Вагон пах свежим бельём и чужими бутербродами. Марина втащила сумку в купе и сразу увидела её — женщину за пятьдесят с аккуратной укладкой, в светлой блузке, с дорогим пледом в руках. Та уже разложила вещи на нижней полке, повесила костюм, расставила на столике термос, салфетки, коробочку с таблетками.
— Добрый вечер, — Марина улыбнулась, стягивая куртку.
Соседка кивнула, не отрываясь от телефона. Пальцы быстро бегали по экрану — деловая переписка, судя по сосредоточенному лицу.
Марина закинула сумку наверх. Столик был занят вещами соседки, но она же не будет возражать? Командировка — штука нервная, но в дороге хотя бы можно выдохнуть, попить чаю.
— Извините, можно я чайник поставлю? Быстро, только чай заварить.
Соседка подняла глаза. Холодные, серые, без намёка на улыбку.
— Я устала и собираюсь отдыхать. Поезжайте на верхней.
Марина выпрямилась, не сразу поняв.
— То есть вы не разрешаете воспользоваться столиком?
— Именно так. Я заплатила за нижнюю, это моё место. Не хочу шума, суеты и чужих вещей у себя под носом.
Она отвернулась, укрылась пледом и закрыла глаза. Разговор окончен.
Марина стояла с чайником в руках, чувствуя, как жар подступает к шее. В купе ещё двое — мужчина в наушниках напротив и пожилая тётка у окна. Никто не вмешался. Никто даже бровью не повёл.
Она залезла наверх, запихнув чайник обратно в сумку. Села, поджав ноги, смотрела в окно на мелькающие столбы. Хотелось что-то сказать, но слова застряли в горле.
Через полчаса соседка встала, включила свой чайник, достала термокружку. Марина слышала каждый звук: шуршание пакета, бульканье воды, позвякивание ложки. Потом — голос, негромкий, но отчётливый.
— Да, Олечка, еду-еду. Нет, нормально. Плацкарт, конечно, но ничего, перетерплю.
Смешок. Лёгкий, довольный.
— Ага, сейчас кофе пью. Да, устала жутко. Завтра только доеду.
Марина лежала на боку, уставившись в стенку вагона. Руки сжались в кулаки.
Она достала телефон, полезла в интернет. «Правила проезда в плацкартном вагоне». Листала, читала, пропускала. И вдруг — вот оно.
«Пассажиры верхних полок имеют право пользоваться столиком у нижних в установленное время: завтрак, обед, ужин. Пассажир нижней полки обязан освободить место».
Марина перечитала дважды. Посмотрела на часы. Половина седьмого. До ужина — полчаса.
Легла на спину, уставилась в потолок. Внизу соседка всё ещё болтала по телефону, смеялась. Голос уверенный, спокойный. Голос человека, который привык, что ему не перечат.
Марина улыбнулась. Тонко, почти незаметно.
Ровно в семь она спустилась вниз.
— Освободите столик, пожалуйста, — сказала Марина ровным голосом.
Соседка подняла глаза от планшета. Брови сдвинулись.
— Простите?
— Столик. Мне нужен для ужина.
— Вы шутите? Я отдыхаю.
Марина развернула экран телефона с сохранённой страницей.
— Пассажир верхней полки имеет право пользоваться столиком три раза в сутки. Вы обязаны освободить место. Вызвать проводника?
Соседка смотрела долго. Лицо побелело, губы сжались в тонкую линию.
— Вы серьёзно?
— Абсолютно.
В купе стало тихо — даже стук колёс казался громче. Мужчина в наушниках снял их, обернулся. Пожилая тётка замерла с пакетом семечек.
Соседка резко села, сбросила плед.
— Хорошо. Прекрасно. Сейчас всё уберу, раз вам так надо.
Она сорвала простыню рывком, со злостью. Подушка упала на пол, одеяло скомкалось. Руки дрожали. Марина стояла рядом, не шевелясь. Внутри что-то колотилось — не стыд, не страх. Торжество.
Через несколько минут соседка села на голую полку, скрестив руки на груди. Смотрела в окно, челюсть сжата.
Марина достала контейнер с едой, термос, салфетку. Разложила на столике. Села. Открыла крышку — гречка с курицей, запах горячей еды заполнил купе. Налила чай.
Ела медленно, не глядя на соседку. Та сидела напротив, сжав кулаки на коленях. Молчала. Дышала тяжело. Мужчина отвернулся к окну, но уголки его губ дёргались.
Марина доела, вытерла руки, убрала контейнер. Поднялась наверх. Соседка так и не пошевелилась.
Утром повторилось. Марина спустилась в восемь ноль-ноль. Соседка сидела уже одетая, с собранными волосами. Увидела Марину — молча встала, убрала вещи. Села у окна, отвернувшись.
В обед — то же. Соседка даже не ждала просьбы. Просто видела, что Марина спускается, и сама освобождала место. Лицо осунулось, под глазами залегли тени. Она больше не ложилась. Боялась, что её снова поднимут.
К вечеру второго дня соседка сидела, сгорбившись, обхватив себя руками. Пальцы перебирали край пледа — механически, бессмысленно.
Марина чувствовала удовлетворение. Плотное, тёплое.
Поезд прибыл рано утром. Марина собралась быстро, вышла на перрон, вдохнула влажный южный воздух. Пахло морем и асфальтом. Командировка, семинар, три дня работы.
Соседка вышла следом, волоча тяжёлую сумку на колёсиках. Лицо измученное, усталое. Их взгляды пересеклись. Та отвела глаза и пошла к выходу, ссутулившись.
Марина улыбнулась про себя и направилась к такси.
Гостиница, душ, свежая блузка. К десяти утра она стояла у входа в конференц-зал большого офисного центра. Семинар по новым стандартам работы — три дня, обязательное участие, аттестация в конце.
Получила бейдж, прошла в зал. Народу много — человек пятьдесят, коллеги из других городов, незнакомые лица, гул голосов.
Села в третьем ряду, достала блокнот. На сцену вышел ведущий в сером костюме с микрофоном.
— Добро пожаловать. Три дня напряжённой работы. Позвольте представить нашего нового регионального управляющего, которая будет лично курировать вашу аттестацию…
Марина машинально подняла глаза на экран.
Фотография. Фамилия, имя, отчество. Должность.
Сердце ухнуло.
На сцену поднялась она. Соседка из поезда. В том же светлом костюме, с аккуратной укладкой, с кожаной папкой под мышкой. Лицо спокойное, деловое.
Она окинула взглядом зал — и замерла.
Их глаза встретились.
Узнала. Мгновение — и лицо снова безупречно ровное. Никаких эмоций. Только холодный, долгий взгляд.
Потом отвернулась и начала говорить в микрофон. Голос уверенный, чёткий.
Марина сидела, не слыша слов. Руки похолодели. В горле пересохло.
Первый день прошёл как в тумане. Марина записывала что-то в блокнот, кивала, когда нужно, но слова проскальзывали мимо. На сцене Вера Ивановна Крылова — теперь она знала полное имя — говорила о стандартах, о контроле, о персональной ответственности. Голос ровный.
Ни разу не посмотрела в её сторону.
На перерыве Марина вышла в коридор, набрала коллегу.
— Эта Крылова… откуда она?
— Из головного. Две недели как назначили. Говорят, жёсткая. Почему?
— Просто интересно.
Марина опустила телефон. Внутри всё сжалось в узел.
На второй день начались практические занятия. Кейсы, презентации. Вера Ивановна ходила между столами, слушала, задавала вопросы.
К Марине подошла ближе к обеду. Остановилась, посмотрела в ноутбук.
— Ваша презентация по третьему кейсу?
— Да.
— Покажите.
Марина открыла файл. Вера Ивановна пролистала слайды, лицо непроницаемое.
— Структура слабая. Выводы размытые. Переделайте к утру.
Марина сжала пальцы на краю стола.
— Но там всё по стандарту…
— К утру.
Развернулась и пошла дальше, каблуки цокали по линолеуму. Вокруг коллеги переглядывались, кто-то сочувственно качал головой.
Ночь Марина провела в номере, переделывая слайды. Глаза слипались, голова гудела. Легла в третьем часу.
Утром Вера Ивановна посмотрела новую версию. Пролистала молча.
— Лучше. Но недостаточно. Вот здесь нет конкретики. Здесь ошибка. Доработайте.
Весь день — так. Мелкие придирки, одна за другой. Вера Ивановна не повышала голос, не унижала прилюдно. Просто возвращала работу снова и снова. Профессионально, холодно, без лишних интонаций.
К вечеру третьего дня у Марины тряслись руки. Последняя аттестация — устный доклад перед комиссией. Вера Ивановна сидела в центре, с папкой, с ручкой в пальцах.
Марина вышла к трибуне, начала говорить. Голос дрожал, слова путались. Вера Ивановна смотрела не мигая.
Когда закончила, та положила ручку, сделала пометку.
— Удовлетворительно. С рекомендацией о пересмотре зоны ответственности. Вопросы?
Марина молчала.
— Свободны.
Через неделю пришло письмо. Перевод в филиал на окраине. Формально — оптимизация. Все понимали, что это значит.
Марина сидела в пустом кабинете после работы, уставившись в монитор. Коллеги разошлись, только гудел кондиционер.
Она вспомнила поезд. Вспомнила лицо Веры Ивановны, когда та сдирала простыню. Унижение. Злость. Бессилие.
Теперь это лицо смотрело на неё из памяти — спокойное, ровное, профессиональное.
В последний день коллеги принесли торт. Марина улыбалась, благодарила, но внутри ничего не чувствовала.
Когда все ушли, собрала вещи. Фотография, блокноты, ручки. Всё влезло в одну коробку.
Спускаясь по лестнице, услышала голоса в холле — две девушки из соседнего отдела.
— Крылова, говорят, строгая. Но хоть честная.
— Ага. Если заслужил — получишь. Если нет — мимо пройдёт.
Марина остановилась на площадке, сжимая коробку. Потом пошла дальше.
Вышла на улицу. Прохладный ветер трепал волосы, пахло дождём. Напротив — старый вокзал, облупленные стены. Мимо полз товарняк, вагоны лязгали на стыках.
Марина смотрела, как состав уходит за поворот, пока последний вагон не скрылся из виду.
Достала телефон, вызвала такси. Машина приехала через пять минут.
— Куда?
Марина назвала адрес. Захлопнула дверь. Машина тронулась.
За окном мелькали фонари, витрины, остановки. Город жил своей жизнью, равнодушный и большой.
Где-то там, в центре, в высотном офисе, Вера Ивановна, наверное, ещё работала. Проверяла отчёты, ставила подписи, принимала решения. Холодная, профессиональная, справедливая.
Марина откинулась на сиденье и закрыла глаза.
Машина свернула на мост. Впереди мигали огни светофора. Дождь начал накрапывать, капли застучали по стеклу.
Жизнь продолжалась. Только теперь она знала: каждое действие имеет цену. И платить приходится всегда.
