Девять дней. Девять дней, как моей Анечки нет. Мы только-только вернулись с кладбища, и этот… Витя, зять мой… даже не дал мне платок убрать. Он просто молча вынес мой старый чемодан на лестничную клетку. Прямо мимо стола, который еще не успели убрать после поминок.
«Мам, — говорит, — вам пора. Пожили и хватит. Квартира теперь моя».
Я стою, смотрю на него. В руках — портрет Ани в черной рамке. А он смотрит… не на меня. Мимо. Знаете, таким пустым, рыбьим взглядом. Будто я — часть мебели, которую тоже надо вынести. Я в этом доме прожила последние пять лет. Я продала свою дачу под Сысертью, чтобы оплатить Анечкину сиделку и вот этот вот… «евроремонт». Я отмывала ее, когда она уже не могла встать. А он… он просто ждал.
Я ничего не сказала. Что тут скажешь? Молча взяла чемодан. Он закрыл за мной дверь. Два оборота ключа.
Я села на ступеньку. Холодный бетон. В подъезде пахнет щами и… ладаном. Запах смерти и запах быта. Я сидела и думала только об одном. О том, чего этот человек, этот Витя, не знал. О том, что Анечка моя, тихая моя девочка, успела сделать за две недели до того, как уйти.
Он выгнал меня, думая, что я — нищая, раздавленная горем старуха. Он не знал про завещание.
Часть 1. Ночь на вокзале
Знаете, что самое страшное в первый час? Не холод. Не унижение. А тишина. Пока он гремел замком, пока я слышала, как он двигает стул на кухне, — я еще была в процессе. А когда его шаги стихли, наступил вакуум. Я осталась одна на лестничной клетке девятиэтажки на Уралмаше, где меня знала каждая собака. И вот, соседка из квартиры напротив, тетя Валя, приоткрыла дверь. Глазок. Я видела, как он мигнул. Она посмотрела на меня, на чемодан… и дверь тихо закрылась. Не осуждаю. Никто не хочет связываться с Витей. Он у нас «бизнесмен», как он себя называл. Проще говоря — перекупщик. Жесткий, громкий, всегда нагловатый.
Я спустилась вниз. Ноги ватные. Куда идти в девять вечера в ноябре? Урал. Снег уже летит. Мелкий, колкий, как битое стекло. Я пошла к остановке. Села в троллейбус, который шел в никуда. Кондукторша… молодая девчонка, вся в пирсинге, смотрит на меня: «Бабуль, вам куда?» А я не знаю. «До конечной», — говорю.
Так я оказалась на вокзале.
Вы когда-нибудь ночевали на вокзале? Это отдельный мир. Мир сквозняков, запаха беляшей и тревожного сна. Я села в самом дальнем углу, прижав к себе сумку, где лежали документы и Анечкин портрет. Вокруг люди… кто-то спит, положив голову на рюкзак, кто-то пьет что-то из термоса, кто-то ругается по телефону. А я сижу и вспоминаю.
Я вспоминаю не Аню. Нет. До этого было еще слишком больно. Я вспоминаю деньги. Цинично? А вы попробуйте остаться без крыши над головой в шестьдесят три года. Я, бывший библиотекарь, с пенсией в семнадцать тысяч. Я вспоминала, как три года назад продала дачу. Ту самую дачу, где Анечка росла, где мы собирали смородину. Продала, потому что Виктору «нужно было расширяться». Он убедил Аню, что им нужен «ремонт европейского уровня», а на лечение «и так хватит». Я отдала ему все. Миллион восемьсот. «Мама, — говорил он, — мы же семья. Это все и ваше будет».
Вот оно, мое. Холодная скамейка в зале ожидания.
Я смотрела на табло. Поезда. Москва, Адлер, Новый Уренгой. Люди уезжают, приезжают. Жизнь идет. А моя — остановилась. И в этот момент, когда отчаяние уже начало подступать к горлу, я вдруг вспомнила. Вспомнила не Витю. А Аню.
За неделю до конца. Она уже почти не говорила. Я держала ее за руку, тонкую, как птичья лапка. Она вдруг сжала мои пальцы. Сильно, на удивление. Открыла глаза. И смотрит так ясно-ясно. «Мама, — шепчет, — он… он плохой». Я киваю: «Тише, дочка, тише. Я здесь». А она мотает головой. «Нет. Ты… слушай. Я все сделала. Не отдавай ему… наш дом. Не отдавай». Я тогда подумала, что это бред. Какой дом? Квартира-то его. Он ее купил еще до их свадьбы. «Конечно, моя хорошая, — говорю, — спи». А она опять: «Ты не поняла. Забелин. Нотариус. Помни… Забелин».
И в эту секунду, на вокзале, до меня дошло. Она не бредила.
Я начала рыться в своей сумке. Среди носовых платков, валидола, квитанций… я нашла ее. Маленькая визитка. Дешевый картон. «Забелин Игорь Матвеевич. Нотариальные услуги». И адрес. Центр города.
Я сидела, смотрела на эту картонку, и во мне что-то… щелкнуло. Горе никуда не делось. Оно так и выло внутри. Но поверх него, как лед поверх черной воды, начала нарастать… злость. Холодная, ясная злость.
Витя думал, что выгнал овцу. Он не знал, что Анечка оставила мне зубы.
Ночь тянулась бесконечно. Под утро ко мне подошел патрульный. Молодой совсем лейтенант. «Бабушка, документы, пожалуйста. Что вы здесь делаете?»
Я посмотрела на него. Встала. И впервые за эти девять дней… я выпрямила спину.
«Я еду, сынок, — говорю. — По очень важному делу. Еду к нотариусу».
Он посмотрел на меня, на портрет Ани в сумке. Постоял. И просто козырнул. «Хорошей дороги, мамаша».
Я вышла с вокзала в шесть утра. Город только просыпался. Холодный, серый, чужой. Но теперь я знала, куда идти.
Часть 2. Квартира подруги
Идти к нотариусу в шесть утра было бессмысленно. Да и в таком виде… Я чувствовала себя грязной, разбитой. Запах вокзала въелся в пальто. Мне нужно было прийти в себя. Мне нужен был… якорь.
У меня осталась только одна подруга в этом городе. Люда. Людмила Васильевна. Мы с ней тридцать лет проработали в районной библиотеке. Она жила одна, в крошечной хрущевке у «Высоцкого». Люда всегда была… осторожной. «Нина, — говорила она мне, — не лезь ты к ним. У них своя семья». Она Виктора на дух не переносила, но боялась его.
Я набрала ее номер с таксофона. Руки дрожали так, что я еле попала в кнопки.
«Людочка… — шепчу. — Это Нина».
В трубке молчание. Потом испуганный шепот: «Нина? Что случилось? Ты… почему не дома?»
«Люда, он меня выгнал».
Еще одна пауза. И потом твердое: «Адрес помнишь? Жду».
Через час я сидела на ее крошечной кухне. Пахло валокордином и жареной картошкой. Люда поставила передо мной кружку с горячим чаем, положила кусок хлеба. Я откусила… и меня прорвало. Я рыдала. Я рыдала так, как не плакала даже на похоронах. Я плакала от унижения, от горя, от бессилия, от запаха этого хлеба. Люда молча гладила меня по спине.
«Он зверь, — тихо сказала она. — Он не человек, Нина. Я Анечку… как увидела в последний раз… иссохла вся. А он… лоснится. Ходит, грудь колесом».
«Я к нотариусу пойду, Люда, — сказала я, вытирая слезы. — Аня что-то оставила. Она сказала… Забелин».
Люда отшатнулась. «Нина, ты с ума сошла? Какой нотариус? Он тебя… да он тебя в порошок сотрет! Витя этот твой. У него связи, деньги… А ты кто? Ты — никто. Пенсионерка. Ты же ему не докажешь ничего!»
«Я должна, — твердо сказала я. — Я не ради себя. Я ради Ани. Он не должен… Он не должен радоваться, понимаешь? Он не должен победить».
«Победить… — горько усмехнулась Люда. — Победила смерть, Нина. А мы все проиграли. Попей чаю. Поживешь у меня пока. А там… видно будет. Может, в дом престарелых получится…»
Меня словно кипятком ошпарило. Дом престарелых. Вот оно, мое будущее.
«Нет, — сказала я. — Я пойду сегодня».
Я помылась. Люда дала мне чистое платье, свое, старенькое. Отгладила мое пальто. Я смотрела на себя в зеркало. Из зеркала на меня глядела седая, измученная женщина с красными глазами. Но в глазах было что-то новое. То, чего там не было раньше. Не просто горе. Упрямство.
Я нашла офис Забелина в 2ГИС. Элитный жилой комплекс в центре. Прием по записи. Я позвонила. Девушка-секретарь ответила металлическим голосом:
«Нотариальная контора Забелина, добрый день».
«Здравствуйте, девушка. Мне нужно к Игорю Матвеевичу. По… вопросу наследства. Моя дочь, Анна…»
«Фамилия?»
«Егорова».
Пауза. Шуршание бумаг.
«Виктор Егоров? Да, он записан. Через неделю. А вы… простите, кто?»
«Я ее мать».
«Извините, — голос стал ледяным. — Но по этому делу уже обратился супруг. Мы не можем вас принять без его…»
«Анечка оставила завещание!» — выкрикнула я.
«У вас есть его номер? Дата составления?»
«Нет… у меня только визитка…»
«Бабушка, — она вздохнула. — Не отнимайте время. Если что-то есть — приносите. В порядке общей очереди. Но запись на три недели вперед. До свидания».
Короткие гудки.
Люда смотрела на меня с сочувствием. «Ну вот. Я же говорила. Система. Против нее не попрешь».
Я молча надела пальто.
«Ты куда?» — испугалась Люда.
«Туда. В порядке общей очереди».
Я вышла на улицу. Денег на такси не было. Только на автобус. Я поеду. Я буду сидеть там, под дверью. Я буду сидеть там, пока он меня не примет.
Я доехала до центра. «Плотинка». Вся в огнях. Дорогие машины. А я иду, как тень. Вот он. Этот дом. Мрамор, стекло, охрана. Я подошла к охраннику.
«Мне к нотариусу Забелину».
Он окинул меня взглядом. Старое пальто, заплаканное лицо.
«По записи?»
«Нет. Но…»
«Приема нет», — отрезал он.
И в этот момент… зазвонил мой старый кнопочный телефон. Номер Виктора. Я знала, что он будет звонить. Знал, что я у Люды. Он — единственный, кто знал ее номер. Я нажала «принять».
«Ну что, старая? — прорычал он в трубку. — Нагулялась? Возвращайся. Ключи у консьержки возьмешь».
Я опешила. «Что?»
«Что-что… Ключи, говорю, возьмешь. Вещи мои собрать надо. Не буду я в этом… трауре жить. Поняла? Собери все костюмы, обувь. И документы мои в столе. Быстро. Чтобы к вечеру духу твоего там не было».
Он… он звал меня обратно, чтобы я собрала его чемоданы? Чтобы я, мать, в квартире, где умерла моя дочь, упаковала вещи ее мужа?
«Ты…» — я задохнулась.
«Я что? — рявкнул он. — Думала, я тебя там жить оставлю? Мне покупатели завтра придут! Квартиру смотреть! Так что давай, пошевеливайся. И ключи вернешь!»
Покупатели. Завтра. Девять дней прошло. Он продает квартиру.
Кровь отхлынула от моего лица. Охранник, который слушал этот разговор, вдруг нахмурился.
«У вас проблемы, женщина?»
Я посмотрела на него. Потом на телефон. Я нажала «отбой».
«Да, — сказала я охраннику. — У меня проблемы. И если я сейчас не попаду к Забелину, будет еще хуже».
Я оттолкнула его руку и шагнула к лифту.
Часть 3. Секретарь и стена
Я ворвалась в приемную нотариуса. Дорого. Тихо. Пахнет кожей и хорошим кофе. За столом из темного дерева сидела та самая девушка с металлическим голосом. Идеальный маникюр, идеальный костюм. Она подняла на меня глаза, и я увидела на ее лице… брезгливость.
«Женщина, я же вам сказала по телефону. Приема нет».
«Мне нужно к Забелину. Немедленно».
«У него встреча. И потом обед. А потом…»
«Меня не волнует его обед! — я сама не узнала свой голос. Он звенел. — Мой зять продает квартиру! Прямо сейчас! Квартиру моей умершей дочери!»
Девушка поджала губы. «Ваш зять, Виктор Егоров, является единственным наследником первой очереди. Он имеет право».
«Он не единственный! — я ударила ладонью по ее столу. Визитка Анечки подпрыгнула. — У нее есть мать! И у нее есть завещание!»
«Покажите», — холодно сказала она.
«Оно у вас! У Забелина! Аня оставила его у вас!»
Девушка посмотрела на меня, как на сумасшедшую. И в этот момент дверь кабинета открылась. Вышел представительный мужчина, а за ним… сам Забелин. Пожилой, очень ухоженный, в дорогом жилете. Усталый взгляд.
«Алиса, что за шум?» — спросил он, не глядя на меня.
«Вот, Игорь Матвеевич, гражданка… э-э-э…»
«Нина Петровна я, — сказала я, шагнув к нему. — Мать Анны Егоровой. Моя дочь оставила у вас завещание. А ее муж выгнал меня из дома и продает квартиру».
Забелин остановился. Он посмотрел на меня. Долго. Изучающе. Я видела, как в его глазах промелькнул… интерес. Профессиональный.
«Егорова… — протянул он. — Да. Была такая. Тяжелая… болезнь».
«Он продает квартиру! — повторила я. — Завтра придут покупатели!»
Забелин повернулся к секретарю. «Алиса, найдите дело Егоровой. И отмените мой обед».
Он посмотрел на меня. «Пройдите. И выпейте воды. Вы очень бледны».
Я вошла в кабинет. Массивный стол. Книги. И тишина. Такая тишина, что слышно, как тикают часы. Я села на краешек стула. Забелин сел напротив.
«Итак, Нина Петровна. Рассказывайте. Только без… эмоций. Факты».
И я рассказала. Про дачу. Про миллион восемьсот. Про то, как Витя взял эти деньги «на ремонт». Про то, как Аня болела. Про его холодность. Про последние слова: «Не отдавай наш дом». Про то, как он вышвырнул меня вчера.
Забелин слушал, сцепив пальцы. Не перебивал.
Вошла Алиса. Положила перед ним тонкую папку.
Он открыл ее. Долго читал. Потом поднял на меня глаза.
«Да. Завещание есть. Составлено два месяца назад. Ваша дочь была в полном рассудке. Есть медицинское заключение, я лично запрашивал».
У меня перехватило дыхание. «Что… что там?»
«Там… — он вздохнул. — Там все сложно, Нина Петровна. Квартира, в которой вы жили, была куплена Виктором Андреевичем до брака. Она…»
«Но я… я же дачу продала! — закричала я. — Я же деньги вложила!»
«Тише. — Он поднял руку. — Вы вложили деньги. У вас есть… доказательства? Договор купли-продажи дачи? Расписка от зятя, что он взял у вас эти деньги?»
Я замерла. Какая расписка? «Мы же… семья».
«Вот именно, — кивнул Забелин. — Семья. Юридически вы не имеете к этой квартире никакого отношения. Вы просто… гость».
«Но… Аня? Завещание?»
«Аня, — он посмотрел в бумаги, — завещала вам все свое имущество. А именно: счета в банке…»
Он назвал сумму. У меня потемнело в глазах. Там было… двести тысяч рублей. Все, что она смогла скопить со своей инвалидности.
«…и… — он запнулся, — и долю в бизнесе ее мужа. Пятнадцать процентов ООО «Вираж»».
«Что? — я не поняла. — Какой бизнес?»
«Судя по всему, тот самый, на который он брал у вас деньги. Ваша дочь, как я понимаю, вложила их не в ремонт. Она… выкупила долю. И теперь эта доля — ваша».
Я молчала. Я ничего не понимала. Какая доля? Зачем?
«Но квартира…»
«Квартира, — отрезал Забелин, — принадлежит ему. И он вправе ее продать. Завещание этому не мешает».
Я смотрела на него. Это… это конец? Вот и все?
«То есть… он победил?» — прошептала я.
«Формально, — сказал Забелин. — Но…»
Он снова посмотрел в бумаги.
«Есть один нюанс. Ваша дочь была очень… предусмотрительной. Эта доля в пятнадцать процентов. Она небольшая. Но…»
Он улыбнулся. Впервые. Холодной, как лед, улыбкой.
«…но без вашей подписи, как совладельца, он не может совершить ни одной крупной сделки. Включая продажу другого своего имущества на сумму свыше…» — он прищурился, — «пятисот тысяч рублей. А квартира, я полагаю, стоит дороже».
Я медленно подняла на него глаза.
«То есть…»
«То есть, — подытожил Забелин, — он не может продать свою квартиру… без вашего разрешения. Вот такой казус. Привет от вашей дочери».
Он откинулся на спинку стула.
«Виктор Андреевич записан ко мне через неделю. На вступление в наследство. Он-то думает, что наследует эти двести тысяч. Он еще не знает про долю. И не знает, что вы… его деловой партнер».
«Так… что мне делать?»
«Жить, Нина Петровна. Найдите, где жить эту неделю. А потом… мы пригласим вас обоих. На оглашение. И вот тогда… тогда и начнется самое интересное».
Он встал, давая понять, что прием окончен.
«Но он же… он продает ее завтра!»
«Он показывает ее завтра. А сделку без моего ведома он не оформит. Я наложу арест на любые регистрационные действия. Прямо сейчас».
Я вышла от него, как в тумане. Я… партнер?
Я вернулась к Люде. Она встретила меня на пороге.
«Нина! Звонил… он. Виктор. Орал, как резаный. Спрашивал, где ты. Сказал, что если ты сейчас же не приедешь собирать его вещи, он… он твой чемодан с балкона выбросит».
Я посмотрела на подругу.
«Пусть выбрасывает, Люда. Пусть. Пойдем, чай пить. Мне надо тебе кое-что рассказать».
Но не успела я снять пальто, как мой телефон снова зазвонил. Виктор.
Я взяла трубку.
«Ты где?!» — заорал он.
«Виктор Андреевич, — сказала я голосом, который, кажется, украла у секретаря Алисы. — Я не смогу приехать. У меня… дела».
«Какие у тебя…»
«Деловые, Витя. Деловые. Увидимся у нотариуса. Партнер».
Я нажала «отбой».
В трубке еще несколько секунд слышался его рев, а потом… тишина.
И тут же пришла СМС.
«Ты об этом пожалеешь. Ты меня не знаешь, старая. Я уничтожу тебя».
Часть 4. Первое столкновение
Эта неделя была самой длинной в моей жизни. Мы с Людой жили, как в осажденной крепости. Люда боялась выходить в магазин. Я — тоже. Двести тысяч, которые оставила Аня, я пока получить не могла. Мы жили на Людочкину пенсию. Ели пустые макароны и ждали.
Виктор больше не звонил. Эта тишина пугала больше, чем его крики.
«Он что-то задумал, Нина, — шептала Люда по вечерам, запирая дверь на дополнительный засов. — Он не из тех, кто прощает. Он сейчас ищет… рычаги. Он тебя сломать хочет до встречи у Забелина».
«Что он может сделать, Люда? У меня ничего нет. Он уже все у меня отнял».
«Нет, — покачала головой Люда. — У тебя осталось… достоинство. Вот его-то он и будет топтать».
Она оказалась права.
Через три дня в дверь позвонили. Мы замерли. Звонок был настойчивый, долгий.
«Кто там?» — пискнула Люда.
«Соседи снизу! Вы нас топите!»
Люда растерянно посмотрела на меня. «Топим? Да у нас…»
Она побежала в ванную. Сухо. На кухне — сухо.
А в дверь уже стучали.
«Открывайте, или мы МЧС вызовем!»
Люда, бледная, пошла открывать.
На пороге стояли не соседи. И не МЧС.
На пороге стоял Виктор.
И не один. С ним была женщина. Молодая, вызывающе одетая. Хищный взгляд, ярко-накрашенные губы. Она жевала жвачку и с любопытством разглядывала Людочкину убогую прихожую.
Виктор оттолкнул Люду и шагнул в квартиру.
«А, — протянул он, увидев меня. — Вот ты где, партнер. Прячешься. А я тебя по всему городу ищу».
«Уходи, Витя, — сказала я, вставая. Ноги дрожали. — Это не мой дом. Уходи».
«Это дом твоей подружки? — он усмехнулся. — Ну, подружка, готовься. У тебя будут проблемы. Укрываешь… мошенницу».
«Я… я…» — Люда схватилась за сердце.
«Что ты? — навис над ней Виктор. — Что ты скажешь участковому, когда он придет? А он придет. Я заявление написал. Что теща моя… Нина Петровна… украла у меня из дома ценные вещи. Когда я ее попросил… собрать мои чемоданы».
«Что? — я задохнулась. — Какие вещи?»
«Часы мои, — лениво сказала девица рядом с ним, осматривая ногти. — Дорогие. И запонки. И деньги. Из сейфа».
«У вас нет сейфа!» — крикнула я.
«А вот участковый и разберется, — ухмыльнулся Виктор. — Так что, Нина Петровна, у тебя два пути. Либо ты сейчас…» — он достал из кармана какие-то бумаги, — «…подписываешь отказ от этой… доли. За скромную компенсацию. Тысяч в сто».
«Двести тысяч оставила Аня», — тихо сказала я.
«Сто! — рявкнул он. — Либо… ты едешь в отделение. Вместе с подружкой. За соучастие».
Люда сползла по стенке. «Ниночка… подпиши… не надо нам…»
Виктор протянул мне ручку. «Ну? Бизнес-леди. Решай».
Я смотрела на эту ручку. На его самодовольное лицо. На эту… девицу, которая уже, наверное, примеряла на себя роль хозяйки в моей квартире.
«Нет», — сказала я.
«Что?» — он не поверил.
«Нет. Я ничего не буду подписывать. Вызывай участкового».
«Ты… ты…» — он побагровел.
«Вызывай. И я ему расскажу. Все расскажу. Как ты меня выгнал. Как ты квартиру продаешь. Как ты…»
«Да что ты расскажешь?! — взвизгнула девица. — Старая…»
«Я расскажу, — перебила я ее, глядя Виктору прямо в глаза, — как он жену свою… доводил. Как он радовался, что она умирает. Как он деньги у меня выманил. Думаешь, участковому это будет неинтересно? Думаешь, я одна такая?»
«Закрой рот!» — он замахнулся.
Я не отшатнулась. «Бей. Давай. Прямо здесь. Чтобы Люда видела. Еще одна статья. Угрозы, побои. Давай, Витя».
Он замер. Рука застыла в воздухе. Он дышал, как загнанный бык.
Он понял. Я больше не боюсь. Ему нечем меня шантажировать. Дом престарелых, тюрьма… после смерти Ани мне уже ничего не страшно.
«Ты… пожалеешь, — прошипел он. — Ты у меня… ты у меня по судам сгниешь».
«Мы еще посмотрим, кто сгниет, — сказала я. — Уходи».
Он сплюнул на коврик Люды.
«Пошли, Света. С этой… в другом месте разберемся».
Они ушли. Хлопнула дверь.
Люда сидела на полу и плакала.
«Тише, Людочка, — я села рядом, обняла ее. — Все. Он не вернется. Он теперь… боится».
«Он не боится, Нина, — прошептала Люда. — Он пошел готовить что-то… похуже. Он теперь понял, что ты будешь драться. И он будет бить… наверняка».
Она была права. Но в тот момент я этого еще не знала. Я знала только одно: я впервые в жизни… дала отпор. И это было… страшно. И пьяняще.
Я помогла Люде подняться. Налила ей воды.
«Нам нужно к Забелину, — сказала я. — Прямо сейчас. Рассказать об этом».
«Он нас не примет…»
«Примет. Теперь — примет».
Мы вышли из квартиры. И на лестничной клетке… мы увидели ее.
На двери Люды, на том самом месте, где он плюнул на коврик, красной краской из баллончика было намалевано одно слово.
«ВОРОВКА».
Соседи уже вышли на площадку. И смотрели. Смотрели на нас.
Часть 5. Удар по репутации
Это был удар не по мне. Это был удар по Люде. Для нее, прожившей всю жизнь в этой квартире, для «Людмилы Васильевны» из библиотеки, это слово… «воровка»… было страшнее побоев.
«Нина… — она схватила меня за руку. — Нина, что же это…»
Соседка с пятого этажа, самая языкастая, поджала губы: «Ишь ты… тихая… А мы-то думали…»
«Это ложь! — крикнула я. — Это… это мой зять!»
«Знаем мы зятьев, — хмыкнула соседка. — Всякое бывает…»
Люда закрыла лицо руками и бросилась обратно в квартиру.
Я осталась одна. В подъезде, который вдруг стал враждебным. Я поняла план Виктора. Он не будет меня бить. Он не будет меня сажать. Он сделает так, что мне негде будет жить. Он превратит меня в прокаженную. Он лишит меня последнего — подруги. Потому что Люда этого не выдержит. Ее затравят.
Я пошла к Забелину. Одна.
Он принял меня. Без очереди. Выслушал молча. Лицо его стало жестким.
«Он играет грязно, — сказал он. — Это ожидаемо. Он загнан в угол».
«Что мне делать? Люду… ее же…»
«Участкового вызывали?»
«Нет… она боится…»
«Зря. Нужно было вызвать. Зафиксировать. Ладно. — Он нажал кнопку на селекторе. — Алиса, соедините меня с Виктором Андреевичем Егоровым. Немедленно».
Пару минут он слушал гудки. Потом: «Виктор Андреевич? Забелин. Да, Игорь Матвеевич. У меня к вам два вопроса. Первый: вы в курсе, что такое «клевета» и «порча чужого имущества»?… Не кричите на меня. И второй: вам не кажется, что ваше поведение вредит… нашему общему бизнесу? ООО «Вираж» не любит скандалов».
Он помолчал. «Вот и я так думаю. Поэтому, до оглашения завещания… никаких действий. Никаких. Иначе я буду вынужден инициировать аудиторскую проверку…»
Он положил трубку.
«Думаю, баллончиков с краской больше не будет. Но он найдет другой способ».
«Какой?»
«Нина Петровна, — он посмотрел на меня. — У вас была дача. Вы ее продали. У вас… остались какие-то документы? Договор? Хоть что-нибудь?»
«Нет… Наверное. Все осталось в… той квартире. В Анином столе. Она занималась бумагами».
«Вот. — Он кивнул. — Он будет уничтожать следы. Он будет доказывать, что никаких денег вы ему не давали. Что эта доля в «Вираже» — это… подарок Ани. Что вы — никто. Самозванка. И, боюсь, он уже этим занимается».
«Но… как?»
«У вас были… общие знакомые? Кто знал о продаже дачи? Кто мог бы подтвердить, что вы отдали ему деньги?»
Я задумалась. Никого. Мы жили очень замкнуто. Аня болела. Витя всех… разогнал. Осталась только…
«Тетя Валя, — сказала я. — Соседка. Та, что не открыла мне дверь. Она… она была риелтором, который помогал мне дачу продавать. Она точно знает сумму».
«Вот. — Глаза Забелина блеснули. — Это свидетель. Нам нужен этот свидетель».
«Она не будет говорить, — покачала я головой. — Она боится Витю».
«Страх, — философски заметил Забелин, — лечится другим страхом. Или… выгодой. Поговорите с ней. А теперь идите. И держитесь. Осталось три дня».
Я вернулась к Люде. Дверь она оттирала ацетоном. Запах стоял невыносимый.
«Я уеду, Нина, — сказала она мне, не поворачиваясь. — Я к сестре в Ревду уеду. Я не могу так. Прости».
«Я поговорю с соседкой, — сказала я. — С тетей Валей. Я все улажу».
«Не уладишь. Он нас обеих… сожрет».
Вечером я поехала. Обратно. На Уралмаш. К своему дому.
Я стояла под окнами. В них горел свет. И… там была музыка. Громкая. Веселая.
Он… он слушал музыку. В квартире, где девять… нет, уже почти две недели, как умерла его жена.
Я вошла в подъезд. Поднялась на свой этаж. Позвонила в дверь тети Вали.
Она открыла. Увидела меня — и попыталась захлопнуть дверь.
«Стойте! — я просунула ногу в проем. — Валентина Ивановна! Я вас умоляю!»
«Уйди, Нина! — зашипела она. — Уйди, Христа ради! Он… он же видит! Он из глазка смотрит!»
«Мне нужно, чтобы вы подтвердили. Про дачу. Про деньги».
«Ничего не знаю! — она отталкивала мою ногу. — Ничего не видела! Я на пенсии!»
«Вы же риелтором были! Вы сделку вели! У вас должны были остаться копии!»
«Нет у меня ничего! Уйди! Он… он мне вчера… колеса на машине проколол. За то, что я с тобой… просто поздоровалась у подъезда. Уйди!»
Она вытолкнула мою ногу и захлопнула дверь. Загремел замок.
Я села на ступеньку. На то же самое место, где сидела в ту ночь.
Все. Это тупик. Свидетелей нет. Документов нет. Люда уезжает.
Я осталась одна.
Я сидела и слушала, как за стеной, в моей квартире, гремит музыка.
И тут… зазвонил мой телефон. Неизвестный номер.
Я взяла трубку.
«Нина Петровна?» — голос был женский, приятный, но… с металлом.
«Да».
«Меня зовут Светлана. Мы… виделись у вашей подруги. Я… девушка Виктора».
Я молчала.
«Нам надо встретиться, — быстро сказала она. — Он… он не тот, за кого себя выдает. Он меня… он меня тоже обманул. Я… я могу вам помочь. Кажется, я нашла кое-какие… бумаги. Те самые, что вы ищете».
«Где?» — прошептала я.
«Не по телефону. Давайте… завтра. В кафе. На «Плотинке». В 12. Одна».
Она повесила трубку.
Я сидела. Это… ловушка? Однозначно. Виктор подослал ее, чтобы… что? Заманить меня? Унизить?
Но… что, если нет? Что, если она… и правда что-то нашла? Что, если она боится его так же, как и я?
«Бумаги, что вы ищете». Договор.
Я встала. Я пойду. У меня нет другого выбора.
Часть 6. Ловушка или шанс?
Я не спала всю ночь. Люда тоже. Мы сидели на кухне.
«Это ловушка, Нина, — твердила она. — Он тебя заманит и… не знаю… обвинит, что ты на нее напала! Скажет, что ты деньги вымогала! Эта Света… она же…»
«Я знаю, Люда. Но что, если нет? Что, если она… такая же жертва? Он ведь и ее обманет. Как обманул меня, как обманул Аню».
«Наивная ты… — вздохнула Люда. — Он ее квартирой поманил. Вот она за него и держится».
«А может, он ей обещал, а теперь… продает. И она останется ни с чем. И она злится. Женская злость, Люда, она страшнее».
«Не ходи, Нина».
«Пойду. Только…» — я посмотрела на нее. — «Если я через… полтора часа не позвоню, ты звони Забелину. Ладно? Вот его номер. Скажи, где я».
Люда побледнела, но кивнула.
Кафе на «Плотинке». Дорогое. Я вошла, как нищенка. В своем старом пальто.
Света уже сидела за столиком у окна. Она была… другая. Не та хищница, что стояла в коридоре у Люды. Без яркой косметики, в простом свитере. Испуганная.
Она помахала мне.
Я села напротив.
«Зачем вы меня позвали?»
«Он… Витя… он псих, — зашептала она, не глядя на меня. — Я думала… он просто… мужик. Сильный. А он… он вчера…»
Она замолчала.
«Он меня ударил. За то, что я спросила, когда… когда мы съедемся. В ту квартиру. Он сказал… он сказал, что продаст ее, а меня… вышвырнет. Что я ему не нужна. Что я…»
«Замена», — тихо сказала я.
Она подняла на меня глаза. В них стояли слезы. «Да. Он сказал… что я нужна была, чтобы… Аню позлить. В последний месяц. Чтобы она… быстрее…»
У меня замерло сердце. «Что?»
«Он… он приводил меня… туда. Когда она еще жива была. Он специально… чтобы она слышала. В соседней комнате. Он думал, она не понимает. А она все понимала…»
Боже. Анечка. Моя девочка.
«Мразь», — прошептала я.
«Он мразь, — кивнула Света. — И я… я ему отомщу. Я не буду, как вы… по судам. Я…»
Она открыла сумку. И достала… папку.
«Я вчера, пока он спал, пьяный… я в его столе… Вот».
Она протянула мне папку.
Я открыла ее.
И увидела. Договор купли-продажи моей дачи. Расписка. Витина расписка, написанная от руки: «Я, Егоров Виктор Андреевич, получил от тещи, Нины Петровны, сумму… один миллион восемьсот тысяч рублей… на развитие совместного бизнеса…»
«Совместного…» — прошептала я.
«Он не в ремонт их вложил, — сказала Света. — Он… он их вложил в это свое ООО. А Аня… она знала. И она… она оформила это… как свою долю. А потом завещала вам. Он поэтому и взбесился. Он думал, эти бумаги… он их сжег. А это, видимо, копии. Аня спрятала».
«Спасибо, — у меня дрожали руки. Я спрятала папку за пазуху. — Спасибо, Света».
«Мне не нужно спасибо, — она криво усмехнулась. — Я… я уезжаю. Обратно к матери. В Первоуральск. Я просто… я не хочу, чтобы он победил. Сделайте его. Ладно? Сделайте его».
Она встала. «И… простите меня. За то, что…»
«Идите», — сказала я.
Я вышла из кафе. Я держала папку так, будто это был… мой ребенок.
Я позвонила Люде. «Люда! Все хорошо! Я… я… у меня все есть!»
Я позвонила Забелину. «Игорь Матвеевич! У меня документы! Расписка!»
«Немедленно ко мне, — скомандовал он. — И… Нина Петровна. Будьте осторожны. Очень. Он…»
Но я уже не слушала. Я бежала к его офису. Я чувствовала себя… победительницей.
Я вбежала в здание. Прошла мимо охранника.
«Нина Петровна…» — крикнул он мне вслед, но я уже была в лифте.
Я выскочила на этаже.
И врезалась… в Виктора.
Он стоял у кабинета Забелина. И улыбался.
«Отдай», — тихо сказал он.
Я отшатнулась. «Что?»
«Папку отдай, — он протянул руку. — Ты же… не думала, что Света… она же… моя. Она же любит меня. Наивная ты… Я же знал, что ты на это купишься».
Я посмотрела на него. Потом… на дверь кабинета Забелина. Она была закрыта.
«Она… она…»
«Она молодец, — кивнул Виктор. — Хорошо сыграла. Испуг, слезы… Актриса. А ты… дура старая. Ты поверила. Ну? Отдавай. По-хорошему».
Он шагнул ко мне.
Приемная была пуста. Алиса, видимо, ушла на обед.
Я одна. На этаже. С ним.
«Нет», — я прижала папку к груди.
«Я сказал, отдай!»
Он схватил меня за воротник пальто.
«Ты… ты…»
«Что я? — он дышал мне в лицо перегаром. — Что ты сделаешь? Закричишь? Давай. Кричи. Никто не услышит».
Он начал вырывать папку.
Я вцепилась в нее.
«Это… Анино!» — крикнула я.
«Это мое!» — зарычал он.
Он дернул сильнее.
Папка… раскрылась.
Бумаги… расписка… договор… они…
Они полетели. Они веером разлетелись по всей приемной.
Виктор замер на секунду.
А потом…
Он бросился их собирать. Он ползал на коленях по дорогому ковру, загребая бумаги, комкая их…
«Мое! Мое!»
Я стояла и смотрела.
И в этот момент…
Дверь кабинета Забелина… открылась.
На пороге стоял… не Забелин.
На пороге стоял тот самый молодой лейтенант. С вокзала.
И еще двое. В форме.
«Егоров Виктор Андреевич? — очень спокойно сказал лейтенант. — Пройдемте. Поступило заявление. Об угрозе убийством. От гражданки… Светланы».
Виктор замер, так и стоя на коленях, сжимая в руках скомканные бумаги.
Он поднял голову.
Он посмотрел на меня.
И в его глазах… я не увидела страха.
Я увидела… чистую, дистиллированную ненависть.
«Это… это… ты!» — прохрипел он.
«Нет, — тихо сказала я. — Это… Света».
Я поняла. Она не врала. Она действительно его боялась. Она не поехала в Первоуральск. Она поехала в полицию. А ко мне… она пришла, чтобы… чтобы отдать мне то, что мое. А может… чтобы его подставить?
Какая разница.
«Встать, — скомандовал лейтенант. — Руки».
Виктор медленно поднялся. Бумаги… он так и не разжал.
Часть 7. Очная ставка
«Подождите, лейтенант, — раздался голос Забелина.
Он вышел из своего кабинета. Он, оказывается, был там все это время.
«Виктор Андреевич, — сказал он, глядя на скомканные бумаги в руках зятя. — Вы… кажется, что-то уронили. Это… не те ли документы, что доказывают… факт мошенничества в особо крупном размере?»
Виктор посмотрел на него безумными глазами.
«Это мое! Это…»
«Это, — перебил Забелин, — вещественное доказательство. Как и вот это…» — он кивнул на камеры, которые я раньше не замечала. Маленькие черные глазки под потолком приемной. — «…запись вашего… нападения на Нину Петровну».
Лейтенант хмыкнул. «Ну, Виктор Андреевич. Кажется, у вас… комплект. Пройдемте».
«Я… я… у меня адвокат! — закричал Виктор, когда его повели к лифту. — Вы не имеете права! Я…»
«Имеем, — буркнул второй полицейский. — По заявлению Светланы… мы имеем право задержать вас на сорок восемь часов. А там… прокуратура разберется. С мошенничеством-то».
Двери лифта закрылись.
Я… сползла по стене.
«Алиса, — сказал Забелин в пустоту. — Валерьянки. Нине Петровне».
Секретарь, оказывается, стояла все это время в углу. Бледная, как полотно.
«Вы… вы…» — прошептала я. — «Вы знали, что он придет?»
«Я предполагал, — спокойно ответил Забелин, собирая разлетевшиеся бумаги. Расписку он аккуратно разгладил. — Я позвонил ему час назад. И сказал… что вы нашли «кое-какие интересные документы». Я думал, он придет ко мне. Но он решил… перехватить вас. И я… попросил ребят из районного… подежурить. На всякий случай. Но то, что Света… эта… написала заявление… это… приятный бонус».
«Значит… Света…»
«Света, — кивнул Забелин, — спасает свою шкуру. Она поняла, что он… тонет. И решила… утопить его быстрее. Чтобы самой… не пойти соучастницей. Она, кстати, тоже у меня была. Утром. С адвокатом. Она дает показания. Против него. В обмен на… статус свидетеля».
Он посмотрел на меня.
«Все, Нина Петровна. Это… шах и мат».
«Что… что теперь будет?»
«Теперь? — он присел на корточки передо мной. — Теперь… завтра… оглашение завещания. Без него. Ему пришлют копию… в СИЗО».
«СИЗО?»
«Я думаю, да. Мошенничество, угрозы, плюс… я почти уверен, что в его ООО «Вираж»…» — он постучал по расписке, — «…найдется много интересного. Отмывание денег. Он сел. Надолго».
«А… квартира?»
«Квартира, — вздохнул Забелин. — Она юридически все еще его. Но…»
Он улыбнулся.
«…она арестована. В счет уплаты долга… вам. По этой расписке. Плюс проценты. Плюс моральный ущерб. Я думаю… по суду… она отойдет вам. В счет погашения. Это… займет время. Месяцев шесть. Но… она ваша».
Шесть месяцев.
«А где… где мне жить… эти шесть месяцев?» — прошептала я.
«Вы… можете жить… у меня», — раздался тихий голос.
Я обернулась.
В дверях стояла… тетя Валя. Соседка.
«Я… я все слышала. Я… за Ниной шла. Я… боялась…» — залепетала она.
«Валентина Ивановна? — удивился Забелин. — Вы…»
«Я… я принесла! — она достала из сумки… папку. — Копии. У меня… у меня все хранится! Я риелтор, я… я обязана! Вот! Договор на дачу! Все… как было!»
Она положила папку на стол Алисы.
Потом подошла ко мне.
«Прости, Нина. Я… трусиха. Он… он страшный. Но… я… я не могу так. Анечку… я ее… на руках носила. Поживешь у меня. Ладно? У меня… места много. Сын… в Москве».
Я посмотрела на нее.
Потом на Забелина.
Потом на портрет Ани, который я так и прижимала к себе.
Я… не победила. Нет.
Победила… Аня.
Она все просчитала. Она знала, что Витя — мразь. Что Света — предаст. Что тетя Валя — трусиха. И что я… бывший библиотекарь… буду драться.
Она… просто… расставила все фигуры.
Часть 8. Оглашение
День оглашения завещания.
Я сидела в кабинете Забелина. На этот раз — не на краешке стула.
Я сидела… как хозяйка.
Люда сидела рядом. Она так и не уехала. Она принесла торт. «Наполеон». «Отпраздновать», — сказала она.
Тетя Валя тоже была здесь. Как свидетель.
Виктора… не было.
Был его адвокат. Государственный. Молодой парень с бегающими глазами. Он явно не понимал, во что ввязался.
«Мой подзащитный… — начал он. — Не признает…»
«Тише, — прервал его Забелин. — Идет оглашение воли покойной».
Он надел очки. И начал читать.
Сухим, юридическим языком… он читал… Анечкино письмо.
«Я, Егорова Анна Викторовна, находясь в здравом уме…»
Он читал про двести тысяч.
Про ООО «Вираж». Про пятнадцать процентов.
Адвокат Виктора скучал.
«…и… — Забелин сделал паузу. — …я хочу сделать… дополнение».
Адвокат напрягся.
«Я хочу, чтобы… все знали. Мой муж, Виктор Егоров, в течение последнего года моей жизни… систематически… оказывал на меня… психологическое давление. Он…»
Забелин читал.
Он читал про Свету. Про то, как Витя приводил ее. Про то, как он… ждал.
«…он говорил мне, — читал Забелин, и голос его не дрогнул, — что… я… «залежалась». Что я… «порчу ему жизнь»».
Люда закрыла рот рукой. Тетя Валя плакала.
Я… я ничего. Я сидела, как каменная. Я это знала. Я… чувствовала.
«…именно поэтому, — читал Забелин, — те деньги, что моя мать, Нина Петровна, дала ему… миллион восемьсот тысяч… я… тайно… оформила… не как вклад в его бизнес. А…»
Он перевернул страницу.
«…а как… договор займа. От моего имени… ему. С процентами. Десять процентов годовых. На пять лет».
Адвокат Виктора вскочил.
«Что?! Какой… какой займ?!»
«Тихо!» — приказал Забелин. — «»Этот долг… — читал он, — я… также… завещаю… моей матери. Нине Петровне. Вместе… со всеми накопленными процентами»».
Забелин снял очки.
«Считаем, коллеги. Миллион восемьсот. Плюс… проценты за три года… Это…» — он посмотрел в свои бумаги. — «…порядка двух миллионов шестисот тысяч рублей. Которые… Виктор Андреевич… должен… Нине Петровне».
«Это… это фальшивка! — закричал адвокат. — Он… он…»
«Оригинал договора займа, — невозмутимо сказал Забелин, — и та самая расписка, которую вы, Виктор… то есть… ваш клиент… пытался уничтожить вчера… приобщены к делу. Как и показания свидетелей. Светланы… и Валентины Ивановны».
Он посмотрел на меня.
«Нина Петровна. Квартира Виктора… оценена… в три миллиона. Я думаю… суд… пойдет вам навстречу. И… передаст ее вам. В счет уплаты долга».
Адвокат… сел. Он понял.
Это… не просто проигрыш. Это… разгром.
«А… доля… в ООО?» — тихо спросила Люда.
«А доля, — улыбнулся Забелин, — тоже ваша, Нина Петровна. Пятнадцать процентов… фирмы-банкрота. Потому что… без своего… «мозга»… Виктора… это ООО — пустышка. И на нем… еще… куча долгов. Так что… вы… увы… не стали бизнес-леди».
«Мне… и не надо», — сказала я.
Я стала… владелицей долга. Долга, который был равен… квартире.
Аня… моя тихая Анечка. Моя девочка-библиотекарь.
Она… она не просто отомстила.
Она… восстановила справедливость.
Она… вернула мне… мой дом.
Не его. Мой. Тот, что я купила… ценой своей дачи.
Мы вышли из конторы.
«Ну… — сказала Люда, вытирая слезы. — Теперь… торт?»
«Подождите, — сказала я.
Я подошла к «Плотинке». К самому краю.
Ноябрьский ветер. Холодно.
Я достала из сумки… портрет Ани. В черной рамке.
«Ну вот, дочка, — сказала я. — Все. Мы… дома».
Я не плакала.
Слезы… кончились.
Осталась… только… страшная, ледяная усталость.
И… чувство… выполненного долга.
Я посмотрела на Люду. На тетю Валю.
«Пойдемте, — сказала я. — Пойдемте… пить чай».
Потому что… жизнь… как бы страшно это ни звучало… продолжалась.
Финал. Дом тишины
Прошло шесть месяцев.
Суд… был формальностью. Виктор получил восемь лет. За мошенничество, за… еще кучу всего, что там нарыл Забелин. Света… проходила свидетелем. Она уехала.
Тетя Валя… оказалась… неплохим человеком. Мы жили с ней… мирно. Мы вместе ходили на кладбище к Ане.
А сегодня…
Сегодня… я получила ключи.
Я открыла дверь своей квартиры.
Приставы… вывезли все. Всю Витину… «евророскошь».
Остались… только… голые стены.
И…
И… Анечкин… старый диван. Который Витя… почему-то… не выбросил. Забыл… в кладовке.
Я вошла. Пахло… пылью. И… пустотой.
Я села на этот диван.
Тишина.
Такая… оглушающая тишина.
Я… победила.
У меня… есть квартира. У меня… есть пенсия. Люда… завтра… придет… клеить обои. Тетя Валя… обещала… фикус принести.
Я… выиграла.
Но… какой ценой?
Я сидела в пустой квартире. И… я бы… я бы отдала ее. Я бы отдала… все. Десять таких квартир.
Лишь бы… из той комнаты… вышла Аня.
Лишь бы она сказала: «Мам, ты что сидишь? Пойдем чай пить».
Победа… оказалась… горькой.
Она… не принесла радости. Она принесла… только… справедливость.
Но… может быть…
Может быть, в этом… и есть… главный урок?
Что… справедливость… она… не для радости.
Она… для… порядка.
Чтобы… зло… не… победило окончательно.
Чтобы… ложь… не… стала… последним словом.
Я встала. Подошла к окну.
Екатеринбург… жил. Ездили машины. Смеялись… люди.
«Ладно, Анечка, — сказала я. — Ладно, дочка. Пойду… за обоями. Ты… любила… зеленые. Помнишь?»
Я взяла сумку.
И пошла.
Потому что… мне… еще… надо было… жить.
За… нее.
И… за… себя.
