Я сидела у окна и смотрела, как официантка в третий раз проходит мимо — с вопросом в глазах. Кивнула ей: ещё минутку. Телефон показывал восемь тридцать. Мы договаривались на восемь.
Набрала номер. Длинные гудки. Потом его голос — тихий, виноватый.
— Слушай, прости. Мы с мамой… ну, она себя плохо почувствовала, я не мог её оставить.
— Ты где?
— В кино. Решили, что ей надо отвлечься.
Я молчала. За соседним столиком пара смеялась над чем-то в телефоне. У меня внутри всё сжалось — не от обиды, а от холодной ясности.
— То есть ты сидишь в кино с мамой, а я жду тебя в кафе. Мы же договаривались поговорить о том, что ты наконец съедешь.
Он вздохнул. Я слышала, как за его спиной шуршат попкорном.
— Ну ты же понимаешь, ей правда было плохо…
— Понимаю. Всё поняла.
Я положила трубку. Встала, накинула куртку, вышла на улицу. Холодный ветер ударил в лицо — приятно, отрезвляюще.
Месяц назад она сказала мне, что у меня «лицо тупое». Прямо так, в глаза, когда я пришла к ним на ужин. Он сидел рядом, резал хлеб, не поднимал головы. Потом она начала врать, что я ей звоню по ночам и угрожаю. Он спросил меня один раз — я сказала, что это бред. Он кивнул, но больше не поднимал тему.
Я шла по улице и вспоминала, как он обещал переехать ко мне. Как клялся, что «скоро всё наладится». Как каждый раз, когда она устраивала истерику, он звонил и просил «потерпеть ещё чуть-чуть». А сегодня он пошёл с ней в кино. Потому что «ей было плохо».
Я знала, в какой кинотеатр они ходят — он водил туда и меня. Десять минут ходьбы.
Стеклянный фасад светился изнутри. Я вошла, прошла к залам. Через прозрачные двери фойе было видно — они сидели на диване. Она — в светлом плаще, с аккуратной укладкой, держала его за руку. Как ребёнка. Он смотрел в телефон, кивал на что-то, что она говорила. Послушный.
Я не стала заходить. Развернулась и пошла к выходу.
У меня были ключи от его квартиры — он дал их месяц назад, когда клялся, что скоро мы будем жить вместе. Я поднялась на четвёртый этаж, открыла дверь. Квартира пахла его одеколоном и её духами — приторными, стойкими. В прихожей висели два пальто рядом. Как пара.
Собрала вещи быстро: пару книг, зарядку, футболку. На столе в гостиной лежала рамка с их фотографией — он лет десяти, она обнимает его за плечи, улыбается в камеру.
Я прошла на кухню, нашла блокнот на холодильнике — она записывала туда списки покупок. Вырвала листок, написала крупными буквами. Не ему. Ей.
«Вы выиграли. Забирайте его. Но когда вас не станет — он останется один. И винить будет вас».
Оставила записку на столе, придавила солонкой. Закрыла дверь, ключи бросила в их почтовый ящик.
Телефон завибрировал через полчаса. Его номер. Я сбросила. Потом ещё раз. Ещё. Сообщение: «Ты где? Что за записка? Давай поговорим нормально». Заблокировала.
Через минуту — с незнакомого номера: «Это я. Ну не дури, я же объяснил всё. Мама расстроилась из-за твоей записки, зачем ты так?»
Я перечитала. «Мама расстроилась». Не «я хочу всё исправить». Не «прости, я был неправ». Мама расстроилась.
Заблокировала и этот.
Потом она написала: «Вот и хорошо, что ушла. Тебе бы только его от меня оттащить. Он у меня один, понимаешь? Один. И никому я его не отдам. Девок, как ты, — пруд пруди».
Я нажала «заблокировать». Стёрла переписку, удалила фотографии. Легла на кровать, закрыла глаза. Ждала слёз, но их не было. Только облегчение.
Через три дня он появился у меня на работе. Я выходила из офиса в обед — он стоял у входа, в той самой куртке, которую я ему подарила. Лицо помятое, глаза виноватые.
— Подожди. Дай мне сказать хоть что-то.
— Не надо.
— Я не хотел, чтобы так вышло. Просто мама… ну ты знаешь, какая она. Ей тяжело одной.
Я остановилась. Посмотрела на него спокойно.
— Тяжело одной. А мне легко было слушать, что у меня лицо тупое? Или когда она всем рассказывала, что я ей угрожаю? Ты хоть раз её остановил?
Он молчал. Потом пробормотал:
— Она просто переживает за меня. Боится, что я ошибусь.
Я усмехнулась.
— Ты уже ошибся. Только не со мной. С ней. Иди домой. К маме. Она ждёт.
Развернулась, пошла дальше. Он окликнул ещё раз, но я не обернулась.
Прошло несколько месяцев. Я работала, встречалась с подругами, ходила в кино — одна, без оглядки на чей-то график. Однажды вечером зашла в кафе — то самое, где ждала его тогда. Села у окна, заказала капучино. Официантка улыбнулась, как старой знакомой. Я сидела, смотрела в окно и думала: а ведь мне хорошо. Правда хорошо.
Телефон завибрировал — сообщение от нового знакомого: «Может, не в субботу, а в пятницу? Хочу тебя кое-куда сводить». Я улыбнулась, написала: «Давай. Жду».
Вышла из кафе, пошла в магазин за продуктами. Взяла пакет, сворачивала к кассе — и замерла.
Они стояли в соседнем ряду. Она толкала тележку, он шёл рядом — сутулый, в мятой куртке, волосы растрёпаны. Седой. В тридцать два года — седой. Она что-то говорила, он кивал, не поднимая глаз. Она взяла с полки банку, сунула ему в руки, показала на другую. Он послушно взял, положил в тележку.
Мать обернулась — и увидела меня. Замерла. Лицо напряглось, губы поджались. Я смотрела на неё спокойно. Без улыбки, без вызова. Просто смотрела.
Потом развернулась и пошла к кассе. Не оглянулась.
За спиной услышала её голос — резкий, требовательный:
— Ты что встал? Иди давай, некогда мне тут.
Я расплатилась, вышла на улицу. Достала телефон, набрала номер.
— Привет. Да, всё отлично. Слушай, давай в пятницу встретимся пораньше? Хочу в тот новый ресторан сходить.
На том конце засмеялись, что-то ответили. Я улыбнулась — по-настоящему.
Вечером сидела на кухне, смотрела в окно. Город светился огнями, внизу смеялись люди, хлопали двери машин. Телефон лежал рядом — тихий, спокойный. Никаких сообщений с извинениями, никаких звонков с мольбами.
Я вспомнила его лицо сегодня — серое, постаревшее. И её — напряжённое, когда она меня увидела. Будто боялась, что я скажу что-то, сделаю сцену. Но я просто прошла мимо. Потому что мне больше не было до них дела.
Допила кофе, ополоснула чашку. Завтра на работе презентация, послезавтра встреча с подругой, в пятницу — ужин. Моя жизнь, мой выбор, мои планы. Без чужих истерик, без чужой слабости, без оглядки на того, кто так и не научился говорить «нет, спасибо, мне не нужен муж-сыночек».
Телефон завибрировал — сообщение: «Кстати, я очень жду пятницы. Давно хотел тебя пригласить». Я улыбнулась, написала: «Я тоже жду».
Положила телефон, встала, выключила свет. В окне отразилась моя тень — одинокая, но свободная.
Хорошо, что я ушла тогда. Хорошо, что не стала ждать, терпеть, надеяться. Он остался там — с золотыми цепями и удобными оправданиями. А я вышла. И больше не оглядываюсь.
