— Ирочка? Это ты? Здравствуй…
Голос в телефонной трубке был чужим, надтреснутым и таким тихим, что Ирине пришлось прижать телефон к уху, выключив шум воды. Она как раз мыла клубнику для Пашки.
— Да, это я. А кто это?
— Ты меня не узнала… Это Зинаида, соседка… Анжелы Игоревны. С пятого этажа.
Ирина замерла. Год. Целый год она не слышала этого имени в своем доме. После того, как они с Антоном съехали, забрав сына и полтора миллиона, которые суд обязал свекровь вернуть как «неосновательное обогащение», мир перевернулся. Теперь у них была своя квартира — да, в ипотеку на двадцать лет, в спальном районе у МКАДа, но своя. И свои правила.
— Зинаида… здравствуйте. Что-то случилось?
— Ой, Ирочка, случилось… — в голосе соседки послышались слезы. — Я уж не знала, кому звонить. У Анжелы твоей… Игоревны… совсем дела плохи. Я к ней за солью зашла, а она дверь не открывает. Я своим ключом (она мне оставляла, цветы поливать), а там… она лежит. На полу в коридоре. И смрад такой…
У Ирины похолодело внутри.
— Что с ней? «Скорую» вызвали?
— Вызвала, милая, вызвала… Давление. Сказали, микроинсульт был на ногах. Она… она, Ирочка… голодает. Я в холодильник заглянула, а там — мышь повесилась. Пусто! Только кефир просроченный. Она, как меня увидела, вцепилась мне в руку, как клещ. «Иру, — шепчет, — Иру позови. И Антошу. Помираю».
Ирина молча смотрела на раковину, полную сочной, дорогой клубники.
— Она не помирает, Зинаида. Она манипулирует, — холодно ответила Ирина.
— Да какой там манипулирует! — всплеснула руками (это было слышно в трубке) соседка. — Она же… ее обманули, Ира! Мошенники! Она дачу продала, а деньги каким-то аферистам отдала. У нее ни копейки нет! Она пенсию ждет, чтобы хлеба купить.
Ирина прикрыла глаза. Дачу. Ту самую, с прудиком и лилиями.
— Я… я поняла вас. Спасибо, что позвонили. Я передам мужу.
Она положила трубку. Руки мелко дрожали. Не от жалости. От гнева. Эта женщина была токсичной, как ртуть. Даже на расстоянии она умудрялась отравить ей вечер.
Вечером пришел Антон. Счастливый, он принес Пашке новую модель вертолета. Он покружил сына, поцеловал жену.
— Ну, как у вас дела, мои главные? Ир, а что с лицом?
Ирина села напротив него.
— Звонила твоя бывшая соседка. Зинаида.
Антон напрягся.
— Что-то с мамой?
— Она слегла. Говорит, был микроинсульт. Соседка нашла ее на полу. Говорит, она голодает.
Антон побелел.
— Как… голодает? А… а дача? Деньги?
— Она продала дачу. И все деньги, что у нее были, отдала мошенникам.
Антон опустился на стул. Вертолет выпал из его ослабевших рук.
— Боже мой… мошенники… Мама…
— Антон, — Ирина положила ладонь ему на плечо. — Я знаю, что ты сейчас чувствуешь. Но ты должен помнить, почему мы ушли.
— Ира! Она голодает! Она на полу лежала! Это же… это же мама! — он вскочил, схватил ключи от машины. — Я еду к ней.
— Я с тобой, — твердо сказала Ирина.
Дверь открылась с тем же противным скрипом.
Запах. Это было первое, что ударило в нос. Запах немытого тела, корвалола и… отчаяния.
Анжела Игоревна лежала на диване, укрытая старым пледом. Она не просто похудела — она усохла. Пергаментная кожа, впалые щеки. Но глаза… глаза были живые. Увидев их, она попыталась сесть.
— Антоша… Ирочка… приехали…
Антон бросился к ней.
— Мама! Мама, что случилось?
— Обманули, сынок, — прошептала она, и крупные слезы покатились по ее морщинам. — Я… я же как лучше хотела. Преумножить… Они сказали — «инвестиции». «Криптовалюта». Говорили, у меня же высшее образование, я должна понимать… я и поверила.
Ирина молча прошла на кухню. Она открыла холодильник. Пусто. Абсолютно. Только в дверце стояла начатая бутылка самой дешевой воды и лежал… тюбик зубной пасты. «Лесной бальзам». За семьдесят девять рублей.
Ирину качнуло. Это было слишком. Слишком жестокая насмешка судьбы.
Она вернулась в комнату. Антон сидел на краю дивана, обхватив голову руками.
— …продала дачу, — плакала Анжела Игоревна. — Думала, вложу, заработаю… и куплю Пашеньке квартиру. Вам помочь… А они… они пропали. И теперь… теперь мне звонят из банка. На мне долг, Антоша! Я, дура старая, еще и кредит взяла, чтобы «доложить»! Они сказали, так надо…
Ирина подошла к окну. Она смотрела на их бывший двор.
— Сколько? — тихо спросила она.
— Четыреста тысяч… — прошептала свекровь. — Квартиру… квартиру отберут.
— Мама, как ты могла? — простонал Антон. — Ты же… ты же финансист! Ты нас учила…
— Вот и доучилась! — взвизгнула Анжела Игоревна, и в ее голосе на миг прорезались старые, стальные нотки. — Доучилась! А вы… вы меня бросили! Одну!
— Мы вас не бросали! — отрезала Ирина, поворачиваясь. — Мы ушли от вас. Потому что вы нас обворовывали. Вы обкрадывали своего внука, Анжела Игоревна. Вы забирали деньги у своего сына. Судьба просто вернула вам долг. Только и всего.
— Ирочка, милая, прости! — свекровь поползла с дивана, пытаясь встать на колени. — Прости, дуру грешную! Я все поняла! Ты… ты была права! Не дайте пропасть… я же… я же бабушка Пашеньки…
Антон посмотрел на жену. В его глазах была мольба. Он был готов простить. Снова.
Ирина смотрела на эту жалкую, сломленную женщину. И впервые за этот год не чувствовала ни гнева, ни злости.
— Встаньте, — приказала она. — Не унижайтесь. Мы поможем.
Антон с облегчением выдохнул. Анжела Игоревна замерла, не веря.
— Но, — продолжила Ирина, и ее голос стал таким же твердым, как лекало, по которому она кроила дорогой бархат, — у меня есть условия.
Вечером в их новой кухне, пахнущей ванилью и той самой клубникой, шел тяжелый разговор.
— Ира, это… это же бесчеловечно! — Антон ходил из угла в угол. — Она же…
— Она — финансово недееспособный человек, — спокойно отвечала Ирина, занося цифры в свою «экселевскую» таблицу. — У нее высшее образование, но нет элементарных знаний о безопасности. Ты знаешь, что такое «финансовая пирамида»? Это когда тебе обещают доходность выше банковской в несколько раз, не гарантируя ничего. Это, Антон, основы. И твоя мама, бывший кассир банка, этого не знала. Или, что хуже, — знала, но жадность победила.
— Но… доверенность? Генеральная? С правом продажи квартиры? Ира, это…
— Это единственный выход. — Ирина повернула к нему ноутбук. — Смотри. Вот ее долг в банке. Четыреста тысяч. Плюс просрочки. Уже четыреста пятьдесят. Вот ее пенсия. Двадцать тысяч. Если мы будем гасить долг, она будет жить на что? На наши? А у нас ипотека. И Паша.
Она открыла калькулятор.
— Мы продаем ее «трешку». Она стоит, скажем, двенадцать миллионов. Мы гасим ее долг. Остается одиннадцать с половиной. Мы кладем эти деньги на вклад. На мое имя. И с процентов… нет. Не так.
Ирина задумалась.
— Мы не имеем права на ее деньги. Это будет то же самое, что делала она. Мы поступим… по-другому.
— Как? — с надеждой спросил Антон.
— Она переезжает к нам.
Антон опешил.
— Куда? У нас «двушка», Ира!
— Паша поживет с нами в спальне. А она — в его комнате. Ее квартиру мы продаем, гасим долг. Остальные деньги лежат на ее счете. Но доступ к этому счету — только у меня. По доверенности. Я буду вести ее бюджет. Так же, как она когда-то вела наш.
— Ира, она не согласится…
— Она согласится, — усмехнулась Ирина. — У нее нет выбора. Либо так, либо коллекторы и улица. А ты, — она посмотрела ему прямо в глаза, — если ты сейчас дашь слабину, если ты снова влезешь в это болото из жалости, — ты утопишь нас всех. Нашу семью. Пашу. Ты понял?
Антон смотрел на жену. На эту хрупкую женщину со стальным стержнем. Он подошел и обнял ее.
— Я понял. Делай, как считаешь нужным. Я… я верю тебе.
Через три дня Анжела Игоревна сидела в кабинете у нотариуса. Ирина и Антон сидели рядом.
— Анжела Игоревна, — строго говорила полная женщина-нотариус, — вы понимаете суть подписываемого документа? Это генеральная доверенность на имя Ирины Викторовны. Она дает ей право управлять и распоряжаться всем вашим имуществом, включая квартиру, с правом продажи, а также всеми вашими банковскими счетами и пенсией. Вы понимаете, что, по сути, передаете ей полный финансовый контроль?
Анжела Игоревна, чистая, отмытая Ириной, одетая в старый, но опрятный костюм, смотрела на стол.
— Понимаю, — тихо сказала она.
— Вы делаете это добровольно?
— Добровольно, — ее голос дрогнул.
Она взяла ручку. Ее рука тряслась.
— Ирочка, — прошептала она, — ты же…
— Я же не вы, Анжела Игоревна, — тихо, но так, чтобы слышал только она, ответила Ирина. — Я чужого не возьму. Подписывайте.
Ручка чиркнула по бумаге.
Началась новая жизнь. Квартиру продали быстро. Долг погасили. Оставшиеся одиннадцать миллионов легли на счет в банке.
Анжела Игоревна жила в маленькой, светлой комнате Пашки. Она была тихой. Слишком тихой. Она пыталась помогать по хозяйству, но Ирина мягко ее останавливала.
— Не нужно. Я сама. Вы лучше с Пашей уроки сделайте.
Настоящее «воспитание» началось через неделю.
— Анжела Игоревна, — сказала Ирина за ужином. — Я составила наш новый семейный бюджет. Я посчитала вашу долю за коммунальные услуги и питание. Она будет вычитаться из вашей пенсии.
Свекровь кивнула.
— Вот, — Ирина положила на стол купюру. — Это вам на неделю. Пятьсот рублей. На ваши личные нужды.
Анжела Игоревна посмотрела на пятисотрублевую купюру. Ту самую сумму, которую она когда-то швыряла Ирине на неделю на всю семью.
— Спасибо, Ирочка, — прошептала она.
Но главный урок был впереди.
В субботу Ирина вернулась из гипермаркета. Она, как обычно, молча разбирала сумки.
— Ирочка… — Анжела Игоревна мялась в дверях кухни. — А ты… ты не купила… конфет? «Птичье молоко»… я так люблю…
Ирина замерла, держа в руках пакет кефира. Того самого, «Домик в деревне». Она теперь всегда его брала.
Она медленно повернулась.
— Анжела Игоревна. «Птичье молоко» — это неоправданная трата. Это излишества. — Ирина говорила ровным, бесцветным голосом. — У нас в семье сейчас другие приоритеты. Мы откладываем Паше на летний лагерь. Сначала — необходимое.
Она достала из пакета плитку шоколада.
— Вот. Я купила вам «Аленку». По акции.
Анжела Игоревна смотрела на эту шоколадку. В ее глазах стояли слезы.
— И вот, — Ирина достала из кошелька длинный чек. — Возьмите, пожалуйста. Проверьте. Все ли я правильно посчитала. У вас же высшее экономическое. Вы в этом разбираетесь.
Она протянула ей чек.
И Анжела Игоревна сломалась. Она не взяла чек. Она закрыла лицо руками и зарыдала. Не так, как в тот день, когда притворялась умирающей. Она плакала горько, по-старушечьи, сотрясаясь всем телом.
— Прости… прости меня, Ира… За все… За пасту… за форель… за все! Я… я такая дура…
Ирина смотрела на нее. И лед в ее душе, тот самый лед, что сковал ее в ночь зубной боли, начал трескаться. Она подошла и… обняла свекровь. Неуклюже. Жестко.
— Хватит, — сказала она. — Хватит. Все в прошлом.
Антон, стоявший в коридоре и видевший эту сцену, смахнул слезу.
Жизнь не стала сказкой. Анжела Игоревна по-прежнему жила с ними. Ирина по-прежнему управляла ее счетами. Но что-то изменилось.
Однажды ночью Ирина, как обычно, сидела за швейной машинкой. Был срочный заказ. Она шила сложное вечернее платье из струящегося шелка.
Дверь тихо скрипнула. Вошла Анжела Игоревна.
— Не спится? — спросила Ирина, не отрываясь от строчки.
— Я… я смотрю, как ты шьешь. — Свекровь села на краешек дивана. — Это же… так точно. Каждый стежок. Ты ведь… ты как хирург. Одно неверное движение — и все испортишь.
— Шитье, Анжела Игоревна, — это не рюшечки, — повторила Ирина свою старую фразу, но уже без злости. — Это математика. И терпение. Нельзя обмануть лекало. Нельзя торопиться. Иначе ткань «поведет», и платье сядет криво.
— Как… как в жизни, да? — тихо спросила свекровь.
Ирина остановила машинку и посмотрела на нее.
— Как в жизни. Рано или поздно, все кривые швы вылезут наружу.
Анжела Игоревна кивнула.
— Ты… ты прости меня. Я ведь не со зла. Я… я боялась. Боялась нищеты. Всю жизнь ее боялась. Думала, деньги — это главное. Что они защитят. А они…
— Деньги — это просто инструмент, — сказала Ирина. — Как иголка. Ей можно сшить платье, а можно — уколоть до крови.
В ту ночь у Анжелы Игоревны поднялась температура. Сильный грипп. Она металась по кровати, кашляла.
Ирина ухаживала за ней. Она приносила ей бульон, меняла компрессы. Она не спала две ночи. Антон пытался ее подменить, но свекровь в полубреду звала только ее.
— Ирочка… не уходи… прости…
На третий день кризис миновал. Утром Ирина принесла ей чай с малиной.
— Пейте. Вам нужно много жидкости.
Анжела Игоревна села в постели.
— Спасибо, дочка…
Ирина поставила поднос ей на колени. И рядом с чашкой лежала… зубная паста. Дорогая. Для чувствительных десен. Та самая.
— Я видела, у вас десны кровоточат, — сказала Ирина, поправляя ей подушку. — Это хорошая паста. Помогает.
Анжела Игоревна посмотрела на этот тюбик. Потом на Ирину. Ее губы задрожали.
— Ира…
— Пейте чай, — мягко сказала Ирина. — Остынет.
Она вышла из комнаты. Она не простила. Нет. Такое не прощают. Но она… она поняла. И отпустила.
Прошло еще полгода. Анжела Игоревна окрепла. Она много гуляла с Пашей. Она научилась печь пироги — по-настоящему вкусные. А Ирина открыла небольшое ателье. Ее «заначка» и талант наконец-то нашли свое дело.
Однажды вечером, когда вся семья сидела за ужином, Антон, по своей новой привычке, весело спросил:
— Ну, шеф! Мы в этом месяце в «минусе» или «плюсе»?
Ирина улыбнулась, взглянув в свою тетрадь.
— Мы в «балансе», дорогой. В полном, заслуженном балансе.
Ее глаза встретились с глазами Анжелы Игоревны. Та робко улыбнулась и протянула ей кусок пирога.
— Попробуй, Ирочка. С капустой. Я… я по твоему рецепту считала. Кажется, все сошлось.
