— Квартира оформляется на меня. Иначе я не беру на себя такую ответственность, — Василий положил ручку на стол и посмотрел на Марию так, будто делал одолжение.
Мария молчала. Мать рядом сжала пальцы на коленях так, что костяшки побелели.
— Ты понимаешь, что мама продала свою квартиру? Все деньги отдала на первый взнос?
Голос Марии был ровным, но каждое слово давалось с усилием.
— Конечно понимаю. И я благодарен, честное слово. Но кредит на тридцать лет — моя ответственность. Я буду платить, значит, и собственник — я. Это логично, по-моему.
Людмила Сергеевна встала из-за стола, не глядя на зятя, прошла на кухню. Мария слышала, как она открыла кран — просто так, чтобы заглушить тишину и слёзы.
— Ладно, — Мария взяла ручку.
Подписала бумаги как свидетель, а не как совладелец. Внутри всё оборвалось, но она убедила себя: потом разберёмся, главное — не ругаться сейчас.
Полгода прошло тихо. Мать готовила, убирала, старалась быть невидимой. Мария работала и радовалась: наконец-то своё жильё, пусть и не на бумаге. Василий был вежлив, даже шутил за ужином.
А потом словно что-то щёлкнуло в нём.
— Зачем ты купила такой дорогой сыр? — он разглядывал чек, будто искал улики.
— Это обычный сыр, Василий.
— Для тебя обычный. А я за всё это плачу из своего кармана.
Мария хотела возразить, но промолчала. Мать на кухне тоже услышала — и тоже промолчала.
Через две недели он принёс ноутбук на кухню и позвал обеих.
— Садитесь. Нам нужно серьёзно поговорить.
На экране — таблица. Цифры, категории расходов, проценты. Мария смотрела на всё это и не верила своим глазам.
— Я посчитал. За последние месяцы вы обходитесь мне слишком дорого. Продукты, коммуналка, всё остальное — я один плачу. А сам остаюсь ни с чем. С завтрашнего дня раздельный бюджет. Я — за квартиру, вы — за себя. Справедливо.
— То есть ты хочешь сказать, что мы тебя объедаем? — Мария почувствовала, как внутри закипает.
— Я хочу справедливости. Каждый сам за себя отвечает.
Людмила Сергеевна сидела неподвижно, глядя в стол. Мария ждала, что мать заплачет или начнёт оправдываться. Но та подняла голову и посмотрела на зятя долгим взглядом.
— Хорошо. Раздельный так раздельный.
Мария посмотрела на мать, потом на мужа. И вдруг поняла: это не поражение. Это — освобождение.
— Договорились, — она встала, не дожидаясь его реакции.
На следующий день Мария купила продукты только для себя и матери. Поставила в холодильник на верхнюю полку. Нижнюю оставила Василию — пустой.
Он пришёл вечером, открыл холодильник и замер.
— Это что?
— Раздельный бюджет. Ты же сам хотел.
— Я не думал, что ты будешь воспринимать всё буквально.
— А как ещё? Ты таблицу составил, всё посчитал. Теперь каждый сам за себя.
Мать накрывала на стол — на двоих. Тарелки, вилки. Для Василия ничего не поставила.
Он усмехнулся и ушёл в комнату. Через полчаса вернулся с пакетом пельменей, кинул их в кастрюлю. Ел один, демонстративно листая телефон.
Через неделю начались мелкие неудобства. Василий не находил чистых носков — Мария стирала только своё и материно. Рубашки мятые — она не гладила его вещи.
— Ты что, издеваешься? — он стоял с мятой рубашкой в руках.
— Раздельный бюджет — раздельный быт. Ты платишь за себя, я за себя. Логично, правда?
Он молчал. Потом включил утюг и начал гладить сам, неумело, обжигаясь и ругаясь вполголоса.
Мария сидела с книгой и не поднимала глаз. Внутри что-то менялось. Не злость. Скорее — холодная ясность. Она увидела, сколько всего делала молча годами, не требуя благодарности. А он воспринимал как должное.
Деньги начали копиться. Мария больше не покупала продукты на троих, не платила за его проезд. Людмила Сергеевна откладывала с пенсии, с подработок.
Вечерами они сидели на кухне вдвоём, пили чай и обсуждали планы.
— Может, в Крым? Там море чище.
— Давай. И дешевле выйдет.
Они листали сайты, сравнивали отели, мечтали вслух. Василий проходил мимо, слышал, но не встревал. То ли не верил, то ли не хотел показать, что задело.
Через четыре месяца Мария купила путёвки. На двоих. На десять дней.
— Мы уезжаем послезавтра, — сказала она вечером, когда Василий сидел перед телевизором.
— Куда это? — он даже не обернулся.
— На море. Я и мама. Всё оплачено.
Теперь он повернулся. Медленно.
— На какие деньги, интересно?
— На свои. Мы же теперь сами за себя отвечаем.
Он молчал, глядя на неё так, будто видел впервые.
— И сколько вы там пробудете?
— Десять дней. Может, больше, если понравится.
— А я что, тут один сиди?
— Ты взрослый человек. Справишься. Продуктовый на первом этаже, стиральная машина на кухне. Инструкцию оставлю на холодильнике.
Он хотел что-то возразить, но она уже ушла собирать чемодан.
Они уехали ранним утром. Василий проводил до двери в мятых штанах и старой футболке, смотрел, как они тащат чемоданы. Не предложил помочь.
— Ну… отдыхайте там, — выдавил он натянуто.
— Спасибо. Не забудь оплатить счета вовремя, а то отключат.
Дверь закрылась. Он остался один в квартире, которая вдруг показалась огромной и пустой.
Первые два дня Василий держался. Заказывал еду, смотрел сериалы, даже радовался: тишина, никто не пилит.
На третий день закончились рубашки. Он постирал сам, засыпал порошок наугад. Достал — всё село, одна рубашка розовая от носка.
На пятый день пришли счета. Он посмотрел на остаток после выплаты — впритык. Раньше Мария всегда напоминала, иногда сама оплачивала. Теперь никто не напоминал.
На седьмой день он позвонил Марии. Она взяла не сразу.
— Алло?
Голос спокойный, слышно море на фоне.
— Ты как там?
— Хорошо. Погода отличная. Сегодня на экскурсию ездили.
— Слушай, а режим стирки для рубашек какой?
Пауза.
— Василий, там на машинке всё написано. Почитай инструкцию.
— Я читал, но там непонятно…
— Разберёшься. Ты же умный, сам говорил.
— Мария, не надо так.
— А как надо? У меня отпуск. Я не собираюсь решать бытовые вопросы по телефону.
Она повесила трубку первой. Он сидел с телефоном в руке и не мог поверить.
На восьмой день сломался кран. Вода капала без остановки. Василий попробовал подкрутить — стало хуже. Раньше Мария находила мастера, договаривалась, контролировала. Теперь он сам названивал, объяснял. Мастер приехал вечером, взял дорого.
Василий сидел на кухне и смотрел в пустой холодильник. На нижней полке — банка огурцов и засохшая колбаса. На верхней — пусто, но как-то обвиняюще пусто.
Он набрал сообщение: «Когда возвращаетесь?»
Ответ пришёл через час: «Через три дня. Может задержимся, тут хорошо».
Он не ответил. Просто понял: раздельный бюджет — не про деньги. Это про то, что он остался совсем один в квартире, которую считал своей.
Когда они вернулись, Василий ждал у двери. Взял отгул специально. Мария с матерью вошли загорелые, со светлыми лицами. Из чемоданов пахло морем и свободой.
— Соскучился? — Мария сняла обувь, прошла на кухню, даже не взглянув на него толком.
— Слушай, может хватит? Давай вернём как было.
Мария остановилась, медленно повернулась.
— Что именно вернём?
— Ну всё это. Раздельный бюджет был моей идеей, согласен. Но я не думал…
— Что я воспринимаю всерьёз? Ладно, Василий. Давай вернём. Но на других условиях.
Он насторожился.
— На каких?
— Квартиру переоформляем на троих. Мама вложила свои деньги, она имеет право на долю. Не согласен — раздельный бюджет остаётся навсегда. И я уже привыкла, между прочим.
Василий побледнел. Хотел возразить, но понял: выбора нет. Либо делить квартиру, либо делить жизнь так, как последние месяцы. А последние месяцы были унизительным адом.
— Хорошо. Переоформим.
Мария кивнула, прошла на кухню ставить чайник.
Переоформление заняло месяц. Василий подписывал бумаги молча, будто отдавал последнее. Мария смотрела, как он выводит подпись, и не чувствовала победы. Просто справедливость — холодную и запоздалую.
Когда документы были готовы, она положила свой экземпляр в ящик стола. Людмила Сергеевна свой — в старую шкатулку. Не говорили вслух, но обе понимали: теперь их никто не выгонит.
Жизнь вернулась в привычное русло, но что-то изменилось навсегда. Мария снова готовила на всех, стирала, убирала. Но делала иначе — без надрыва, без ожидания благодарности. Просто потому что так удобнее, а не потому что должна.
Василий старался быть вежливым. Благодарил за ужин, мыл посуду сам, выносил мусор. Но между ними повис невидимый барьер — не холодный, а осторожный. Будто оба боялись запустить снова механизм отчуждения.
Однажды вечером он зашёл на кухню, где Мария резала овощи.
— Я понял, что был неправ. Честно.
Мария не остановилась.
— Понял — уже хорошо.
— Прости, если сможешь.
Она подняла глаза. Посмотрела долго, без злости, но и без прежней мягкости.
— Я не обижаюсь, Василий. Просто больше не хочу быть удобной. Устала от этого.
Он кивнул и вышел. Но она видела: он услышал.
Через месяц Людмила Сергеевна нашла подработку — сидеть с ребёнком у соседки. Она складывала деньги в конверт и однажды сказала:
— Давай ещё куда-нибудь махнём? На Новый год?
Мария улыбнулась легко и свободно:
— Давай. Только я оплачу. Ты уже своё вложила.
Василий услышал. Зашёл на кухню, сел напротив.
— Могу скинуться, если что.
Мария удивлённо посмотрела.
— Ты же не поедешь.
— Понимаю. Просто хочу отблагодарить.
Она помолчала, покачала головой:
— Не нужно. Мы справимся. Спасибо, что предложил.
Он не стал настаивать. Просто кивнул и вышел тихо. Мария подумала: он действительно изменился. Не стал другим, просто научился уважать границы.
В субботу Мария сидела на балконе с чаем. Смотрела на город, на серое небо, на людей внизу. Думала о том, как легко было согласиться тогда, когда Василий требовал оформить квартиру на себя. Как просто промолчать, кивнуть, надеяться что «потом разберёмся».
Но не разобрались бы. Никогда.
Она вернулась в комнату. Мать дремала на диване. Василий сидел за компьютером в наушниках, не мешал.
Тихо. Спокойно. Не идеально, но честно.
Вечером Мария открыла ящик стола и достала документы на квартиру. Провела пальцами по строчке, где чёрным по белому стояло её имя рядом с именем матери. Не победа над кем-то. Не месть. Просто доказательство того, что она существует, имеет права и больше никогда не исчезнет, даже если кто-то очень этого захочет.
Она убрала бумаги обратно, закрыла ящик.
Потом пошла на кухню — ужин сам себя не приготовит. Но теперь она готовила его не из страха или долга. А потому что решила сама.
