась, злилась. Ничего не менялось.
В тот вечер Татьяна не спала до трёх ночи. Она сидела на кухне с чашкой остывшего чая и думала. Вернее, не думала — вынашивала план. К утру план созрел.
На следующий день, когда Виктор сидел на кухне и листал новости, она положила перед ним толстую тетрадь в клеёнчатой обложке. Он недоумённо поднял голову.
— Это что?
— Журнал контроля, — спокойно ответила Татьяна. — Раз уж тебе так важно знать каждое моё перемещение, давай делать это правильно. Официально. Без эмоций.
Она открыла первую страницу. Виктор увидел расчерченные столбцы: «Дата», «Время выхода», «Куда иду», «Маршрут», «Планируемое время возвращения», «Фактическое время возвращения», «Причина задержки», «Подпись ответственного лица».
— Ты серьёзно? — Он усмехнулся, решив, что это какая-то истерика.
— Абсолютно. Заполняю перед каждым выходом. Ты проверяешь и подписываешь. Чтобы больше не было претензий и споров. Всё будет задокументировано.
Она взяла ручку, вписала сегодняшнюю дату: «15 октября». Время: «7:45». Цель: «Работа». Маршрут: «Метро, станция Парк Культуры, пересадка на Кольцевую». Плановое возвращение: «18:30».
Подвинула тетрадь к нему. Протянула ручку.
— Твоя подпись.
Виктор фыркнул. Решил, что она просто разыгрывает спектакль. К вечеру забудет про эту глупость. Он небрежно расписался в нужной графе, отодвинул тетрадь и ушёл в комнату, даже не взглянув на неё. Он ещё не знал, что только что подписал приговор своему спокойствию.
Первый звонок застал его на совещании. Телефон завибрировал. Имя Татьяны на экране. Он сбросил вызов. Через десять секунд телефон зазвонил снова. И снова. И снова.
Извинившись перед коллегами, он вышел в коридор.
— Что случилось? — раздражённо бросил он в трубку.
— Виктор, добрый день. Уведомляю тебя о внеплановом перемещении. Время: тринадцать ноль-пять. Цель: обед. Маршрут: кафе через дорогу от офиса. Плановое время отсутствия: сорок пять минут. Прошу зафиксировать.
Её голос был абсолютно ровным. Безэмоциональным. Как у автоответчика.
— Татьяна, ты что, издеваешься? Я на работе!
— Я понимаю. Но согласно регламенту, я обязана уведомлять тебя о каждом перемещении. В журнале это зафиксировано. Если я не уведомлю тебя, это будет нарушение. Мне идти обедать или остаться голодной на рабочем месте?
В её голосе не было ни капли сарказма. Только холодная логика.
— Да иди ты! — рявкнул он и отключился.
Вечером она вернулась ровно в восемнадцать тридцать две. Молча открыла журнал перед ним. В графе «Фактическое время возвращения» стояло: «18:32». Графа «Причина задержки» была пустой.
— Автобус задержался на две минуты. Внеси причину и подпиши.
Виктор сжал ручку так сильно, что костяшки пальцев побелели. Он смотрел на эти аккуратные столбцы, на свою утреннюю подпись, и чувствовал, как внутри закипает бессильная злость. Он расписался, оставив на бумаге злой, кривой росчерк.
Апогей настал в субботу вечером. Виктор смотрел футбол, когда Татьяна вышла из комнаты с полотенцем и журналом.
— Мне нужно в ванную.
Он не сразу понял. Потом увидел открытую страницу. Она уже заполнила графы. «Время: 21:15». «Цель: душ». «Плановое время отсутствия: двадцать минут».
— Ты что, совсем? — взорвался он, швыряя пульт на диван. — Прекрати этот бред!
— Это не бред. Это твой контроль. Я просто следую правилам, которые ты установил. Подпиши. Мне нужна твоя санкция на использование ванной комнаты.
Она стояла и смотрела на него. Не умоляла. Не кричала. Просто ждала. Как автомат ждёт монету. Виктор выхватил ручку и яростно черкнул подпись. Татьяна кивнула, взяла журнал и ушла.
А он остался сидеть, глядя на экран, но видя только эти чёртовы столбцы, превратившие его дом в тюрьму.
Следующее утро принесло новый виток. Татьяна положила журнал на стол. «Время: 10:00. Цель: продуктовый магазин».
Виктор захлопнул журнал.
— Всё. Хватит. Больше никаких подписей. Этот цирк окончен.
Татьяна посмотрела на него. В её глазах не было обиды. Только холодное понимание.
— Заявка отклонена контролирующим лицом. Поняла.
Она развернулась и ушла в комнату. Виктор почувствовал торжество. Наконец-то она поняла! Он вернул контроль. Он снова главный в доме.
Прошёл час. Два. Три. Она не выходила.
К обеду Виктор заглянул в холодильник. Пусто. Остатки сыра, одно яйцо, вялый огурец. Он хлопнул дверцей. Тишина.
К вечеру голод стал невыносимым. Он понял: она не пошла в магазин, потому что он не дал разрешения. Она следует его приказу с абсурдной точностью.
Стиснув зубы, он заказал доставку. Через сорок минут курьер привёз суши. Виктор поставил коробки на стол с чувством победителя. Вот. Он может обойтись без неё.
В этот момент из комнаты вышла Татьяна. Села напротив. Положила на стол новую тетрадь. На обложке было написано: «Журнал несанкционированных действий контролирующего лица».
— Что это? — у него перехватило дыхание.
— Ты совершил действие без согласования. Заказал еду без уведомления второй стороны. Я обязана зафиксировать. Дата. Время: девятнадцать ноль-пять. Нарушение: единоличное принятие решения, касающегося общего быта.
Она писала медленно, выводя каждую букву. Виктор смотрел на её руку, на эти строчки, и чувствовал, как аппетитные суши превращаются в картон у него во рту.
Он больше не был контролёром. Он стал объектом наблюдения. Заключённым в той самой тюрьме, которую построил для неё.
На столе лежали две тетради. Два приговора их браку.
Следующие дни прошли в мёртвой тишине. Они не разговаривали. Только записи и подписи. Заявка на использование стиральной машины. Протокол вынесения мусора. Акт о завершении готовки.
Виктор чувствовал, как стены квартиры сжимаются вокруг него. Он больше не был мужем. Он был винтиком в механизме, который сам же запустил.
Во вторник утром он сидел на кухне, глядя в пустоту. Не спал всю ночь. Перед глазами стояли эти расчерченные страницы. Он понял: так больше нельзя. Это не жизнь. Это пытка.
И выход был только один.
Татьяна вошла на кухню с журналом. Готовилась к утреннему ритуалу. Но Виктор опередил её. Молча взял журнал из её рук. Сел за стол.
Она замерла.
Он не стал смотреть на её записи. Перелистнул на чистую страницу. Взял её ручку. И начал писать.
Сверху крупными буквами: «ПРОТОКОЛ ОКОНЧАТЕЛЬНОГО УХОДА ОБЪЕКТА ‘ЖЕНА’».
Татьяна не шелохнулась. Смотрела, как его рука выводит строчку за строчкой.
«Дата: Сегодня».
«Плановое время ухода: Немедленно».
«Конечный пункт: Не имеет значения».
«Оставляемое имущество: Всё».
«Основание: Исчерпание функционала».
Он писал молча, вкладывая в каждое слово холодную ярость. Это был его контрудар. Финальный акт тотального контроля. Он не просто выгонял её. Он оформлял уход как процедуру. Превращал её в объект, который списывают за ненадобностью.
Закончив, он развернул журнал и подвинул к ней. Рядом положил ручку. Не сказал ни слова.
Внизу оставалась пустая строка. «Подпись убывающего лица».
Татьяна медленно опустила взгляд на страницу. Прочла всё. От заголовка до последней буквы. Лицо осталось непроницаемым.
Она стояла минуту. Вечность.
Затем взяла ручку. Он ожидал крика, слёз, что она швырнёт тетрадь ему в лицо.
Но она просто наклонилась и аккуратно поставила свою подпись в последней графе.
Звук ручки по бумаге прозвучал как щелчок замка.
Она выпрямилась. Положила ручку точно по центру стола. Развернулась и, не взяв ни сумки, ни телефона, молча вышла из квартиры.
Виктор остался один. Перед ним на столе лежал раскрытый журнал. Его протокол. Её подпись.
Он победил. Довёл контроль до абсолюта.
Остался один в идеально контролируемой квартире, где больше не осталось ничего, что нужно контролировать.
Первые три дня он праздновал свободу. Никто не требовал подписей. Никто не звонил с уведомлениями. Он делал что хотел, когда хотел. Смотрел футбол до трёх ночи. Заказывал пиццу на завтрак. Разбрасывал одежду по комнате.
На четвёртый день он заглянул в холодильник. Пусто. Он заказал доставку.
На пятый день понял, что у него закончилось чистое бельё. Постирал сам, забыв про кондиционер. Футболки стали жёсткими, как наждачка.
На шестой день вернулся с работы в пустую квартиру. Села батарейка в пульте от телевизора. Он полчаса искал новые, не найдя.
На седьмой день сидел на кухне и смотрел на закрытый журнал. Два журнала. Он открыл первый. Пролистал страницы. Её аккуратный почерк. Его размашистые подписи. «7:45 — работа». «13:05 — обед». «21:15 — душ».
Вся её жизнь, разложенная по графам.
Вся их жизнь, убитая контролем.
Он открыл второй журнал. Последняя страница. Его протокол. Её подпись внизу.
И тут он увидел то, чего не заметил тогда, в тот утренний час своего торжества. Под подписью, мелким почерком, она написала одну фразу. Всего несколько слов.
«Ты получил то, чего хотел. Полный контроль над пустотой».
Виктор закрыл журнал. Положил руки на стол. Посмотрел вокруг.
Чистая квартира. Тихая квартира. Контролируемая квартира.
Пустая квартира.
Он сидел один среди идеального порядка, который больше не имел смысла. Потому что не осталось никого, для кого этот порядок был нужен.
Телефон завибрировал. Сообщение от мамы: «Сынок, как дела? Татьяна в порядке?»
Он посмотрел на экран. Потом на журналы. Потом в пустоту квартиры.
Его пальцы зависли над клавиатурой. Что ответить? «Всё хорошо, мам. Я теперь живу один в своём контролируемом раю»?
Он не ответил. Положил телефон экраном вниз.
Встал. Подошёл к окну. За стеклом шёл дождь. Люди спешили по своим делам. Пары шли под зонтами, смеясь. Жизнь продолжалась.
А он стоял в своей пустой квартире, где каждая вещь лежала на своём месте, где никто больше не опаздывал на пять минут, где не было споров и объяснений.
Где не было ничего.
Виктор вернулся к столу. Взял журнал. Тот самый, первый. Открыл на последней заполненной странице. Её последняя запись перед его протоколом. «14 октября. 7:45. Работа. Плановое возвращение: 18:30».
Его подпись внизу.
Он погладил пальцем эту страницу. Словно так мог вернуть то время, когда она ещё была здесь. Когда он был так уверен в своей правоте.
Когда не понимал, что контролировать можно только то, что согласно быть рядом.
А когда всё уходит, остаётся лишь пустой журнал и подписи на бумаге, документирующие смерть того, что когда-то называлось любовью.
Виктор закрыл журнал. Положил обе тетради в дальний ящик стола. Закрыл его на ключ.
Но он знал: сколько бы он ни прятал эти журналы, они останутся с ним навсегда. Каждая строчка. Каждая подпись. Каждый момент, когда он выбирал контроль вместо доверия.
Он сел на диван. Включил телевизор. На экране шёл какой-то фильм. Он не видел его. Перед глазами стояли только расчерченные графы и её последняя фраза: «Ты получил то, чего хотел. Полный контроль над пустотой».
Он наконец понял: она не проиграла. Она просто ушла из игры, где правила были безумными, а приз — пустым.
Проиграл он. Потому что остался победителем в войне, где единственным трофеем была одиночество.
И теперь он сидел в своей идеально контролируемой крепости, где каждая вещь знала своё место, где не было хаоса и неожиданностей.
Где не было жизни.
