— Ты… Ты чего добилась?
Голос у Андрея был хриплый, чужой. Он сидел на том же стуле, не в силах поднять головы, и смотрел на свои руки, лежащие на столе. Сжатые в кулаки, побелевшие.
Анна не обернулась от окна. Там, внизу, во дворе, мелькнули две тёмные фигуры — Зинаида Аркадьевна, поддерживаемая под руку Светой, семенила к остановке. Даже отсюда Анна чувствовала волны ненависти, которые они посылали к её окнам.
— Правды, — просто ответила она.
— И что тебе с этой правдой делать? — он наконец поднял на неё глаза, полные не злости, а какого-то детского, растерянного отчаяния. — Что нам с ней делать? Ты же всё разрушила, Аня! Всё!
— Я? — она медленно повернулась. — Это не я, Андрей, записывала наш общий участок на твою маму. Это не я годами врала тебе в лицо, прикрываясь «любовью к брату», как это делала Света. И это не я сидел молча, как истукан, пока мою жену называли «чужой» в её собственном доме.
Она подошла к столу и села напротив него. Вблизи он выглядел ужасно. Постаревший за один вечер на десять лет, с дряблой серой кожей и потухшим взглядом.
— Я ничего не разрушала, Андрей. Я просто… включила свет. А то, что мы увидели в этом свете, — это не моя вина. Это наша общая. Моя — что молчала. Твоя — что позволял.
Он отвёл взгляд.
— Мама… она мне этого не простит.
— Это её проблемы, — жёстко отрезала Анна. — Меня сейчас гораздо больше волнует, прощу ли я тебя.
Эта ночь, как она и думала, стала самой длинной. Он не ушёл спать на диван — это было бы слишком демонстративно. Он просто остался на кухне, а она ушла в спальню. Но сна не было. Они оба лежали в разных комнатах, глядя в потолок, и слушали тишину, которая звенела громче любого скандала.
Утром он ушёл на работу раньше обычного, не выпив кофе. Анна не стала его останавливать.
А в обед начались звонки.
Первой позвонила троюродная тётка из Саратова, которую Анна не видела лет пятнадцать.
— Аннушка, здравствуй, дорогая! — заворковала она в трубку. — Что же это у вас там творится? Зинаидочка звонила, вся в слезах! Говорит, ты её, хворую, старую женщину, из дома выгнала, на порог не пустила! Да Андрюшеньку совсем приворожила, он на мать родную слово сказать боится!
Анна молча нажала «отбой».
Следом позвонила Света. Она не кричала. Она плакала.
— Аня, я тебя умоляю… Маме плохо. С сердцем. «Скорую» вызывали. Врач сказал — предынфарктное состояние. Если с ней что-то случится… Аня, это будет на твоей совести!
«Ах ты, дрянь, — холодно подумала Анна, — решила пойти с козырей. Вину навязать».
— Света, — сказала она ровным голосом, — передай Зинаиде Аркадьевне, что если у неё действительно больное сердце, ей вредно волноваться. А ещё ей вредно врать. Я как раз час назад звонила в вашу районную поликлинику. Узнавала насчёт льготных рецептов на лекарства.
— И что?! — в голосе Светы прорезался металл.
— А то, что в вашей поликлинике мне сказали, что Зинаида Аркадьевна сегодня утром была на приёме у терапевта. Жалобы — насморк. Давление — сто тридцать на восемьдесят, «хоть в космос». Так что, Светочка, или выбирай болезни поубедительнее, или не трать моё время.
В трубке раздались короткие гудки.
Весь день телефон разрывался. Звонили дальние и близкие родственники Андрея. Одни — обвиняли. Другие — осторожно сочувствовали. Третьи — пытались «примирить». Анна поняла, что Зинаида и Света развернули полномасштабную информационную войну, выставляя её алчной, сумасшедшей мегерой.
Ей было всё равно. Она отключила звук на телефоне и пошла на кухню.
Как она и думала, Андрей вернулся поздно. Тихий, серый. Принёс с собой запах осенней стылости и чужого горя. Он молча разогрел себе ужин, молча поел. Анна не лезла к нему. Она сидела в кресле с книгой, но строчки плыли перед глазами.
— Она в больнице, — сказал он наконец в тишину.
— Насморк доконал? — не отрываясь от книги, спросила Анна.
— Аня, не язви! — он стукнул кулаком по столу. — У неё давление подскочило! По-настоящему!
— И ты сразу повёз ей деньги?
— А что я должен был делать?! — взорвался он. — Это моя мать!
— А я — твоя жена! — в тон ему ответила Анна, отшвыривая книгу. — И я тебе сказала: или мы идём к нотариусу, или…
— Или что?! Ты меня выгонишь? Разведёшься?
— Я, Андрей, — она встала, — больше не буду жить во лжи. И не позволю обкрадывать ни себя, ни нашего сына. Выбирай.
Он смотрел на неё долго. В этом взгляде было всё: и злость, и обида, и непонимание, и… страх. Он боялся её. Но ещё больше он боялся потерять тот привычный мир, где мама была святой, а жена — надёжным тылом.
— Ты не оставила мне выбора, — глухо сказал он и ушёл.
На этот раз — на диван в гостиной.
Они прожили так неделю. В молчании. Общаясь записками, как в плохом кино: «Купи хлеба», «Заплати за свет». Сын звонил, чувствовал неладное, но Анна его успокавала: «Всё в порядке, сынок, просто устали».
А потом Андрею позвонили со старой дачи Зинаиды Аркадьевны. Соседи.
— Андрей, тут у матери твоей трубу прорвало. Вода хлещет, уже весь подпол затопило. Приезжай скорей!
Андрей поехал. Его не было весь день и всю ночь. Анна, на удивление, не волновалась. Она была спокойна, как никогда. Она знала, что это — решающий момент.
Он вернулся под утро, в субботу. Грязный, мокрый, пахнущий тиной и ржавчиной. Вошёл на кухню, где Анна пила свой утренний кофе, и рухнул на табурет.
— Нет больше той дачи, — сказал он в пустоту.
— В смысле? — не поняла Анна.
— В прямом. Всё сгнило. Крыша, которую я «чинил», — он показал пальцами кавычки, — оказалась просто покрыта новым рубероидом поверх старых гнилых стропил. Трубы, которые я «менял», — это курам на смех. Они там хомутами всё перетянули. А деньги… — он горько усмехнулся. — Деньги, Аня, ушли.
Он рассказал, что, пока возился с трубами в подвале, нашёл… нашёл пустые коробки. От огромного плазменного телевизора. От дорогой микроволновки. Нашёл чеки из ювелирного магазина на имя Светланы. Всё было куплено в те месяцы, когда он давал им деньги «на капитальный ремонт».
— Они… они просто смеялись надо мной, Аня, — его плечи затряслись. — Я им деньги на крышу, а они — телевизор. Я им — на лекарства, а они — золото. А я… я ведь верил. Я же… сын.
Он заплакал. Не выл, как в тот вечер, а тихо, горько плакал, как плачут мужчины, понявшие, что их предали самые близкие.
Анна молча встала, подошла к нему и впервые за эту неделю прикоснулась. Положила руку ему на голову, как маленькому, и стала гладить по волосам.
— Ну, всё. Всё, Андрюша. Тише. Теперь ты видишь.
В понедельник они вместе пошли к нотариусу. Андрей, не глядя в бумаги, подписал дарственную на свою долю квартиры.
— Это не всё, — сказала Анна, когда они вышли на улицу.
— Что ещё? — устало спросил он.
— Участок.
— Ань, он же на маме…
— Вот именно. Завтра ты едешь к ней. И говоришь, что или она переписывает участок на нас — на меня, на тебя, мне всё равно, — или я подаю в суд. У меня все выписки на руках. «Неосновательное обогащение».
— Она не согласится.
— Согласится. Потому что, если я подам в суд, Свете придётся объяснять, откуда у неё деньги на Турцию, а Зинаиде Аркадьевне — налог на «ошибочный» участок. Им это не нужно.
Он поехал. Что там было, Анна не знала. Кричал он или уговаривал — ей было неважно. Но через три дня у неё на столе лежал предварительный договор купли-продажи. Зинаида Аркадьевна «продавала» им их же участок за символическую сумму. Она сломалась.
Наказание было не в том, что они вернули деньги. Деньги были тлен. Наказание было в другом.
Света, потеряв финансовую поддержку брата, вынуждена была пойти на работу. Настоящую. Продавцом в круглосуточный магазин. Её нежные руки с дешёвым маникюром быстро огрубели, а в голосе пропала спесь.
Зинаида Аркадьевна… Она осталась с тем, чего так хотела. Со старой, разваливающейся дачей, которая теперь, без вливаний Андрея, превратилась в обузу. И с участком, который она так и не смогла продать втридорога. Она пыталась звонить Андрею, плакать, давить на жалость.
— Мама, — сказал он ей в один из вечеров, и Анна, стоявшая рядом, слышала каждое слово. — У меня теперь тоже денег нет. Я всё жене отдал. У нас теперь… бюджет. Анна считает. Так что извини. Чем могу — помогу. Картошки с дачи привезти. А деньги — всё.
Он повесил трубку. Посмотрел на Анну.
— Я правильно сказал?
— Правильно, — кивнула она.
Они не стали, как в сказке, жить долго и счастливо в ту же секунду. Ложь, копившаяся годами, не уходит за один день. Они учились жить заново. Учились доверять. Андрей учился говорить «нет» своей матери и «да» — своей жене. Анна училась прощать.
Это было сложно. Но однажды, зимним вечером, за полгода до этого, они сидели на кухне. За окном выла метель. А у них было тепло.
— Ань, — сказал Андрей, помешивая чай, — я тут смотрел… В Кисловодск путёвки недорогие. На весну. Может, съездим? Вдвоём?
Анна подняла на него глаза. Он смотрел на неё так, как не смотрел уже много лет. Виновато, с надеждой и с какой-то новой, взрослой нежностью.
— Съездим, — улыбнулась она. — Только огурцы я в этом году солить не буду.
— Почему? — не понял он.
— Хватит с меня. Будем свежие покупать. Так… надёжнее.
Он рассмеялся. И она впервые за долгое время рассмеялась вместе с ним.
