Год назад сердце моего сына остановилось. Его запустили снова, но врачи вынесли вердикт: нужна пересадка. Чужое сердце, спасшее моего Лёшку, билось в груди молодого парня, погибшего в аварии. Я разыскала его семью в глухой деревне, чтобы поклониться им в ноги. Но когда дверь открыл он — копия того парня с фотографии — я поняла, что моя жизнь больше никогда не будет прежней.
***
— Вам кого? — голос был хриплым, уставшим. Мужчина, открывший дверь, смерил меня тяжёлым взглядом.
Я сглотнула, не в силах вымолвить и слова. Передо мной стоял он. Парень с фотографии, которую я украдкой раздобыла у словоохотливой медсестры в больнице. Тот самый. Только на фото он улыбался, а этот смотрел так, будто я пришла отнять у него последнее.
— Девушка, вы заблудились? — повторил он, плотнее запахивая старую куртку.
Мои губы онемели. Я смотрела на его скулы, на коротко стриженные русые волосы, на родинку над бровью. Живой. Он был живой. Как это возможно?
— Я… я ищу Тамару Петровну, — наконец выдавила я из себя. — Я к ней.
Мужчина нахмурился ещё сильнее. В его глазах промелькнуло что-то похожее на боль, смешанную с раздражением.
— Матери нет, — бросил он. — А вы кто такая будете? Мы гостей не ждали.
Я приехала в эту глушь, чтобы найти семью донора, спасшего моего сына. Чтобы посмотреть в глаза женщине, воспитавшей такого героя. Но то, что я видела сейчас, не укладывалось в голове.
— Меня зовут Марина, — прошептала я, чувствуя, как по щекам катятся слёзы. — Я… я очень издалека.
Из-за его спины выглянула пожилая женщина в тёмном платке. Её лицо было измождённым, а глаза — красными от слёз. Она посмотрела на меня, потом на мужчину.
— Витя, кто там? Гони её! Всех гони! — её голос сорвался на крик. — Некого нам тут принимать!
Витя. Его зовут Витя. А на той карточке, в деле, было написано «Дмитрий». Дмитрий Воронов, 25 лет. Погиб в ДТП.
— Мам, иди в дом, — тихо сказал он, не оборачиваясь. — Я сам.
Он снова повернулся ко мне. Взгляд немного смягчился, увидев мои слёзы.
— Послушайте, у нас горе. Не до вас сейчас. Уезжайте, откуда приехали.
— Я не могу! — почти выкрикнула я. — Пожалуйста, выслушайте! Это касается вашего… это касается Дмитрия.
При упоминании этого имени лицо Виктора окаменело. Он резко шагнул ко мне, схватив за локоть.
— Откуда ты его знаешь? — прошипел он, в его глазах полыхнула ярость. — Ты одна из тех… стерв, что вились вокруг него? Пришла за своей долей? Ничего ты не получишь!
Я отшатнулась, пытаясь высвободить руку. Его хватка была железной.
— Пустите! Вы не так всё поняли! Я не за деньгами!
— А за чем?! — в его голосе звенел металл. — Что вам всем от нас надо?! Оставьте нас в покое!
Дверь за его спиной снова распахнулась. На пороге стояла Тамара Петровна, опираясь на косяк.
— Витя, я кому сказала! — её голос дрожал от гнева. — Что она хочет? Денег? Так скажи ей, что нет у нас ничего! Всё до копейки на памятник отдали!
Я смотрела то на него, то на неё, и ледяной ужас сковывал меня. Я приехала сюда с благодарностью, а наткнулась на стену ненависти и боли. И на живую копию человека, которого считала мёртвым.
***
— Я… Моему сыну… — я задыхалась, слова застревали в горле. — Его сердце…
Виктор замер, его пальцы разжались. Он вглядывался в моё лицо, пытаясь что-то понять. Тамара Петровна медленно подошла ближе, её взгляд стал острым, колючим.
— Что? Что ты сказала? — переспросила она шёпотом.
— Год назад моему сыну сделали пересадку сердца, — выпалила я, уже не в силах сдерживать рыдания. — Донором был ваш сын… Дмитрий. Я приехала, чтобы сказать вам спасибо.
На несколько секунд воцарилась оглушительная тишина. Было слышно только, как завывает ветер и скрипит старая калитка. Виктор смотрел на меня, и я видела, как неверие в его глазах сменяется шоком.
А потом Тамара Петровна рассмеялась. Страшным, надрывным смехом.
— Спасибо? — выкрикнула она. — Ты приехала сказать мне спасибо?! За то, что мой сын в могиле лежит, а твой живёт?!
Она сделала шаг ко мне, и Виктору пришлось преградить ей путь.
— Мама, успокойся! Не надо!
— Уйди, Витя! — она оттолкнула его. — Я хочу посмотреть в глаза этой… этой… Мой Дима умер, чтобы её отродье жило! И она пришла сказать «спасибо»! Какая наглость!
Она вцепилась в мой пуховик, тряся меня изо всех сил.
— Ты знаешь, каково это — хоронить своего ребёнка?! Знаешь?! Мой мальчик, мой сокол ясный… А ты… Ты радуешься! Твой живёт, а он — нет!
— Я не радуюсь вашему горю! — кричала я в ответ, пытаясь защититься от её ударов. — Я вам соболезную! Я каждый день молюсь за вашего сына!
— Врёшь! — её лицо исказилось от ярости. — Все вы врёте! Приехала поглумиться! Посмотреть на наше горе! Убирайся! Вон отсюда!
Виктор оттащил мать в сторону. Она обмякла в его руках, сотрясаясь от беззвучных рыданий. Он посмотрел на меня поверх её головы, и в его взгляде была такая смесь боли, гнева и отчаяния, что мне стало страшно.
— Вам лучше уйти, — глухо сказал он.
— Но я… Я хотела…
— Я всё понял, — перебил он. — Но вы видите, в каком она состоянии. Это был мой брат-близнец. Мы были одним целым. А теперь его нет. И никакие «спасибо» его не вернут.
Он говорил спокойно, но эта спокойная ненависть была страшнее криков его матери.
— Я думала, вы будете рады узнать, что его смерть была не напрасной. Что он спас жизнь ребёнку… — прошептала я.
— Рады? — Виктор горько усмехнулся. — Вы правда так думали? Моя мать потеряла любимого сына. Я потерял брата. А вы говорите, что мы должны быть рады?
Он подвёл мать к скамейке у дома, усадил её. Она не поднимала головы, только плечи её вздрагивали.
— Уезжайте, — повторил он, выпрямляясь. — Прошу вас. Вы сделали только хуже.
Я стояла, как вкопанная. Ветер трепал волосы, холод пробирал до костей. Я представляла себе эту встречу совсем иначе. Думала, мы обнимемся, поплачем вместе. Я покажу им фотографию моего Лёшки — живого, улыбающегося, с сердцем их сына и брата в груди. А вместо этого…
Я медленно побрела к своей старенькой машине, оставленной у дороги. Сил не было даже на то, чтобы плакать. В голове билась одна мысль: «Зачем я это сделала? Зачем?»
***
Ключ в замке зажигания повернулся с сухим щелчком. Ещё раз. И ещё. Машина была мертва. Аккумулятор сел окончательно на этом морозе, пока я собиралась с духом у их калитки.
Я ударила кулаком по рулю. Ну конечно. Всё одно к одному. Застрять в глухой деревне, в двухстах километрах от города, рядом с людьми, которые тебя ненавидят. Идеально.
Я вышла из машины и снова пошла к их дому. Других вариантов не было. Деревня выглядела вымершей, и просить помощи было больше не у кого.
Дверь открыл снова Виктор. Увидев меня, он тяжело вздохнул.
— Что ещё?
— У меня машина не заводится, — сказала я, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Аккумулятор сел. Вы не могли бы помочь? «Прикурить» или…
Он молча смотрел на меня несколько секунд.
— Ждите, — бросил он и скрылся в доме.
Я осталась стоять на крыльце, чувствуя себя попрошайкой. Из дома доносились приглушённые голоса — кажется, он спорил с матерью. Через пару минут он вышел, одетый в тулуп и с проводами в руках.
— Идёмте.
Мы молча дошли до машины. Он открыл капот, деловито подсоединил клеммы. Я стояла рядом, не зная, что сказать.
— Вы… вы очень на него похожи, — наконец решилась я.
Он даже не поднял головы.
— Мы близнецы. Были, — отрезал он.
— Простите, я не знала. Мне никто не сказал…
— А кто должен был сказать? — он зло посмотрел на меня. — Те, кто продал вам адрес? Врачебная тайна, да? Только всё покупается и продаётся.
Я не нашлась, что ответить. Он был прав. Я заплатила большие деньги за эту информацию, нарушив все мыслимые правила.
— Пробуйте, — скомандовал он.
Я села за руль. Машина завелась с пол-оборота. Я с облегчением выдохнула.
— Спасибо, — тихо сказала я, выйдя из машины. — Огромное спасибо.
— Не за что, — он отсоединял провода. — Езжайте. И больше не возвращайтесь.
В этот момент из дома выбежала Тамара Петровна. Она снова была в ярости.
— Ты ей помогаешь?! — закричала она, подбегая к нам. — Ей?! Той, что на крови сына моего счастье строит?!
— Мама, перестань! — Виктор шагнул ей навстречу. — Человек на морозе застрял! Что я должен был сделать?
— Гнать её! В шею гнать! — не унималась она. — Чтобы и духу её тут не было!
Она повернулась ко мне, её глаза метали молнии.
— Слышишь? Убирайся! И не смей больше появляться! Мой Дима умер, а ты своего вымолила! Ненавижу!
Она замахнулась, чтобы меня ударить, но Виктор перехватил её руку.
— Мам! Хватит!
Я отступила к машине. Сердце колотилось как бешеное. Это было невыносимо.
— Я уеду. Я всё поняла. Простите, — пробормотала я, садясь за руль.
Бросив последний взгляд в зеркало заднего вида, я увидела, как Виктор пытается успокоить рыдающую мать, а сам смотрит мне вслед. И в его взгляде я снова увидела не только ненависть, но и что-то ещё. Что-то, что заставило меня вжать педаль газа в пол и гнать прочь из этой проклятой деревни.
***
Я проехала не больше километра, когда машину повело в сторону и раздался оглушительный хлопок. Пробито колесо. Я вырулила на обочину, и слёзы отчаяния и бессилия хлынули из глаз. Да что же это за день такой!
Менять колесо на морозе, в сгущающихся сумерках, я была не в состоянии. Я даже не была уверена, что у меня есть запаска. Связи здесь не было. Я снова оказалась в ловушке.
Я сидела в холодной машине, обхватив себя руками, и плакала. Плакала от обиды, от страха, от несправедливости. Я думала о Лёшке, который сейчас с моей мамой, ждёт меня. Я не могла здесь остаться.
В свете фар показался знакомый силуэт. Виктор. Он шёл по дороге, и в руках у него была сумка. Он подошёл к машине и постучал в стекло. Я опустила его.
— Что случилось? — спросил он без всякого выражения.
— Колесо… пробила, — всхлипнула я.
Он обошёл машину, посмотрел на спущенную шину.
— Понятно. Запаска есть?
— Я не знаю, — честно призналась я.
Он молча открыл багажник. Порывшись, он извлёк «докатку».
— Сидите в машине, не мёрзните. Я поменяю.
Я смотрела, как он работает. Уверенно, быстро, без лишних движений. Снял куртку, оставшись в одном свитере. Морозный пар вырывался у него изо рта. Он был точной копией брата. Той самой копией, какой я его представляла: сильным, надёжным. Только глаза были другими. Уставшими и полными боли.
— Зачем вы пошли за мной? — спросила я, когда он почти закончил.
— Мать успокоилась немного, — он затягивал болты. — Понял, что погорячился я. Да и она тоже. Нельзя так с людьми.
— Ваша мама… она имеет право меня ненавидеть, — тихо сказала я.
— Она не вас ненавидит, — он выпрямился, вытирая руки ветошью. — Она весь мир ненавидит. С тех пор, как Димы не стало. Он её любимцем был. Всё для него. А я… я так, в тени всегда.
Он говорил это без обиды, просто констатировал факт.
— Он был… хорошим? — осторожно спросила я.
Виктор усмехнулся, но в этот раз без горечи.
— Он был разным. Заводной, весёлый, душа компании. Девчонки по нему сохли. Вечно в какие-то истории влипал. В городе ему нравилось, а я — домосед. Землю люблю, лес. Мы разные были, хоть и похожи как две капли воды.
Он замолчал, глядя куда-то в темноту.
— Он в тот день в город спешил. К очередной своей пассии. Гонщик… Мать отговаривала, чувствовала неладное. А он только отмахнулся. Сказал, что вернётся с победой. Вот и вернулся…
Я слушала, боясь пошевелиться. Впервые он говорил со мной не как с врагом.
— Готово, — сказал он, захлопывая багажник. — На докатке быстро не гоните. До шиномонтажа дотянете.
— Спасибо. Вы уже второй раз меня сегодня спасаете.
— Бросьте, — он отвёл взгляд. — Вы это… извините за всё. За мать, за меня. Нам тяжело.
— Я понимаю, — прошептала я. — Я всё понимаю.
Мы стояли в тишине. И вдруг я поняла, что не хочу уезжать. Что-то держало меня здесь. Что-то в его взгляде, в его голосе, в этой общей на нас двоих беде.
***
— Может… может, я могу чем-то помочь? — слова вырвались сами собой.
Виктор удивлённо посмотрел на меня.
— Чем вы можете помочь?
— Я не знаю. Просто… я чувствую себя ужасно виноватой. Я ворвалась в вашу жизнь, принесла ещё больше боли.
— Вы не виноваты, — покачал он головой. — Так вышло. Судьба.
Он протянул мне термос, который достал из сумки.
— Вот. Мать передала. Чай горячий. Сказала, грех человека на морозе без всего оставлять.
Я взяла термос. Он был ещё тёплым. Тамара Петровна. Женщина, которая полчаса назад проклинала меня, передала мне чай.
— Спасибо, — прошептала я, чувствуя, как к горлу снова подступает комок.
— Она не злая, — сказал Виктор, будто прочитав мои мысли. — Просто горе её сломало. Она на Диму всю жизнь поставила. Мечтала, что он в городе закрепится, женится на богатой, её к себе заберёт. А он…
Он махнул рукой.
— А вы? — тихо спросила я. — Вы о чём мечтали?
Он посмотрел на меня долгим, пронзительным взглядом.
— Я? Я мечтал, чтобы все были живы и здоровы. И чтобы мама хоть раз посмотрела на меня так, как смотрела на него.
От его слов у меня защемило сердце. Всю жизнь в тени брата. Даже после его смерти.
— Поехали обратно, — вдруг сказал он. — Уже поздно. Куда вы сейчас поедете? Переночуете у нас. А утром решите, что делать.
— Нет, что вы! Ваша мама…
— Я поговорю с ней. Не выгонит. Пойдёмте, замёрзли совсем.
Я не знала, что делать. Остаться было безумием. Но и ехать в ночь по незнакомой трассе на «докатке» было не лучше.
— Хорошо, — кивнула я. — Только… я в машине посплю.
— Ещё чего, — хмыкнул он. — В доме место найдётся.
Мы вернулись. Он шёл впереди, я — за ним. Когда мы вошли в дом, Тамара Петровна сидела за столом и перебирала фотографии. Увидев меня, она вздрогнула, но ничего не сказала. Только сгребла снимки в стопку и отвернулась к окну.
— Мам, она переночует у нас. Машина сломалась, — сказал Виктор. — Утром уедет.
Тамара Петровна молчала.
— Постели ей на диване в горнице, — наконец глухо произнесла она, не оборачиваясь.
Позже, когда я сидела на кухне и пила тот самый чай, а Виктор ушёл по каким-то делам во двор, она подошла ко мне. Села напротив.
— Как его зовут? — спросила она тихо.
— Лёша. Алёша, — ответила я.
— Сколько ему?
— Десять.
Она долго молчала, глядя в свою чашку.
— Моему Димочке тоже десять было, когда он чуть не утонул. Витька его тогда вытащил. Спас.
Она подняла на меня глаза, и в них больше не было ненависти. Только бездонная, всепоглощающая тоска.
— Ты мне вот что скажи… Он мучился? Твой сын… Он сильно мучился до… до всего?
— Да, — честно ответила я, сдерживая слёзы. — Он почти не дышал. Каждый день был как последний.
Она кивнула, будто услышав то, что и так знала.
— Значит, и правда… один мучился, чтобы другой жить начал. Круговорот, будь он неладен.
Она встала и пошла в свою комнату, оставив меня одну с моими мыслями и с сердцем моего сына, которое когда-то принадлежало её сыну.
***
Ночью я долго не могла уснуть. Лежала на старом диване, укрывшись тяжёлым лоскутным одеялом, и слушала тишину дома. Тишину, в которой отчётливо слышалось горе. Я думала о том, как тесно переплелись наши судьбы. Я, Виктор, Тамара Петровна, мой Лёша и её Дима.
Утром я проснулась от запаха блинов. На кухне хлопотала Тамара Петровна. Она двигалась медленно, как во сне, но на столе уже стояла стопка румяных блинов, сметана и мёд.
— Садись, ешь, — сказала она, не глядя на меня.
Виктор уже сидел за столом. Он кивнул мне, мол, садись.
Завтракали молча. Неловкость висела в воздухе, но враждебности больше не было. Была общая усталость.
— Я позвонил в город, знакомому. Привезёт тебе колесо к обеду, — сказал Виктор, нарушив тишину.
— Спасибо, — я была ему безмерно благодарна. — Я всё оплачу.
— Не надо, — отмахнулся он. — Свои люди.
«Свои». Это слово отозвалось во мне теплом.
После завтрака Тамара Петровна вдруг сказала:
— Покажи.
— Что? — не поняла я.
— Сына своего покажи. Фотография есть?
Мои руки задрожали. Я достала телефон, нашла последнее фото Лёшки. Он сидел на карусели в парке и хохотал, запрокинув голову. Я протянула телефон Тамаре Петровне.
Она взяла его, долго всматривалась в смеющееся лицо. Её губы дрогнули. Она приблизила изображение, вглядываясь в глаза моего сына.
— Глаза… Глаза не его, — прошептала она. — У моего синие были, как небо. А у этого — карие.
Она вернула мне телефон. И вдруг спросила:
— А шрам… большой остался?
— Нет, — соврала я, — у него почти не видно. Врачи сейчас аккуратно делают.
Она кивнула.
Виктор вышел во двор. Я вышла за ним. Он колол дрова. С каждым ударом топора напрягались мышцы на его спине.
— Спасибо вам, — снова сказала я. — За всё.
— Перестань, — он остановился, утёр пот со лба. — Так надо было.
— Я хочу вам помочь. Я не знаю как, но я должна. У меня есть сбережения. Может, памятник получше…
— Не нужно, — резко перебил он. — Нам не нужны твои деньги. Это будет выглядеть, будто ты откупаешься.
— Но я не откупаюсь! Я от чистого сердца!
— Лучшая помощь — это если ты просто будешь жить. И растить своего сына, — он посмотрел мне прямо в глаза. — Чтобы всё это было не зря. Понимаешь?
Я понимала. Это было важнее любых денег.
К обеду приехал его друг, привез колесо. Пока они его меняли, я собрала свои вещи. Тамара Петровна вышла на крыльцо.
— Ты это… приезжай ещё, — сказала она, глядя куда-то в сторону. — Лёшку своего привози. Хоть посмотрю… на него.
Слёзы снова навернулись мне на глаза. Я подошла и обняла её. Она неловко похлопала меня по спине.
— Только Витьке не говори, что звала, — прошептала она. — Гордый он.
***
Машина была готова. Виктор стоял, прислонившись к калитке. Я подошла к нему.
— Ну… мне пора.
— Счастливого пути, — сказал он.
Пауза затягивалась. Столько всего хотелось сказать, но слова не шли.
— Можно… я позвоню вам? Иногда. Просто узнать, как вы, — выпалила я.
Он усмехнулся.
— У нас тут связь плохо ловит.
— А я буду пробовать, — настойчиво сказала я.
Он кивнул.
— Позвони, когда доберёшься. Чтобы я не волновался.
— Хорошо.
Я уже открыла дверцу машины, когда он окликнул меня.
— Марина!
Я обернулась.
— Он… Лёша твой… Он любит сладкое?
— Очень, — улыбнулась я.
Виктор сунул мне в руки небольшой свёрток.
— Это мёд. Наш, с пасеки. Дима его очень любил.
Я взяла свёрток. Наши пальцы соприкоснулись, и по моей руке пробежал электрический разряд. Мы оба отдёрнули руки, словно обжегшись.
— Спасибо, — прошептала я, не в силах оторвать от него взгляда.
— Береги его, — сказал он так тихо, что я едва расслышала.
Кого «его»? Моего сына? Или его сердце? Или нас обоих?
Я ехала домой, и слёзы текли по моим щекам. Но это были уже другие слёзы. Не слёзы горя и отчаяния, а слёзы очищения и надежды. Я нашла то, что искала. Не просто семью донора. Я нашла людей, чья боль стала частью моей жизни, а моя надежда — частью их.
В зеркале заднего вида я видела удаляющуюся фигуру Виктора. Он стоял у дороги и смотрел мне вслед. Я знала, что вернусь. Я должна была вернуться. Не только ради Тамары Петровны. А ради него. И, может быть, ради себя.
Приехав домой, я обняла своего тёплого, живого сына. Он прижался ко мне, и я услышала, как ровно и сильно бьётся в его груди сердце. Сердце, которое подарило ему жизнь. Сердце, которое привело меня к Виктору.
Как вы думаете, стоит ли Марине развивать отношения с Виктором, или это будет предательством по отношению к памяти его брата и её собственному прошлому?
