Знаете, какой запах у предательства? У меня – это запах хлорки и… переспелых бананов.
Я очнулась не от крика. Я очнулась от тишины. Такой густой, вязкой, будто меня завернули в вату. Первое, что я увидела – белый потолок с желтой полосой трещины. И услышала писк. Монотонный, равнодушный.
Потом пришел запах. Больница. Хлорка. А рядом, на тумбочке, стояла ваза с бананами, которые уже начали темнеть.
Я не помнила, как сюда попала.
Когда вошел Игорь, мой муж, я сначала даже обрадовалась. Вот он, родной. Он все объяснит. Мы вместе тридцать лет, мы одно целое. Он подбежал, схватил мою руку. Но глаза… Глаза у него были чужие.
В них не было радости. В них был… испуг. Словно он увидел привидение.
«Мариночка… Ты очнулась, — он быстро моргнул, натягивая улыбку. — Ты очнулась… а врачи…»
«Что врачи?» — мой язык был деревянным, губы еле шевелились.
«Шесть месяцев, Марина. Полгода. Кома. Ты попала в аварию. Страшную…»
Шесть месяцев. Я моргнула. Мне казалось, я просто задремала по дороге на дачу.
А потом был долгий путь домой. Не домой. Он привез меня не в нашу квартиру. Не в нашу сталинку на Ордынке, где я выросла, где остались вещи моих родителей. Он привез меня в стерильную, безликую однушку где-то в спальном районе, пахнущую ламинатом и пылью.
«Солнышко, у нас ЧП, — он суетился, расставляя мои больничные сумки. — Соседи сверху. Залили. Страшно залили. Там все… все в плесени. Ремонт на несколько месяцев. Нельзя тебе туда, с твоим здоровьем. Я вот… нашел временный вариант».
Он улыбался. А я смотрела на его руки. На нем не было обручального кольца.
Я еще не знала, что мою квартиру, мою жизнь, он отдал другой женщине, пока я лежала, как овощ. Пока я не могла даже крикнуть «нет». Я просто чувствовала ложь. Она пахла так же, как те переспелые бананы у моей кровати. Сладковато и тошнотворно.
Часть 1. Чужие стены
Мир после комы – это как смотреть кино через мутное стекло. Все звуки приглушены, цвета – блеклые. Первую неделю в этой съемной квартире я почти не вставала. Игорь был образцовым мужем. Приносил бульоны, которые пахли порошком, заставлял меня делать зарядку для рук, поправлял подушку. Но он почти не смотрел мне в глаза.
И он прятал телефон.
Раньше его телефон валялся везде. А теперь он носил его в кармане халата. И когда тот вибрировал, Игорь выходил в коридор.
«Мариночка, тебе нельзя волноваться, — говорил он, возвращаясь. — Это по работе. У меня там завал, пока ты… болела».
«Игорь, я хочу домой, — прохрипела я на третий день. — Я хочу в нашу спальню. Пусть там плесень, я хочу свои вещи».
«Нельзя, — он отрезал жестче, чем хотел. Потом смягчился. — Марина, пойми. Там… бригада. Все вынесли. Все в химчистке. Твой архив, твои книги… все».
Я была библиотекарем, архивистом. Мои книги были моей жизнью. Я закрыла глаза.
Он слишком много врал. Слишком гладко. За шесть месяцев можно было сделать любой ремонт. «Залили»? Вся квартира? До такой степени, что нельзя даже войти?
Слабость была не только физическая. Она была… липкая. Я чувствовала себя беспомощной. Он полностью меня контролировал. Принес мне какую-то безликую одежду, не мою. «Твои вещи тоже в чистке, малыш. Это новое, удобное».
Ночью я проснулась. Игорь спал на диване в этой же комнате. Он дышал ровно, но сон его был беспокойным. Он дергался. Я тихо встала. Ноги еле держали. Доковыляла до его пиджака на стуле. Телефон.
Он был запаролен. Раньше у него не было паролей.
Я вернулась в кровать. Страх начал вытеснять слабость. Что происходит? Авария… Я пыталась вспомнить. Я ехала одна. Помню, как выезжала с дачи. Был дождь. А потом… яркий свет. И все.
Игорь говорил, в меня влетел грузовик. «Тебя чудом спасли».
На пятый день он ушел в магазин. Я начала осмотр. Эта квартира была явно женской. Недавно. В ванной – след от другого тюбика с кремом. В шкафу – слабый запах чужих духов, не моих.
Я отодвинула диван, на котором спал Игорь. Просто хотела протереть пыль, как-то занять руки. И нашла ее. Маленькую золотую сережку с крошечным рубином.
У меня уши не проколоты.
Я сжала ее в кулаке. Холодный металл впился в ладонь. Так вот оно что. Он здесь жил. Не один. Он привез меня в ее квартиру. А «залитая» квартира…
Я должна была это увидеть.
Два дня я притворялась. Ела бульон. Улыбалась. Говорила: «Да, Игорь, ты прав. Мне надо окрепнуть». Я копила силы. Я заставляла себя ходить по комнате. От стены до стены. Десять шагов. Двенадцать. Пятьдесят.
Игорь расслабился. Он стал чаще уходить «на работу».
И в один из дней я дождалась, когда он уедет. Я взяла деньги, которые он оставил «на хозяйство». Вызвала такси. Сердце колотилось так, что казалось, швы на груди (а были ли швы?) разойдутся.
«Куда?» — спросил таксист.
Я назвала свой адрес. Родной. На Ордынке.
Дорога была пыткой. Москва изменилась. Какие-то новые вывески, реклама. Все чужое. Но дом… дом стоял. Мой дом. Я вышла из такси, опираясь на стену. Поднялась на свой третий этаж. Сердце замирало от предвкушения. Сейчас я вставлю ключ…
Я вставила. Ключ не повернулся.
Я попробовала еще раз. Нет. Замок сменили.
Я нажала на звонок. Долго.
За дверью послышались шаги. Ленивые, шаркающие. Щелкнул замок.
Дверь открыла женщина. Лет сорока. В шелковом халате, с мокрыми волосами, завернутыми в полотенце. Она смотрела на меня раздраженно, как на коммивояжера.
«Вам кого?»
Я смотрела на нее. И не могла дышать. Я смотрела за ее спину. Это была моя прихожая. Но на стенах висели чужие, аляповатые картины. А из кухни пахло… кофе и корицей.
«Я… я здесь живу, — прошептала я. — Это моя квартира».
Женщина рассмеялась. Не зло, а… снисходительно.
«Женщина, вы ошиблись. Эта квартира моя. Вы, наверное, не в себе».
«Нет… — я схватилась за дверной косяк. — Позовите Игоря. Игоря Андреевича».
В этот момент лицо женщины изменилось. Оно стало жестким.
«Ах, вот оно что, — процедила она. — Ты, значит, та самая? Которая в коме? Ну, так иди туда обратно. Игорь здесь больше не живет. И ты тоже».
Она попыталась закрыть дверь. Я, не помня себя от ужаса и ярости, вцепилась в ручку.
«Кто вы?! Что вы здесь делаете?!»
«Алла я, — она дернула дверь. — Новая хозяйка. По документам. А теперь ушла отсюда, пока полицию не вызвала!»
И в этот момент, когда я уже почти теряла сознание от шока, из-за поворота на лестничной клетке появился Игорь. Он бежал. Лицо красное. Он увидел меня, увидел Аллу в дверях. И на его лице не было ничего, кроме холодной, расчетливой злости.
«Марина! Какого черта ты здесь делаешь?! Я же сказал тебе сидеть дома! У Аллы не стой над душой! Уходи!»
Часть 2. Бумага с мертвой подписью
Он схватил меня за локоть. Его пальцы были как тиски. Я смотрела на него, и мир сузился до его лица. Лица человека, которого я, как оказалось, не знала совсем.
«Игорь… что это значит? — я пыталась вырваться. — Кто эта женщина? Почему она в моей квартире? В квартире моих родителей?»
Алла, эта женщина в халате, фыркнула.
«Игорь, разберись с ней. У меня мигрень от этих сцен. Она меня пугает».
«Зайди внутрь, Аллочка, — он сказал это ей мягко, как говорил когда-то мне. — Я сейчас все улажу. Иди, милая».
Дверь захлопнулась. Запах корицы исчез. Остался только Игорь и холодный сквозняк на лестничной клетке.
«Пойдем, — он потащил меня вниз. — Не устраивай цирк».
«Я не сдвинусь с места, пока ты не объяснишь, что происходит!» — я вцепилась в перила. Слабость отступала, ее место занимала звенящая, холодная ярость.
«Хорошо. Ты хотела? Ты получишь, — прошипел он, вытаскивая из кармана пальто сложенный вчетверо лист. — Ты не в себе, Марина. Ты ничего не помнишь. Это… это последствия комы. Врачи предупреждали».
Он сунул мне в руку бумагу. «Читай».
Это была ксерокопия. Договор дарения. Нотариально заверенный. Я, Рязанцева Марина Павловна, в здравом уме и твердой памяти, дарю свою квартиру… гражданке… он даже не удосужился ее имя вписать! Гражданке Волковой Алле Игнатьевне.
Дата стояла за неделю до моей аварии.
И внизу… моя подпись.
Я смотрела на эти буквы. «М. Рязанцева». Они были похожи. Очень. Но это была не я. Это была подделка. Аккуратная, старательная, но мертвая. Моя рука никогда так не дрожала, не выводила петли с таким нажимом. Я же архивист, я почерки вижу насквозь.
«Это… это не я, — я подняла на него глаза. — Это подделка, Игорь. Я этого не подписывала».
Он засмеялся. Коротко, зло.
«Марина, хватит. Ты была в депрессии. Ты говорила, что эта квартира тебя душит, что ты хочешь все бросить и уехать. Ты сама пошла к нотариусу! Ты не помнишь? Совсем?»
Он давил на меня. Он смотрел мне в глаза, пытаясь загипнотизировать, заставить поверить в его ложь. Он использовал мою болезнь, мою слабость против меня.
«Я… не помню такого, — я покачала головой. — Я бы не отдала квартиру родителей. Никогда. Ты врешь».
«Ах, я вру! — он взвился. — А вот нотариус, значит, не врет? Вот печать! Все законно, Марина! Ты подарила Алле квартиру. А я… я полюбил Аллу. Да. Пока ты там лежала, я полюбил. Жизнь не стоит на месте! А теперь ты очнулась, и что? Хочешь все испортить?»
Он выставил меня сумасшедшей. Потерявшей память старухой, которая мешает его новому счастью.
«Ты… мошенник, — сказала я тихо, но так, чтобы он услышал. — Ты украл у меня дом, пока я умирала».
«Докажи! — рявкнул он. — Иди в суд! Против нотариуса пойдешь? Против своей подписи? Тебя в психушку упекут быстрее, чем ты заявление напишешь! Ты шесть месяцев была «овощем»! Кто тебе поверит?»
Он был прав. У меня не было ничего. Ни сил, ни денег, ни доказательств. Только эта мертвая подпись на ксерокопии.
«Убирайся, Марина, — он толкнул меня к лестнице. Несильно, но я едва устояла. — Живи в той квартире, я пока плачу. Будь благодарна, что не вышвырнул тебя на улицу. И не смей сюда приходить. Алла боится тебя. Ты неадекватна».
Я спускалась по лестнице, держась за перила. Каждый шаг отдавался болью. Он даже не проводил меня. Я вышла на улицу. Шел мелкий, холодный дождь. Я стояла и смотрела на свои окна. На третьем этаже. Там горел теплый свет.
Игорь вышел из подъезда через десять минут. Быстро сел в свою машину – новую, кстати, я такую не видела – и уехал.
Я осталась одна. Под дождем. У дома, который мне больше не принадлежал.
Я доехала обратно до съемной квартиры на такси, чудом найдя в кармане плаща мятые купюры. Вошла. Запах ламината. Чужие стены.
Я села на пол. Я должна была что-то делать. Но что? Он прав, кто мне поверит?
Я начала лихорадочно вспоминать. Нотариус. Какой нотариус? Я не ходила ни к каким нотариусам!
Игорь вернулся через час. Он был спокоен. Он принес кефир и булочку.
«Ну что, — он сел напротив. — Успокоилась? Поговорим как взрослые люди?»
«Ты вор», — сказала я, глядя в стену.
«Я человек, который хочет жить, Марина. А ты… ты была уже почти не здесь. Я не мог ждать вечно. Алла – хорошая женщина. Она меня поддержала».
«За мою квартиру?»
«За мою заботу! — он повысил голос. — Хватит. Тема закрыта. Ты живешь здесь. Веди себя тихо. Или я… я сдам тебя в пансионат. Для тех, кто с проблемами памяти. Поняла?»
Это была угроза. Прямая.
Я поняла, что я в ловушке. Он мой опекун, по сути. Я только что из комы. Одно его слово – и меня действительно запрут.
«Я поняла», — сказала я.
«Вот и умница».
Он ушел на кухню греметь посудой. А я смотрела на телефон, который он мне оставил – простую «звонилку» с двумя кнопками: «Игорь» и «Врач».
Но он не знал об одной вещи. Он не знал, что в старой сумке, которую он привез из больницы вместе с моими вещами, на самом дне, в потайном кармане, лежит мой старый, кнопочный, разряженный телефон. С моей старой записной книжкой.
Я должна была добраться до этой сумки. Я должна была найти зарядку. И я должна была вспомнить имя. Имя единственного человека, который мог знать правду о бумагах моего отца. Имя нотариуса, которому наша семья доверяла десятилетиями.
Часть 3. Звонок из прошлого
Два дня я была идеальной пациенткой. Я ела кашу, улыбалась Игорю и говорила, что «начинаю все понимать». Я говорила, что мне стыдно за сцену у квартиры. «Наверное, это шок, — бормотала я. — Я… я просто не могла поверить, что сама это сделала. Что подарила…»
«Вот видишь, — Игорь даже погладил меня по руке. — Ты вспоминаешь. Это хорошо. Алла не держит на тебя зла. Она все понимает».
Он расслабился. Он поверил, что сломал меня. Что я смирилась. Он даже перестал запирать меня, когда уходил «по делам». Он просто забирал основной ключ от входной двери, оставляя меня в запертой квартире. Он не знал, что я, пока он был в душе, внимательно изучила замок. Это был простой замок, с вертушкой изнутри.
Ночью, пока он спал на диване (он так и не ложился со мной в одну кровать, и слава богу), я прокралась к сумке. Вот он. Старый «Самсунг». И записная книжка в кожаном переплете. Папин подарок.
Зарядка… Где взять зарядку? У «звонилки», которую дал мне Игорь, был другой разъем.
Я обыскала всю квартиру, пока он был на «встрече». В ящике кухонного стола, среди связок резинок и старых чеков, я нашла ее. Зарядка от какого-то старого плеера. Но разъем подходил.
Я спрятала телефон под матрас и воткнула его в розетку за кроватью.
Сердце стучало, как молот.
Три часа. Три часа я ждала, пока он зарядится хотя бы на одно деление. Игорь вернулся, принес пиццу. «Давай отпразднуем твое выздоровление, Мариш». Он вел себя так, будто ничего не случилось. Будто он не украл мою жизнь. Этот цинизм пугал больше, чем его гнев.
Ночью я включила телефон.
Он завибрировал, осветив стену тусклым синим светом. Я замерла. Игорь на диване не пошевелился.
Я открыла записную книжку. Буквы плясали перед глазами. «К»… «Л»… «Н»…
«Нотариус».
И один-единственный номер. «Сергей Петрович. Дела отца».
Сергей Петрович. Человек-скала. Сухой, педантичный, в очках с толстыми линзами. Он оформлял наследство мамы. Он оформлял… да. Он оформлял наш с Игорем брачный контракт.
Это было так давно. Игорь тогда еще смеялся. «Марина, твои родители-аристократы думают, что я гол как сокол и женюсь на твоих метрах?» Я тогда обиделась на отца. А отец сказал: «Порядок в бумагах – это порядок в жизни, дочка. Пусть будет».
Игорь, наверное, давно забыл про этот контракт. Тридцать лет прошло.
Я набрала номер. Было два часа ночи. Конечно, никто не ответил. Я оставила телефон включенным под подушкой.
Утром Игорь был особенно весел. «Слушай, Марин, мне тут надо на пару дней уехать. Командировка. Я попрошу Аллу…»
«Нет!» — я чуть не закричала. — «Не надо Аллу. Я справлюсь. Я уже хожу. Я сама. Пожалуйста, Игорь. Я не хочу… ее видеть. Мне стыдно».
Он подумал. «Хм. Ну, ладно. Еды я тебе куплю. Оставлю вот этот телефон. Если что – звони. Но лучше не выходи. Ты еще слабая».
Он уехал в обед.
Как только хлопнула дверь, я схватила свой старый телефон. Девять утра. Я набрала номер конторы.
«Нотариальная контора, слушаю вас», — ответил молодой женский голос.
«Здравствуйте. Мне нужен Сергей Петрович. По срочному делу».
«Сергей Петрович принимает по записи. У вас назначено?»
«Нет, но… скажите ему… — у меня перехватило дыхание. — Скажите, что это Марина Рязанцева. Дочь Павла Николаевича. По поводу квартиры на Ордынке. Это… это вопрос жизни и смерти».
Девушка помолчала. «Минуту».
Я ждала. Секунды тянулись, как часы.
«Марина Павловна? — голос изменился. — Сергей Петрович сейчас на выезде. Но он просил передать, что будет ждать вас завтра. В одиннадцать. Адрес тот же».
Адрес тот же. Слава богу.
Завтра в одиннадцать.
Я посмотрела на дверь. Игорь сказал, что уехал на «пару дней». Но я ему не верила. Он мог вернуться в любой момент. Мне нужно было выбраться из квартиры, в которой он меня запер.
Я подошла к двери. Замок с вертушкой. Если я открою его изнутри, то снаружи он его своим ключом уже не закроет. Он поймет, что я ушла.
И тут я услышала, как в замке поворачивается ключ.
Игорь. Он не уехал. Он проверял.
Я замерла в коридоре. Дверь открылась. На пороге стоял Игорь. Он смотрел на меня. Потом на мой старый телефон, который я все еще сжимала в руке.
Его лицо исказилось.
«Что это? — прошипел он. — Ты кому-то звонила?»
«Я… я…»
«Я же сказал тебе, не рыпайся! — он вырвал телефон у меня из руки. — Ты решила поиграть? Решила все испортить?»
Он швырнул телефон об стену. Тот разлетелся на куски.
«Ты никуда не пойдешь, — он схватил меня за плечи и втолкнул в комнату. — Ты будешь сидеть здесь, пока не поумнеешь. Я нанял «нотариуса», чтобы он сделал бумагу. Я потратил кучу денег! Я не позволю тебе все разрушить из-за твоей старческой сентиментальности!»
Он выскочил из комнаты. Я услышала, как он закрывает меня. Но он закрывал не на вертушку.
Он закрывал меня снаружи. На ключ. Тот самый ключ, который был только у него. Я была заперта. А встреча у нотариуса – завтра в одиннадцать.
Часть 4. Ключ под ковриком
Я билась в дверь, пока не сорвала голос. «Игорь! Выпусти! Ты не имеешь права!»
Тишина. Он ушел.
Я осталась одна в этой чужой, стерильной коробке. Без телефона. Без связи. Запертая.
Первый час я провела в панике. Я металась по комнате. Я смотрела в окно. Третий этаж. Высоко. Под окнами асфальт.
«Спокойно, Марина, — сказала я себе вслух. — Думай. Ты архивист. Твоя работа – находить выход там, где его нет».
Я должна выбраться. До завтрашнего утра.
Я начала систематический обыск. Игорь был уверен, что я слаба и беспомощна. Но он недооценил мой гнев. Гнев дает силы.
Я обыскала кухню. Ножи. Вилки. Но что я сделаю с железной дверью?
Я вспомнила, как он уходил в тот, первый раз. Когда я ездила на Ордынку. Он был уверен, что я не выйду. Значит, он запер меня. Но я же вышла. Как?
Нет, тогда он не запирал. Он просто ушел, думая, что я не встану.
Теперь он запер.
Я села на пол. Что делают в таких ситуациях? Звонят в МЧС? Кричат «пожар»? Меня заберут. Но куда? Обратно к Игорю? Или в больницу? И я пропущу встречу.
Мне нужен был ключ.
Игорь – человек самодовольный, но не очень умный. Он был уверен в моей немощи. Куда он мог деть запасной ключ? Он же не хозяин квартиры. Он ее снимает. Значит, у хозяев был комплект. А Игорь получил… сколько? Два? Один у него. А второй?
Я вспомнила сережку под диваном. Эту квартиру снимала Алла. Или он снимал для нее. Они здесь жили.
Я начала думать как они. Если у вас есть съемная квартира, где вы держите запасной ключ? Не дома же, где «больная» жена.
Под ковриком? Банально. Я проверила – у входной двери коврика не было.
В электрощитке на лестничной клетке? Я не могла туда добраться.
Я снова обошла квартиру. И остановилась у входной двери. Над ней, на стене, висела дурацкая картинка в рамке – «Поле подсолнухов». Я ее заметила еще в первый день. Она висела криво.
Я притащила стул. Встала на него, качаясь. Сняла картину.
За ней, в стене, был небольшой тайник. Дверца, как от счетчиков. Я открыла ее.
И вот он. На крючке. Один-единственный ключ.
Хозяева квартиры оставили его здесь для жильцов. А Игорь, в своей спешке и самоуверенности, про него либо не знал, либо забыл.
Я сжала его в руке. Сердце колотилось.
Я не стала уходить сразу. Он мог вернуться. Я дождалась ночи.
Я собрала все, что у меня было. Немного денег, которые я успела спрятать в ботинок. Паспорт (он, к счастью, был в сумке из больницы). И записную книжку отца. Телефон был разбит. Но адрес конторы я помнила.
Я тихо открыла замок изнутри. Вышла. Повесила ключ обратно и закрыла тайник.
Игорь, закрыв меня на свой ключ, создал «двойную» блокировку. Мой ключ изнутри открыл только половину. Но этого было достаточно, чтобы его ключ снаружи больше не работал. Дверь была открыта.
Я вышла в подъезд. Было три часа ночи.
Спустилась вниз. Холодный воздух ударил в лицо. Я была свободна.
Но я была и в опасности. Игорь поймет, что меня нет, как только попытается войти. Куда идти? До одиннадцати утра еще целая вечность. Ехать к нотариусу сейчас – бессмысленно, контора закрыта.
Я решила ехать на вокзал. На любой. Там всегда людно. Там можно затеряться в зале ожидания.
Я поймала машину. «На Курский».
Всю ночь я сидела в зале ожидания. Среди спящих студентов, вахтовиков, бездомных. Я чувствовала себя одной из них. Выброшенной.
Я смотрела на табло. Поезда прибывали и уходили. А я ждала. Ждала одиннадцати утра.
Я боялась, что Игорь ищет меня. Что он приедет сюда.
Я купила в автомате горячий чай. Он обжег руки. Это было единственное теплое, что я чувствовала.
В девять утра я вышла из вокзала. Поехала на метро. Центр. Знакомые улицы. Но я смотрела на них другими глазами.
Я подошла к зданию конторы в 10:30. Старый дом в переулке. Я не решилась войти. Я стояла за углом, прячась за газетным киоском.
Я боялась, что Игорь уже там. Что он подкарауливает меня.
В 10:55 я увидела, как к подъезду подъехало такси. Из него вышел Игорь. Он был взбешен. Он, видимо, приехал в съемную квартиру, понял, что меня нет, и догадался, куда я пошла.
Он не увидел меня. Он влетел в подъезд.
Мое сердце упало. Что делать? Если я войду, он меня просто вышвырнет. Он не даст мне и слова сказать.
Я должна была войти. Но как?
Я ждала. Пять минут. Десять.
И тут я увидела ее. Алла. Она выходила из другой машины. Она была одета дорого, но безвкусно. Она тоже нервничала. Она посмотрела на вывеску конторы и пошла к двери.
Видимо, Игорь позвал ее. Для поддержки. Или чтобы она подтвердила «дарственную».
Она вошла внутрь.
Я поняла – это мой шанс. Сейчас они оба там. Сейчас или никогда.
Я сделала глубокий вдох. Ноги дрожали. Я опиралась на стену. И пошла к этой двери.
(Клиффхэнгер)
Я вошла в приемную. Девушка-секретарь подняла на меня глаза. Из-за дубовой двери кабинета Сергея Петровича уже доносились повышенные голоса. Голос Игоря. «Я вам объясняю, она не в себе! Ее нельзя слушать!»
«Марина Павловна? — прошептала секретарь. — Проходите. Он вас ждет».
Часть 5. Кабинет из красного дерева
Кабинет Сергея Петровича не изменился за двадцать лет. Все те же стеллажи до потолка, забитые томами в одинаковых переплетах. Тот же массивный стол из красного дерева. Тот же запах старой бумаги, сургуча и хорошего табака, хотя сам он, кажется, не курил.
Он стоял у окна, спиной к вошедшим.
Игорь и Алла сидели на стульях для посетителей. Увидев меня, Игорь вскочил.
«Вот! Вот она! — заорал он. — Я же говорил! Она меня преследует! Сергей Петрович, оградите нас от нее! Она больна!»
Алла смотрела на меня с брезгливым любопытством.
«Здравствуйте, Марина Павловна, — сказал нотариус, не поворачиваясь. Его голос был спокойным и сухим, как шелест старых документов. — Присаживайтесь. Вы просили о встрече».
«Она не может ни о чем просить! — не унимался Игорь. — Я ее… почти опекун! Она только что из комы! Она невменяема!»
«Игорь Андреевич, — Сергей Петрович медленно повернулся. Ему было под семьдесят, но спина была прямая, а глаза за толстыми линзами – острые, как иголки. — Я попрошу вас сесть. И замолчать. В моем кабинете не кричат. Здесь говорят по документам».
Он посмотрел на меня. «Мариночка, вы плохо выглядите. Воды?»
Я кивнула. Секретарь бесшумно принесла стакан.
«Рассказывайте, — сказал он. — Что у вас за «вопрос жизни и смерти» по квартире на Ордынке».
Я начала говорить. Руки дрожали так, что вода расплескивалась. Я рассказала все. Про кому. Про съемную квартиру. Про «ремонт». Про Аллу. И про дарственную.
«Я ее не подписывала, Сергей Петрович. Это подделка. Он… он украл у меня все, пока я не могла себя защитить».
Игорь снова вскочил. «Ложь! Наглая ложь! — он бросил на стол ту самую ксерокопию. — Вот! Вот документ! Ее подпись! Заверено! Нотариус! Все чисто!»
Алла кивала, поджав губы. «Я честный покупатель. То есть… мне ее подарили. Марина сама хотела. Она мне сама говорила, перед аварией… что устала от этой квартиры».
Я посмотрела на нее. «Я вас в жизни не видела. До того дня».
«Сергей Петрович, — Игорь перешел на заискивающий тон. — Поймите, у нее провалы в памяти. Она… она опасна. Я хотел как лучше. Я нашел ей новую квартиру, Аллочка ухаживала за мной, пока я разрывался между больницей и работой… Мы полюбили друг друга. Марина нам сама дала благословение! А теперь…»
Сергей Петрович взял со стола копию «дарственной». Посмотрел на нее. Потом на печать.
«Любопытно, — пробормотал он. — Нотариус Сойкин… Не слышал о таком. Ну да ладно, Москва большая».
Он посмотрел на Игоря. «Значит, вы утверждаете, что Марина Павловна лично, в здравом уме, пришла к нотариусу Сойкину и подарила вашей… э-э… Алле Игнатьевне свою добрачную квартиру».
«Именно так! — с облегчением выдохнул Игорь. — И я был при этом! Как свидетель!»
«Как свидетель, — задумчиво повторил нотариус. — Как трогательно».
Он встал. Подошел к одному из стеллажей. Выдвинул тяжелый ящик архивного бокса. Долго рылся в папках. Игорь нетерпеливо барабанил пальцами по столу.
Наконец, нотариус извлек пухлую, пожелтевшую папку. «Дело Рязанцевых-Кравцовых. 1995 год».
Он положил ее на стол.
«Игорь Андреевич, у вас хорошая память?»
«На что вы намекаете?» — напрягся Игорь.
«Вы помните день вашей свадьбы? Вы тогда еще много шутили. Говорили, что мой кабинет похож на музей. И что ваш тесть, Павел Николаевич, перестраховщик».
Игорь побледнел. Кажется, он начал догадываться.
«Я… не помню. Тридцать лет прошло».
«А я помню, — сказал Сергей Петрович. — У меня работа такая – помнить. Ваш тесть настоял на заключении брачного контракта. Вы тогда были молодой специалист, а Марина – единственная наследница. Он хотел ее защитить. И, как вижу, был тысячу раз прав».
Он открыл папку. Достал документ. Не копию. Оригинал. С синими подписями. Моей, Игоря и его, нотариуса.
«Брачный контракт, — объявил он. — Бессрочный. Не расторгнутый».
Алла нервно посмотрела на Игоря. «Игорь, что это? Ты говорил, у вас ничего нет!»
«Это… это старье! — выкрикнул Игорь. — Это филькина грамота! Она не имеет силы!»
«Ошибаетесь, — голос Сергея Петровича стал стальным. — Она имеет полную юридическую силу. И в ней есть один очень интересный пункт. Пункт 4.3. Я вам зачитаю».
Он надел другие очки.
(Клиффхэнгер)
«»Квартира по адресу… Ордынка… является личной, добрачной и неотчуждаемой собственностью Рязанцевой Марины Павловны. Любые сделки по ее отчуждению – продажа, дарение, мена – могут быть произведены только при личном согласии и присутствии обоих супругов. И… — он сделал паузу, — …заверены исключительно нотариусом, составившим данный контракт, либо его официальным правопреемником. То есть, мной»».
Часть 6. Арифметика предательства
В кабинете повисла тишина. Такая плотная, что, казалось, ее можно потрогать. Было слышно только, как тикают старые часы на стене.
Алла первая нарушила молчание. Она вскочила, опрокинув стул.
«Игорь?! Что это значит?! Ты… ты что наделал?!» — она вцепилась ему в рукав пиджака. — «Ты же клялся, что квартира чистая! Ты сказал, она сама подписала! Ты сказал, нотариус «свой» и все проверил!»
Игорь оттолкнул ее. Его лицо стало серо-зеленым. Он смотрел не на Аллу. Он смотрел на Сергея Петровича. На брачный контракт.
«Это… это не может быть, — прохрипел он. — Этот пункт… он же… он же незаконный! Он ущемляет права собственника!»
«Он защищает собственника от мошенников, — сухо поправил нотариус. — Он был составлен по настоянию вашего тестя, который, видимо, хорошо вас изучил задолго до меня. Контракт подписан вами. Добровольно. Таким образом, ваша так называемая «дарственная»… — он брезгливо подвинул ксерокопию Игоря кончиком ручки, — …юридически ничтожна. Она не имеет никакой силы. Даже если бы подпись Марины Павловны была настоящей. А она, смею предположить, поддельная».
Я смотрела на Игоря. На человека, с которым прожила тридцать лет. Которому доверяла. Который ел со мной пиццу вчера, зная, что обокрал меня.
«Ты… — прошептала я. — Ты не просто украл. Ты все спланировал. Авария… Ты ждал, пока я умру?»
«Заткнись! — взвизгнул он. — Ты сама виновата! Лежала там, как бревно! Шесть месяцев! Я должен был жизнь на паузу поставить? Я?! А тут Алла… живая! Теплая! А ты…»
«А я очнулась, — закончила я. — Не вовремя, да, Игорь?»
«Игорь! — Алла трясла его. — Что с квартирой? Моей квартирой! Я… я продала свою однушку, чтобы вложить в «ремонт»!»
Ах, вот оно что. Она не просто любовница. Она соучастник. Она тоже вложилась.
«Заткнись, дура!» — отмахнулся от нее Игорь. Он понял, что загнан в угол. И, как всякая крыса, он бросился.
Он рванулся к столу. Не ко мне. К контракту. Он попытался вырвать папку у нотариуса.
«Отдайте! Это старье! Я сожгу это!»
Но Сергей Петрович был готов. Он нажал кнопку на селекторе под столом.
«Охрана. Немедленно. И вызовите наряд полиции. Попытка хищения документов и угрозы».
Игорь замер. Его рука так и осталась висеть в воздухе над столом.
Дверь распахнулась. Вошли двое крепких мужчин в форме.
«Этого гражданина, — нотариус кивнул на Игоря. — И эту гражданку. Задержите. Они пытались… помешать нотариальным действиям».
«Вы не имеете права! — закричала Алла. — Я свидетель! Это она… она сумасшедшая!»
«Ваш статус, гражданка Волкова, определит следователь, — ледяным тоном сказал Сергей Петрович. — Потому что эта «дарственная», заверенная «черным» нотариусом Сойкиным, который, как я только что проверил по базе, лишен лицензии три года назад… очень похожа на мошенничество в особо крупном размере. Совершенное группой лиц. По предварительному сговору. Воспользовавшись беспомощным состоянием потерпевшей».
Он раскладывал их жизнь, их аферу, как пасьянс. Холодно и методично.
Игорь обмяк. Он понял. Это конец.
Его взгляд встретился с моим. И в нем не было раскаяния. Только ненависть. Жгучая, черная ненависть. За то, что я не умерла. За то, что я разрушила его новую, прекрасную жизнь, построенную на моих руинах.
«Ты… ты еще пожалеешь, — прошипел он, когда охрана брала его под руки. — Ты сгниешь одна в своей квартире! Кому ты нужна, развалина?!»
«А кому нужен ты, Игорь? — спросила я тихо. — Вор. И лжец».
Его и рыдающую Аллу вывели из кабинета.
Я осталась сидеть. Руки перестали дрожать. Я просто смотрела на папку. На «Дело Рязанцевых-Кравцовых».
«Отец…» — прошептала я.
«Павел Николаевич был мудрый человек, — сказал Сергей Петрович, поправляя бумаги на столе, будто ничего не произошло. — Он вас очень любил, Мариночка».
Я подняла на него глаза.
«Что… что теперь будет?»
«Теперь? — нотариус снял очки. — Теперь будет следствие. Суд. Их осудят. Сделку признают ничтожной официально. Квартира ваша. Была и будет. Но…»
«Что «но»?»
(Клиффхэнгер)
«Вам придется нелегко, Марина Павловна. Следствие – это грязно. Они будут врать. Они будут говорить, что вы сумасшедшая. Вам понадобится хороший адвокат. И много сил. Вы уверены, что у вас их хватит?»
Часть 7. Битва за имя
Сил у меня не было. Но был гнев. И было чувство… правильности. Мой отец оставил мне не просто квартиру. Он оставил мне щит. И я не могла предать его память.
Сергей Петрович дал мне контакты адвоката. Анны Борисовны. Женщины, похожей на стальную пружину.
«Понятно, — сказала она на первой же встрече, изучив документы. — Классика. Статья 159, часть 4. Мошенничество, особо крупный, группа лиц. Плюс подделка документов. Муженьку вашему светит до десяти лет. Любовнице, если докажем сговор, — примерно столько же».
«Я… я не хочу их сажать, — внезапно для себя сказала я. — Я просто хочу домой».
Анна Борисовна посмотрела на меня поверх очков. «Марина Павловна. Они не просто «взяли поносить». Они вас юридически убили. Они лишили вас дома, имени и достоинства. Они воспользовались вашей комой. Если вы их сейчас «простите»… во-первых, дело уже возбуждено по заявлению нотариуса, его не забрать. А во-вторых, они съедят вас живьем, как только окажутся на свободе. Вы должны идти до конца. Ради себя».
Она была права. Это была уже не просто битва за метры. Это была битва за мое имя.
Начался ад.
Игоря и Аллу выпустили под подписку о невыезде. Они жили где-то вместе. И они начали свою игру.
Первым делом они подали встречный иск. О признании меня недееспособной. О том, что я, якобы, давно страдала психическими расстройствами. Что авария только усугубила это.
Меня вызвали на судебно-психиатрическую экспертизу.
Вы представляете, что это такое? Ты сидишь в казенном кабинете, а трое равнодушных людей задают тебе вопросы. «Какой сегодня год?», «Сколько будет семью восемь?», «Вы слышите голоса?», «Почему вы считаете, что ваш муж хотел вас обмануть?».
Я рассказывала. Про сережку. Про запертую дверь. Про брачный контракт.
«А вам не кажется, что это защитная реакция вашей психики? — участливо спросила одна из врачей. — Вы не можете принять, что сами подарили квартиру, и придумали эту историю… про контракт, про злого мужа?»
Я поняла, что Игорь и здесь «поработал». Они уже получили его версию.
«Запросите документы у нотариуса Сергея Петровича, — сказала я холодно. — И запросите выписку из Росреестра. Сделка ничтожна».
Экспертиза длилась три недели. Три недели я жила в подвешенном состоянии. В ту съемную квартиру я, разумеется, не вернулась. Сергей Петрович помог мне снять комнату. У его старой знакомой, божьей одуванчицы.
Я жила, как в тумане. Адвокат, следователи, очные ставки.
Очная ставка с Игорем – это было самое страшное.
Мы сидели в тесном кабинете следователя. Игорь похудел, осунулся. Он смотрел на меня с той же ненавистью.
«Я повторяю, — бубнил он, — она была не в себе. Она сама просила меня «избавиться» от квартиры. Она боялась ее. А Алла… Алла просто подруга. Она согласилась взять квартиру на себя, «временно», чтобы Марина успокоилась».
«Временно? — усмехнулся следователь. — А почему же вы, гражданин Кравцов, сменили там все замки и перевезли туда гражданку Волкову со всеми вещами?»
«Это… для ремонта! Алла дизайнер, она следила за ремонтом!»
Он врал так бездарно, так глупо. Но он цеплялся за эту ложь.
Алла на своей очной ставке плакала. «Я не знала! Я жертва! Игорь меня обманул! Он сказал, что жена дала согласие! Я… я вложила в эту квартиру все свои деньги! Он обещал на мне жениться!»
Они топили друг друга.
Я ходила на эти допросы, как на работу. Возвращалась в свою комнатку и падала без сил. Иногда мне казалось, что я не выдержу. Что проще все бросить.
Однажды вечером мне позвонили. Незнакомый номер.
«Марина Павловна? — мужской голос. — Вам лучше забрать ваше заявление. А то, знаете… аварии случаются. Тормоза отказывают. Вы же недавно только с того света…»
Я бросила трубку. Руки тряслись.
Я позвонила Анне Борисовне. «Угрозы. Они перешли черту».
«Отлично, — бодро сказала она. — Записывайте все. Это еще одна статья. Для Игоря».
Он не понимал. Он думал, что я та же Марина, что и тридцать лет назад. Та, что всегда уступала, всегда прощала. Но та Марина осталась в коме.
В день экспертизы я пришла в клинику. Врач, тот самый, что задавал мне каверзные вопросы, посмотрел на меня. «Экспертиза готова, Марина Павловна. Мы вас изучили. Изучили документы нотариуса. Изучили показания вашего мужа. Вердикт: вы абсолютно вменяемы. Более того, вы демонстрируете редкую ясность ума и волю к жизни, учитывая перенесенную травму».
Это была первая победа. Маленькая. Но моя.
Суд по признанию меня недееспособной они проиграли с треском. Теперь начинался главный суд. Уголовный.
В день заседания я пришла в суд. Игорь и Алла сидели на скамейке. Они не смотрели на меня.
И когда меня вызвали для дачи показаний, я встала. И увидела, что в зал вошел еще один человек. Он сел сзади. Это был Сергей Петрович. Он пришел меня поддержать.
Часть 8. Свет в конце
Суд – это не кино. Это нудно. Это долго. Это переливание из пустого в порожнее. Адвокат Игоря пытался доказать, что брачный контракт – архаизм. Что нотариус Петрович – старый маразматик и друг нашей семьи, а значит, заинтересованное лицо.
Но против документов не попрешь.
Анна Борисовна методично, как хирург, вскрывала их ложь.
Вот выписка со счетов Аллы. Она продала свою квартиру за три месяца до моей аварии. Значит, они готовились. Они не «спонтанно полюбили друг друга».
Вот биллинг телефонов Игоря. Десятки звонков «черному» нотариусу Сойкину в те дни, когда я была в реанимации.
Вот показания врачей. «Состояние пациентки Рязанцевой в указанный период исключало любую возможность подписания юридических документов».
Игорь и Алла извивались. Они обвиняли друг друга. Он кричал, что это она его соблазнила и заставила пойти на аферу ради денег. Она кричала, что он обещал ей золотые горы и клялся, что жена «овощ» и уже не очнется.
Это было омерзительно. Я сидела и слушала, как двое людей, один из которых был моим мужем, обсуждают, как делили мою шкуру, пока я была жива.
В своем последнем слове Игорь вдруг посмотрел на меня.
«Марина… — сказал он тихо. — Прости. Я… я не знаю, что на меня нашло. Бес попутал. Я… я все верну. Я все отдам. Только… не ломай мне жизнь. Прости».
Он плакал.
И на мгновение мне стало его жалко. Жалко того Игоря, которого я когда-то любила. Того мальчика, с которым мы бегали в кино. Куда он делся? Когда он умер и превратился в это?
Но я знала, что это игра. Он плакал для судьи.
Алла в последнем слове просто рыдала и твердила: «Я не виновата, он меня заставил».
Судья ушел на приговор.
Мы ждали два часа. Сергей Петрович сидел рядом со мной. Он не говорил ни слова. Просто сидел. Его присутствие было для меня важнее всего.
«Встать, суд идет».
Судья зачитывал приговор долго. Сухо.
«…признать Кравцова Игоря Андреевича виновным в совершении преступления, предусмотренного статьей 159, частью 4… Мошенничество… и статьей 327, подделка документов…»
«…признать Волкову Аллу Игнатьевну виновной в соучастии…»
Игорю дали шесть лет колонии общего режима.
Алле – четыре года условно. С учетом того, что она «сотрудничала со следствием» (топила Игоря) и потеряла свои деньги.
Когда Игоря уводили в наручниках, он не смотрел на меня. Он смотрел в стену. Пустыми глазами.
Алла рыдала, размазывая тушь.
Я вышла из зала суда. Ноги подкашивались. Анна Борисовна пожала мне руку. «Мы победили, Марина Павловна. Справедливость есть».
Сергей Петрович проводил меня до выхода.
«Ну вот, Мариночка. Порядок в бумагах – порядок в жизни, — он улыбнулся впервые за все это время. — Отец бы вами гордился».
Он вызвал мне такси.
Я приехала на Ордынку. В кармане у меня были ключи. Новые. Замки вскрыли по решению суда.
Я вошла в свою квартиру.
Там был ужас. Там стояла чужая, кричащая мебель. Вещи Аллы. Запах ее духов. «Ремонт» заключался в том, что они покрасили стены в ядовито-персиковый цвет.
Я открыла все окна. Холодный ноябрьский воздух ворвался в комнаты.
Я стояла посреди этого хаоса. Я была одна. Мне 58 лет. Я только что пережила кому, предательство и суд. У меня не было мужа. У меня не было здоровья, как раньше.
Но у меня был мой дом.
Я подошла к стене в коридоре, где висела аляповатая картина Аллы. Сорвала ее. Под ней, на старых обоях, осталась царапина от моего детского велосипеда.
Я провела по ней рукой.
(ФИНАЛ. МОРАЛЬ)
В ту ночь я не спала. Я сидела на кухне и смотрела, как светает над Москвой. Я вынесла на лестничную клетку первую партию чужого барахла.
Знаете, что самое страшное? Не предательство. Самое страшное – это позволить предательству себя определить. Позволить ему превратить тебя в жертву навсегда.
Игорь думал, что я – это стены, которые можно «подарить». Что я – это подпись, которую можно подделать. Он ошибся.
Жизнь – это не то, что с нами случается. Это то, что мы делаем с тем, что с нами случилось.
Мой отец оставил мне не просто брачный контракт. Он оставил мне урок: за то, что твое, нужно бороться. Даже если враг – тот, кто спал с тобой в одной постели. Даже если у тебя нет сил, и ты только что очнулся от долгого, страшного сна.
Впереди у меня был долгий ремонт. Не только в квартире. Но и в душе. Но я знала одно: я справлюсь. Я стояла на своей земле. Я дышала своим воздухом.
И впервые за много-много лет я чувствовала, что по-настоящему вернулась домой.
