— Ты снова всё подсчитала? — голос Ларисы Петровны звучал с кухни мягко, но в нём сквозило то самое притворное участие, от которого у Анны всегда начинало ныть где-то под рёбрами.
— Подсчитала, — коротко ответила она, не поднимая взгляда от стола. Перед ней лежали квитанции, чеки и тонкий блокнот с аккуратно выведенными цифрами. На листах — её жизнь, посчитанная до копейки.
Свет из окна падал на стол, делая бумагу почти прозрачной. В комнате пахло кофе и чем-то ещё — будто смесь горечи и раздражения.
— Ну и сколько там получается, доченька? — Лариса Петровна вышла из кухни, вытирая руки о полотенце, и села напротив. — На рестораны, на подарки, на поездки… ну ты понимаешь.
Анна вздохнула.
«Понимаю? Да я-то понимаю. Только вот вы — нет», — подумала она, но вслух сказала с показной мягкостью:
— Да, мама, понимаю.
Лариса Петровна довольно кивнула, как будто получила подтверждение собственной правоты.
— Ну вот и славно! Семья ведь, Аннушка, это же важно. Мы ведь должны помогать друг другу.
Из коридора послышались шаги — появился Дмитрий, с чашкой кофе и невинным лицом. Как всегда — между двух огней, но с видом, будто не при делах.
— Аня, ну ты же сама говорила, что всё посчитаешь. Мы просто хотели разобраться…
Анна подняла взгляд, глядя прямо на мужа.
— Разобраться? Дмитрий, я тут считаю не для интереса. А потому что я устала.
Он усмехнулся неловко:
— Ну не начинай, пожалуйста. У мамы ведь доброе намерение.
— Доброе? — Анна резко захлопнула блокнот. — Добрые намерения не стоят двадцать пять тысяч за три месяца, если что.
— Ох, какие громкие слова! — вмешалась Лариса Петровна, всплеснув руками. — Да ладно тебе, Анна, какие там деньги! Мы же семья, а не чужие люди.
Её голос стал чуть визгливее. — Разве жалко, если всё — на общее благо?
— Общее благо? — Анна усмехнулась. — Странно, но «общее благо» почему-то оплачиваю я.
В комнате повисла тишина. Дмитрий сжал губы, делая вид, что не слышит.
Анна медленно села обратно и снова раскрыла блокнот, глядя на цифры — ресторан «Уютный уголок», подарки, поездка на дачу, бензин, мелкие покупки. Всё по мелочи, но сумма внушительная.
— Аня, — наконец сказал Дмитрий, ставя чашку на край стола. — Давай не будем устраивать сцену. Я просто хочу, чтобы у нас дома был мир.
— Мир, — Анна усмехнулась. — Твой мир выглядит как вечная распродажа: я плачу, вы довольны.
Лариса Петровна прищурилась.
— Анна, ну зачем так резко? Никто тебя не заставляет.
— Правда? — Анна откинулась на спинку стула. — А то я не помню, как вы «ненавязчиво» напомнили о том, что у папы «тяжёлое время», и мне «не сложно» оплатить коммуналку за октябрь. Или как «все вместе» решили пойти в ресторан, а счёт оказался почему-то у меня в руках.
Лариса Петровна закатила глаза.
— Ты просто обидчивая. Молодая, горячая. Мы же не со зла.
Анна молчала, сжимая ручку так, что побелели пальцы.
— Знаете, — тихо сказала она, — я три года всё глотаю. Думаю: ладно, семья, старшие, уважение. Но уважение — это когда есть границы. А у вас их нет.
Дмитрий поморщился.
— Ну, не преувеличивай…
Анна посмотрела на него так, что тот сразу осёкся.
— Преувеличиваю? Может быть. Только знаешь, что смешно? Я даже не помню, когда ты в последний раз сам оплатил что-то за них.
Он замялся, не находя слов.
— Ну я же… — начал было он.
— Да, ты же мужчина. Глава семьи, — с ядовитой улыбкой произнесла Анна. — Только вот платёжки почему-то приходят на моё имя.
Молчание. Только тиканье часов на стене и тонкий писк электрочайника, который закипал где-то на фоне.
Анна почувствовала, как к горлу подступает злость, вперемешку с усталостью.
— Знаете, — сказала она медленно, почти шепотом, — я не банк. И не дойная корова. Я человек, мать вашу.
Лариса Петровна тихо вздохнула, театрально, будто страдает за всё человечество.
— Вот так сейчас молодёжь рассуждает. Только о деньгах. Всё-то им считать нужно.
Анна встала.
— Знаете, мама, если бы вы жили в реальности, то и сами бы считали. Потому что ваша реальность сидит на моём счету.
— Анна! — Дмитрий шагнул к ней, пытаясь приобнять, но она отстранилась.
— Не трогай. Мне надо выйти. И подумать, сколько ещё я готова тянуть этот цирк.
Она сунула блокнот в сумку, схватила куртку и направилась к двери.
Лариса Петровна пробормотала:
— И всё из-за денег…
Анна обернулась:
— Нет, мама. Всё из-за неуважения.
Она хлопнула дверью.
На лестничной клетке пахло осенним воздухом и холодом. Лифт опять не работал — как и последние три месяца. Анна спустилась пешком, чувствуя, как внутри нарастает что-то похожее на решимость.
Выйдя на улицу, она вдохнула прохладный ноябрьский воздух. Ветер гнал по асфальту сухие листья, фонари отражались в мокром тротуаре.
Она достала телефон, пролистала чат с Ольгой — лучшей подругой, той самой, которая всегда говорила прямо.
Последнее сообщение от неё: «Ты не банкомат, Ань. Просто скажи им “нет”. Хотя бы раз.”
Анна долго шла по улице, не замечая, как холод пробирается под куртку. В голове всё ещё звучал голос Ларисы Петровны: «Семья ведь — это святое».
Святое… конечно. Только почему святое всегда выходит ей боком и минусом на карте?
К дому вернулась уже в темноте. Дмитрий, как и ожидалось, сидел в гостиной, делая вид, что читает новости. Телевизор мигал синим светом, пахло куриным бульоном и нервами.
Анна прошла мимо, не сказав ни слова, но услышала за спиной осторожное:
— Ты надолго обиделась?
Она остановилась. Медленно повернулась.
— Я не обиделась, Дима. Я устала.
— Опять ты за своё, — он усмехнулся, натянуто, почти по-детски. — Ты же знаешь, мама не со зла. Ей просто важно, чтобы всё было по-семейному.
— По-семейному?! — Анна вскинула брови. — Ты понимаешь, что под «по-семейному» твоя мама имеет в виду мой кошелёк?
— Ну ты драматизируешь, — Дмитрий попытался подняться, но Анна уже пошла к шкафу, достала оттуда подарочный пакет с бутылкой вина и коробкой конфет.
— Это на вечер, — сказала она сухо. — Мама позвонила. У неё, оказывается, сегодня день рождения.
— А ты что, забыла? — Дмитрий искренне удивился.
— Забыла? — Анна посмотрела на него с таким выражением, что он сразу пожал плечами. — Нет, не забыла. Просто впервые решила не превращать праздник в шоу под названием «Анна оплачивает семейное счастье».
Он открыл рот, но не успел ответить — телефон в её сумке зазвонил.
Лариса Петровна. Конечно.
— Да, мама? — голос Анны был ровным, почти холодным.
— Аннушка, ну вы же скоро будете? Я стол накрыла, всё уже готово. Мы же договаривались — семь вечера!
— Да, едем, — ответила Анна и сбросила звонок.
Потом посмотрела на мужа:
— Дима, поехали. И не делай лицо ребёнка, которого ведут к зубному. Просто поехали.
Ресторан «Берёзка» — уютное место на окраине, где вся родня традиционно отмечала «семейные» праздники.
Как только Анна переступила порог, почувствовала знакомое чувство неловкости: улыбающиеся лица, натянутое веселье, и запах чужого комфорта, за который опять платит она.
— А вот и вы! — вскрикнула Лариса Петровна, подбегая к ним. — Мы уж думали, вы не придёте.
— Ну как же, мама, — Анна изобразила улыбку. — Пропустить такой праздник?
За столом уже сидели родственники: Виктор Петрович, молчаливый как всегда; Марина, двоюродная сестра с вечно недовольным лицом; и пара дальних родственников, имена которых Анна так и не запомнила.
На столе — салаты, селёдка, шампанское. Всё как обычно.
— Ну, — Лариса Петровна подняла бокал, — за семью!
Анна кивнула, но пить не стала. Сидела, глядя, как все смеются, щебечут, обсуждают отпуск, покупки, сериалы.
Каждое слово било по нервам: ни у кого из них нет чувства, что всё это держится на чужих плечах.
— Анна, чего такая хмурая? — Марина наклонилась к ней, подмигнула. — Не переживай, счёт-то сегодня за Димой будет.
Анна чуть не рассмеялась.
— Да ну? — тихо спросила она. — Откуда такая уверенность?
— Ну как, — Марина пожала плечами, — он же мужчина.
Анна посмотрела на Дмитрия. Тот, будто почувствовав взгляд, неловко почесал затылок.
— Анна, не начинай, — прошептал он, заметив, что она уже достала блокнот из сумки.
— Я и не начинаю, — спокойно сказала она. — Я просто заканчиваю.
— Что заканчиваешь? — вмешалась Лариса Петровна, настороженно.
Анна положила блокнот на стол и открыла на странице с аккуратными цифрами.
— Вот, мама. Всё, что я платила за последние месяцы. Рестораны, ваши поездки, покупки, даже подарки. Общая сумма — двадцать три тысячи семьсот рублей. Не считая сегодняшнего вечера, конечно.
— Анна! — Дмитрий схватил её за руку. — Не сейчас.
— А когда, Дима? Когда ещё? Когда мне снова пришлют счёт, а мама скажет, что это «для семьи»?
Гости замолчали. Даже официант, проходя мимо, замедлил шаг.
Лариса Петровна медленно поставила бокал.
— Я не понимаю, к чему это всё. Сегодня же праздник.
— Вот именно, — Анна подняла глаза. — А я праздную то, что наконец научилась говорить “нет”.
— “Нет” кому, Анна? Нам? — голос Ларисы Петровны дрогнул, но глаза оставались холодными.
— “Нет” — эксплуатации, — ответила Анна тихо. — И, если хочешь, мам, да — “нет” вам.
— Какая ты неблагодарная! — вспыхнула свекровь. — Мы тебе помогали, принимали как родную, а ты…
— Помогали? — перебила Анна. — Мама, вы помогали себе. Я помогала вам. Разница огромная.
Дмитрий встал, глядя на неё с какой-то жалкой попыткой улыбнуться.
— Аня, пожалуйста, хватит, давай потом обсудим. Дома.
Анна кивнула.
— Потом? — она посмотрела на него. — Ты уже три года обещаешь “потом”. Но потом всегда становится “никогда”.
В воздухе висела тишина, в которой звенели только ложки и дыхание.
Анна собрала волосы, убрала блокнот обратно в сумку и встала.
— Я устала быть вашей бухгалтершей, вашим спонсором и вашим оправданием. Я устала слушать, что «так принято». Так больше не будет.
— Ты разрушишь семью! — выкрикнула Лариса Петровна.
Анна усмехнулась:
— Семья, где один работает, а остальные только берут — уже разрушена.
Она взяла куртку со спинки стула, бросила взгляд на Дмитрия. Тот стоял, как статуя, не в силах произнести ни слова.
— Дима, — сказала она тихо, — если ты ещё хоть раз скажешь “мама же…”, я уйду.
И, не дожидаясь ответа, пошла к выходу.
На улице воздух был густой и влажный. Фонари отражались в лужах, такси проезжали, оставляя за собой следы света. Анна остановилась у входа, достала телефон и включила диктофон.
Она произнесла вслух:
— Я больше не плачу за чужие привычки. Ни рубля. Ни дня. Ни минуты.
И выключила запись. Просто чтобы запомнить этот момент.
***
Ночь после ресторана прошла как в дымке. Анна почти не спала — то ворочалась, то вставала и снова садилась за стол с блокнотом. Бумаги, цифры, чеки — всё это уже не имело значения.
Главное — она наконец сказала вслух то, что боялась сказать три года.
Около девяти утра раздался звонок.
— Кто там? — спросила она, не подходя к двери.
— Это я, — голос Дмитрия был тихим, как будто он знал, что любое неверное слово может обернуться взрывом.
Анна приоткрыла дверь. Дмитрий стоял с букетом хризантем и растерянным лицом.
— Можно войти?
— Заходи, — ответила она устало, проходя на кухню. — Только сразу скажу: разговор короткий.
Дмитрий поставил цветы в раковину, сунул руки в карманы.
— Я не хочу ссор. Давай без крика, ладно?
— Слушаю. Только не начинай с “ты всё не так поняла”, — Анна села напротив. — Я всё прекрасно понимаю.
Он кивнул. Несколько секунд молчал, потом выдохнул:
— Я виноват. Не буду отрицать. Мне было проще молчать, чем спорить с мамой. Но я думал, ты понимаешь, что это временно…
— Временно? — перебила Анна. — Дима, три года! Три, чёртовы, года! Это не «временно», это система.
— Да знаю я! — сорвался он. — Знаю! Просто если бы ты видела, как она на меня давит… У неё же всё через чувство вины: “вот, сынок, мы ради тебя, а ты даже…” — он махнул рукой. — Я не знал, как поставить границы.
Анна горько усмехнулась:
— Так и не поставил. Зато теперь я поставила.
— То есть что, всё? — спросил он с натянутой улыбкой. — Из-за денег?
— Нет, — Анна наклонилась вперёд. — Из-за уважения. Которого здесь нет ни от тебя, ни от твоей семьи.
Дмитрий замолчал. Плечи опустились. Он выглядел, будто его ударили, но при этом где-то внутри всё ещё надеялся, что она смягчится.
— Я могу всё исправить, — сказал он тихо. — Правда. Я поговорю с мамой, я…
Анна подняла ладонь:
— Поздно. Исправлять надо было тогда, когда я впервые сказала, что мне тяжело. А ты тогда просто улыбнулся и сказал: “Мама же не специально”.
— Ну нельзя же вот так всё рушить, — Дмитрий нервно зашагал по кухне. — Столько лет вместе! Мы ведь… мы семья.
Анна подняла глаза и спокойно произнесла:
— Семья — это не когда один отдаёт, а другие просто берут. Семья — это когда обе стороны держат равновесие. А у нас — я, ты и твоя мама. И всё это время вы были командой, а я — спонсором.
Дмитрий остановился. Его лицо стало уставшим, безжизненным.
— Ты сейчас злишься, — произнёс он тихо. — Но потом пожалеешь.
Анна вздохнула.
— Знаешь, Дима, я уже жалею. Только не о том, что ухожу, а о том, что терпела так долго.
Она встала, подошла к окну. За стеклом — серый ноябрь, лужи, машины, спешащие люди. Обычное утро, но для неё — как новая глава.
Дмитрий молчал. Потом достал из кармана ключи и положил на стол.
— Вот. От квартиры. Я уйду к родителям на время. Может, остынем.
— Может, — сказала Анна, не оборачиваясь. — Только не надейся, что я передумаю.
Он хотел что-то добавить, но не смог. Только тихо сказал:
— Я не думал, что всё вот так.
— Никто не думает, пока не поздно, — ответила она, глядя на отражение его спины в окне.
Он ушёл. Дверь щёлкнула, как точка в длинном предложении.
Анна стояла, пока не стихли шаги. Потом закрыла глаза и впервые за долгое время позволила себе просто… выдохнуть.
Прошло три дня.
Телефон разрывался от звонков — свекровь, свёкор, двоюродная сестра, даже Виктор Петрович зачем-то прислал голосовое с невнятным «надо поговорить».
Анна не отвечала.
На четвёртый день в дверь позвонили.
— Кто там? — спросила она через дверь, хотя и без того догадывалась.
— Это я, Анна. — Голос Ларисы Петровны звучал неожиданно спокойно.
Анна открыла. Свекровь стояла с пакетом в руках, в пуховике, без макияжа.
— Можно войти? — спросила она.
— Можно. — Анна отошла в сторону.
Лариса Петровна прошла на кухню, села, как будто пришла к врачу. Пакет поставила на пол.
— Я, наверное, не буду долго, — начала она. — Я понимаю, что наговорила лишнего. И, наверное, где-то… — она запнулась, — где-то правда перегнула.
Анна молча слушала, скрестив руки.
— Просто, понимаешь, — продолжала Лариса Петровна, — я всю жизнь привыкла, что семья — это когда все вместе. А теперь, наверное, время другое, все считают, считают… я не замечала, что тебе это тяжело.
— Замечали, — спокойно сказала Анна. — Просто делали вид, что нет.
— Может быть, — тихо ответила свекровь. — Я ведь тоже не из злости. Мне казалось, что так правильно: помогать друг другу. Только, наверное, помогать — это не значит использовать.
Анна посмотрела на неё — впервые не с гневом, а с усталостью.
— Да, мама. Это не одно и то же.
Молчание.
Лариса Петровна вздохнула.
— Дмитрий у нас… не знает, как с тобой говорить. Он думает, что всё ещё можно вернуть.
Анна посмотрела в окно.
— Можно вернуть только то, что ещё живо. А у нас уже всё умерло, мама.
— Не говори так, — тихо сказала свекровь. — Ты сильная. Может, вам просто нужно время.
Анна покачала головой.
— Мне не время нужно. Мне нужен покой.
Лариса Петровна посмотрела вниз, будто и правда что-то поняла.
— Знаешь, — тихо сказала она, — я раньше думала, что ты холодная. А теперь понимаю: ты просто устала.
Анна усмехнулась.
— Устала быть тёплой, когда вокруг лёд.
Обе замолчали.
Лариса Петровна поднялась, достала из пакета коробку конфет и поставила на стол.
— Я принесла… просто, чтобы не с пустыми руками.
— Спасибо, мама, — спокойно ответила Анна. — Но вы же понимаете, да? Мы больше не возвращаемся в то, что было.
— Понимаю, — сказала та, глядя прямо в глаза. — Но всё равно хотела сказать: прости.
Анна кивнула.
— Спасибо, что хоть сейчас.
Лариса Петровна ушла.
Анна осталась на кухне одна. На столе — блокнот с цифрами, рядом — коробка конфет.
Она открыла блокнот, порвала страницы, на которых были списки расходов, и выкинула в мусорное ведро.
— Хватит считать, — сказала она тихо. — Теперь считаю только себя.
Через неделю она подала документы на развод.
В отделе ЗАГСа пахло бумагой, кофе и чем-то железным, как в старых зданиях.
Секретарь протянула ручку:
— Здесь подпись, Анна Сергеевна.
Анна подписала, не дрогнув.
За спиной раздался знакомый голос:
— Аня… подожди.
Она не обернулась.
— Подожди зачем, Дима? Чтобы снова услышать “мама не хотела”?
Он молчал.
Только тихо сказал:
— Я всё понял. Просто поздно.
Анна повернулась, посмотрела прямо ему в глаза.
— Да, поздно. Но хоть понял. Это уже неплохо.
И пошла к выходу.
На улице шёл мелкий снег — первый в этом году. Воздух пах свежестью и свободой.
Анна подняла лицо к небу, закрыла глаза и улыбнулась.
Впервые за долгие годы она чувствовала себя собой — без долгов, без оправданий, без постоянного “надо”.
Телефон в кармане завибрировал — сообщение от Ольги:
«Ну что, всё?»
Анна набрала ответ:
«Да. Всё. И, наконец-то, хорошо».
Она сунула телефон обратно, вдохнула полной грудью и пошла по тротуару, оставляя за собой чёткие следы на первом снегу.
И где-то глубоко внутри понимала: жизнь наконец перестала быть чьей-то — теперь она только её.
