— Да пошёл ты к чёрту! — выдохнула Зоя, глядя на телефон.
Экран погас. Разговор закончился ровно минуту назад, а внутри всё ещё бушевало — будто кто-то взял её душу и скомкал, как ненужную квитанцию. Она стояла посреди кухни, босиком, в старом халате с вытертыми рукавами, и смотрела на этот чёртов телефон так, словно он виноват во всём.
Может, и виноват.
Потому что именно через него, через этот холодный кусок пластика и стекла, её родной брат — Кирилл, Кирюша, с которым они в детстве строили шалаши из одеял — только что заявил ей: «Не скупись, отдай мне наследство! У меня трое детей, жена, кредиты, а ты одна и бездетная, протянешь как-нибудь!»
Протянешь как-нибудь.
Зоя опустилась на стул, сжав телефон в руке. За окном моросил ноябрьский дождь, серый и вязкий, размазывающий город по стёклам, превращающий всё в одну сплошную мокрую тоску. Квартира пахла кофе и сыростью — батареи ещё не дали нормального тепла, и приходилось ходить в шерстяных носках, кутаться в плед.
Одна и бездетная.
Как будто это приговор. Как будто отсутствие детей делает её жизнь… чем? Менее ценной? Менее настоящей? Зоя усмехнулась — зло, почти беззвучно. Сорок три года. Из них тридцать она отдала медицине, работая в больнице — сначала медсестрой, потом старшей. Ночные дежурства, запах хлорки и чужой боли, усталость такая, что ноги отваливались по дороге домой. А ещё — мама. Мама, которая болела долго, мучительно, и последние пять лет требовала постоянного ухода.
Кирилл тогда был занят. У него же семья, понимаешь? Дети растут, им внимание нужно. А ты всё равно одна, тебе проще.
Проще.
Зоя встала, подошла к окну. Прислонилась лбом к холодному стеклу. В отражении — бледное лицо, тёмные круги под глазами, волосы, наполовину седые, стянутые в хвост. Когда она успела так постареть? Вроде недавно была девчонкой с косами, училась в медучилище, влюблялась…
Мать умерла три месяца назад. Тихо, в больнице, под капельницей. Зоя держала её за руку до последнего. Кирилл примчался на похороны — в дорогом костюме, пахнущий парфюмом, с озабоченным лицом. Жена его, Надежда, стояла чуть поодаль, в чёрных очках, поджав губы. Дети ныли, что хотят домой.
После поминок он сказал: — Надо документы разобрать. По квартире, по наследству.
Зоя тогда кивнула. Устало. Ей было всё равно — горе сжимало горло, не давая думать о бытовом, о деньгах, о квадратных метрах.
А потом начались звонки.
Сначала — осторожные. «Зоечка, ты как? Держишься? Слушай, я тут подумал…» Потом — настойчивые. «Мне нужен адвокат проконсультировать, давай съездим вместе?» И вот сегодня — уже без всякой дипломатии.
«Отдай мне наследство».
Мамина квартира. Двушка в старом доме, на окраине. Не Рублёвка, конечно, но в Москве даже такая хрущёвка стоит приличных денег. Плюс — небольшой вклад в банке, копейки по нынешним временам, но всё же.
Кирилл хочет всё. Потому что у него — семья.
Зоя усмехнулась снова. Села обратно за стол, взяла остывшую чашку кофе. Горький, противный. Допила залпом.
У неё тоже была семья. Когда-то. Муж — Денис, красивый, обаятельный, обещавший золотые горы. Они поженились, когда Зое было двадцать пять. Она верила — всё будет хорошо. Дети, дом, счастье.
Не получилось.
Денис ушёл через четыре года. К другой. Которая была моложе, веселее, и — что самое смешное — забеременела в первый же месяц их романа. Зоя узнала об этом случайно, наткнувшись на его переписку.
«Я хочу быть отцом. А с тобой — не выходит».
Не выходило. Врачи разводили руками — вроде всё в порядке, и у неё, и у него. Просто не складывается. Бывает.
После развода Зоя пыталась начать заново. Ходила на свидания, пробовала знакомиться. Но как-то всё… мимо. То ли мужчины попадались не те, то ли она сама уже не та. А потом мама заболела, и стало не до личной жизни.
Одна и бездетная.
Телефон завибрировал. Сообщение. От Кирилла.
«Зоя, я понимаю, что тебе тяжело. Но подумай трезво. Мне эти деньги сейчас жизненно необходимы. Ипотека душит. Старшему в институт поступать, а ты же знаешь, какие там суммы. Жена не работает, сидит с младшим. Я один пашу. А ты — молодец, конечно, но ты справишься. У тебя зарплата стабильная, квартира своя. Не жадничай. Мы же родня».
Родня.
Зоя положила телефон экраном вниз. Встала. Прошлась по кухне — три шага вперёд, три назад. Руки дрожали. От злости? От обиды? От того, что где-то глубоко, в самом тёмном углу души, она почти… почти готова была согласиться?
Потому что привыкла. Уступать. Быть удобной. Не конфликтовать.
Всю жизнь — так.
В детстве Кирилл был любимчиком. Младшенький, мальчик, баловень. Ему покупали крутые кроссовки, ему прощали двойки. Зое — строго. «Ты же старшая, ты должна подавать пример». Она подавала. Училась на пятёрки, помогала по дому, сидела с братом, когда родители уезжали.
А потом выросла — и оказалось, что ничего не изменилось.
Мама заболела — конечно, Зоя будет ухаживать. Кирилл занят.
Деньги нужны — конечно, Зоя одолжит. Кирилл потом вернёт. Не вернул.
Наследство — конечно, Зоя отдаст. У Кирилла же семья.
Зоя остановилась у холодильника. На нём — магнитик, старый, выцветший. Фотография: она и Кирилл, дети, на даче. Он — с мороженым, перепачканный, смеётся. Она — обнимает его за плечи, серьёзная.
Всегда серьёзная. Всегда ответственная.
Всегда — вторая.
Она сняла магнитик. Посмотрела на эту фотографию — на счастливое лицо брата, на своё напряжённое. И подумала: а когда, чёрт возьми, я сама была счастлива?
Телефон снова завибрировал. На этот раз — звонок. Кирилл.
Зоя взяла трубку.
— Ну что, подумала? — голос у него был уверенный, даже нахальный. Он не сомневался, что она согласится.
— Кирилл, — сказала Зоя тихо. — А ты помнишь, как мама болела?
Пауза.
— При чём тут это? — настороженно.
— При том, что я пять лет за ней ухаживала. Одна. Ты приезжал раз в месяц, на полчаса, и то не всегда.
— Зоя, у меня семья была…
— У меня тоже была жизнь! — голос её сорвался. — У меня тоже могли быть дети, семья, что угодно! Но я отказалась от всего, потому что маме было плохо, а тебе было некогда!
— Слушай, я не виноват, что у тебя с личной жизнью не сложилось…
— Заткнись, — Зоя сказала это так спокойно и холодно, что он действительно замолчал. — Просто заткнись. И слушай.
Она сделала глубокий вдох.
— Мамина квартира по завещанию делится поровну. Пятьдесят на пятьдесят. Если хочешь — продадим, разделим деньги. Если хочешь — я выкуплю твою долю. Но требовать, чтобы я отдала тебе всё… Ты в своём уме?
— Зоя, ты не понимаешь…
— Это ты не понимаешь. Я устала быть удобной. Устала быть той, которая всегда уступает. У тебя трое детей? Замечательно. У меня — вся жизнь впереди. И я, может быть, впервые за много лет начну жить для себя. На эти деньги.
Кирилл рассмеялся. Не нервно, не зло — именно рассмеялся, легко, почти весело.
— Ну ты даёшь, сестрёнка. Прямо бунтарка проснулась. Хорошо, хорошо, пусть будет поровну. Я завтра к нотариусу съезжу, документы оформлю.
И повесил трубку.
Зоя стояла с телефоном в руке и чувствовала — что-то не так. Слишком быстро он согласился. Слишком легко. Кирилл никогда не сдавался просто так. Даже в детстве, когда проигрывал в шахматы, он потом жульничал, переставлял фигуры, пока никто не видел.
Она попыталась отогнать тревогу. Может, он действительно понял? Может, она зря подозревает?
Неделя прошла тихо. Кирилл не звонил. Зоя работала, возвращалась домой, пыталась привыкнуть к новому ощущению — что она сказала «нет». Впервые в жизни.
А потом позвонила Надежда.
— Зоечка, привет, — голос у неё был сладкий, как варенье. — Как ты? Мы тут с Кириллом переживаем за тебя. Одна ведь, тяжело, наверное?
Зоя сжала зубы.
— Нормально, Надя. Спасибо.
— Слушай, я хотела поговорить… По-женски, понимаешь? — Надежда вздохнула. — Кирилл, конечно, горячий, наговорил лишнего. Но ты же понимаешь, как ему сейчас тяжело? Он ночами не спит, думает, как концы с концами свести.
Зоя молчала.
— У меня младший болеет часто, — продолжала Надежда, — врачи, лекарства, всё платное. А старший — способный мальчик, мы хотим в хороший вуз его пристроить, а там без денег никак. Репетиторы, подготовка… Ты же сама понимаешь, образование сейчас — это всё.
— Надя, — перебила Зоя, — я уже говорила Кириллу. Делим поровну.
— Да-да, конечно, — Надежда заторопилась. — Только вот… Мы тут с Кириллом думали. Может, ты квартиру мамину возьмёшь себе, а деньги — нам отдашь? Ну, по справедливости же. Тебе жильё нужнее, а нам — наличные.
Зоя прикрыла глаза. Вот оно. Началось.
— У меня есть квартира.
— Ну можно сдавать! Доход иметь. А нам прямо сейчас нужны деньги, понимаешь? Кирилл говорит, у вас там вклад мамин был, да? Его тоже давай нам, а ты квартиру бери. Так честнее.
Честнее.
Зоя положила трубку не попрощавшись. Руки тряслись. Они решили её обработать. Кирилл — в лоб, Надежда — через слёзы и причитания. Классическая схема. Одни бьют кнутом, другие машут пряником.
На следующий день Кирилл появился у её подъезда. Без предупреждения. Зоя возвращалась с ночной смены, еле волоча ноги, — и вот он, стоит у входа, в дублёнке, курит.
— Привет, — бросил он, затушив сигарету. — Поговорить надо.
— Кирилл, я устала…
— Пять минут. — Он схватил её за локоть. Крепко. — Пойдём в машину.
Она могла бы вырваться. Могла бы крикнуть. Но это же брат. Родной. И она села в его иномарку, пахнущую освежителем и табаком.
Кирилл завёл мотор, включил печку.
— Слушай, Зойка, — начал он, глядя прямо перед собой, — давай без этих игр. Я тебе по-братски скажу. Мне нужны деньги. Очень нужны. Не просто так, не на прихоти. У меня долги. Серьёзные.
— Какие долги?
Он провёл рукой по лицу.
— Бизнес прогорел. Два года назад вложился в один проект, обещали золотые горы. В итоге — кинули. Я набрал кредитов, думал отобьётся. Не отбилось. Теперь банки требуют, проценты капают. Если не закрою в ближайшие месяцы — могу и квартиру потерять.
Зоя смотрела на него. Лицо у брата было измученное, под глазами — мешки. Может, он говорит правду?
— И почему я должна из-за твоих ошибок отказываться от своей доли?
— Потому что я — твой брат, — он повернулся к ней. — Потому что у меня дети. Неужели ты хочешь, чтобы они на улице оказались?
— Продай свою долю в маминой квартире, — сказала Зоя. — Получишь деньги.
— Этого не хватит! — Кирилл ударил по рулю. — Мне нужно всё. Понимаешь? Всё целиком. Квартиру продать, вклад забрать. Только так я выплыву.
— Это твои проблемы.
Он смотрел на неё долго. Потом усмехнулся — криво, неприятно.
— Хорошо. Значит, по-плохому. Я к нотариусу не поеду. Буду тянуть с документами. Год, два, пять — сколько надо. Квартира будет висеть в наследстве, ты её продать не сможешь, я не соглашусь. Будешь сидеть со своей долей и ждать.
— Ты не можешь так просто…
— Могу, — он улыбнулся. — Законы знаю. Могу затянуть процесс на годы. А ты что сделаешь? В суд подашь? Давай, подавай. Судиться будем лет пять, адвокаты денег съедят кучу. И в итоге всё равно поровну разделят. Только ты потратишь время, нервы, деньги. А я — ничего не теряю. Мне и так терять нечего.
Зоя почувствовала, как внутри всё холодеет.
— Ты не посмеешь.
— Посмею, — он открыл дверь со своей стороны, выпуская её. — Подумай ещё раз. Отдашь мне всё добровольно — я исчезну, забудешь обо мне. Не отдашь — будешь видеть меня в судах, у нотариусов, везде. Я сделаю твою жизнь адом. Твой выбор, сестрёнка.
Он уехал, оставив её стоять у подъезда. Мокрый снег падал с неба, таял на асфальте. Зоя стояла и не чувствовала ни холода, ни усталости. Только ярость.
Чистую, обжигающую ярость.
Дома она достала из шкафа старую коробку. Документы, письма, фотографии. Копалась до вечера. И нашла то, что искала.
Расписку. Старую, написанную маминой рукой десять лет назад. «Я, Анфиса Петровна Соколова, передаю своему сыну Кириллу Владимировичу Соколову сумму в размере 800 000 рублей в долг на открытие бизнеса. Деньги обязуется вернуть в течение трёх лет».
Зоя помнила эту историю. Кирилл тогда просил, клянчил, обещал вернуть с процентами. Мама отдала последние накопления. Он, конечно, не вернул ничего.
А теперь эти деньги можно вычесть из его доли наследства.
Зоя улыбнулась. Взяла телефон, набрала номер юриста, которого ей посоветовали на работе.
— Здравствуйте. Мне нужна консультация по наследственному делу. И по взысканию старого долга.
Юрист оказался толковым мужчиной лет пятидесяти с усталым голосом и чётким умом. Выслушал, задал несколько вопросов, помолчал.
— Расписка есть? Оригинал?
— Да.
— Тогда всё просто. Подаём иск о взыскании долга с процентами за десять лет. Сумма получается приличная. Эти деньги автоматически вычитаются из его доли в наследстве. Плюс можем потребовать компенсацию морального вреда за угрозы и шантаж, если есть записи разговоров.
— Записи… — Зоя замерла. У неё же телефон всё записывал автоматически. Функция, которую она когда-то включила и забыла. — Есть.
— Отлично. Готовьтесь, что брат будет сопротивляться. Но с такими доказательствами у вас все козыри.
Через две недели Кирилл получил повестку в суд. Позвонил сразу — голос дрожал от ярости.
— Ты что творишь?! Какой долг?! Это было десять лет назад!
— Срок исковой давности не прошёл, — спокойно ответила Зоя. — Юрист проверил. Плюс ты угрожал мне. Записи есть. Так что увидимся в суде.
— Зоя, стой… Давай по-нормальному… Я не хотел тебя пугать, просто нервы сдали…
— Поздно.
Она повесила трубку. И впервые за много месяцев почувствовала — не злость, не обиду. А что-то вроде облегчения. Будто сняла с плеч тяжеленный мешок, который тащила всю жизнь.
Суд длился три месяца. Кирилл привёл своего адвоката, пытался доказать, что расписка недействительна, что мать давала деньги в подарок, что записи разговоров смонтированы. Не вышло. Зоя сидела в зале и смотрела, как брат суетится, врёт, изворачивается — и не чувствовала ни жалости, ни торжества. Просто усталость.
Решение суда было предсказуемым: долг признан, из доли Кирилла в наследстве вычтена вся сумма с процентами. По факту ему осталось меньше четверти. Квартиру продали, деньги разделили согласно решению.
Зоя получила свою часть. Не огромное состояние, конечно, но достаточно, чтобы перевести дыхание. Она уволилась из больницы — не выдерживала больше этих ночных смен, запаха болезни и умирания. Записалась на курсы по ландшафтному дизайну. Всегда мечтала об этом, но откладывала — некогда, несерьёзно, не по возрасту.
А теперь было можно.
Кирилл исчез из её жизни. Не звонил, не писал. Один раз она случайно увидела его в метро — он стоял у дверей, смотрел в телефон, постаревший, сутулый. Зоя отвернулась. Не из злости. Просто… он был теперь чужим человеком. Братом только по крови, но не по душе.
Весной она переехала из своей старой квартиры. Сняла небольшой домик за городом, с участком. Начала осваивать садоводство — копалась в земле, сажала цветы, планировала клумбы. Руки болели, спина ныла, но это была другая усталость. Приятная. Живая.
Однажды вечером к калитке подъехала машина. Зоя вышла, вытирая грязные руки о фартук, и остолбенела.
На пороге стояла Надежда. Одна. Без Кирилла. Лицо бледное, глаза красные.
— Зоя, можно поговорить?
Они сели на веранде. Надежда молчала, теребила платок. Наконец выдохнула:
— Я ушла от Кирилла.
Зоя не нашлась, что ответить.
— Он… После суда он стал другим. Злым. Пил. Срывался на мне, на детях. Винил всех, кроме себя. Я терпела, думала, пройдёт. Не прошло. Месяц назад собрала вещи, забрала детей, уехала к матери. — Надежда подняла глаза. — Я пришла извиниться. За то, что тогда звонила, давила на тебя. Я думала… Думала, что так правильно. Что семья — это всё. А оказалось, что семья, где один человек всех использует, где все друг другу должны, а он никому ничего… Это не семья.
Зоя кивнула.
— И что теперь?
— Не знаю. — Надежда усмехнулась. — Ищу работу. Детям помогаю справиться. Младший плачет, просит папу. Старший молчит, замкнулся в себе. Средний… Средний однажды сказал: «Хорошо, что мы уехали. Мне папа страшный стал». И я поняла, что сделала всё правильно. Лучше одной, чем так.
Они помолчали. Где-то вдалеке кричали птицы, ветер шуршал в листве.
— Ты не обязана меня прощать, — тихо сказала Надежда. — Я просто хотела, чтобы ты знала. Ты была права. И спасибо, что не сдалась.
Она ушла. Зоя долго сидела на веранде, смотрела на закат. Думала о Кирилле, о маме, о том, как всё переплелось — боль, обида, прощение. Или не прощение. Просто отпускание.
А ночью ей приснилась мама. Живая, молодая, какой была в детстве Зои. Они сидели на кухне, пили чай, и мама говорила что-то смешное, и Зоя смеялась — беззаботно, легко. А потом мама взяла её за руку и сказала:
— Всё правильно делаешь, доченька. Живи. Просто живи.
Зоя проснулась со слезами на лице. Но это были не горькие слёзы. Какие-то другие. Очищающие.
Она встала, заварила кофе, вышла в сад. Рассвет только начинался — небо розовело, воздух пах влажной землёй и первыми весенними цветами. Зоя присела у клумбы, провела рукой по молодым росткам тюльпанов.
Жить. Просто жить.
В кармане завибрировал телефон. Незнакомый номер. Зоя нахмурилась, ответила:
— Да?
— Зоя Владимировна Соколова? — мужской голос, официальный.
— Слушаю.
— Вам звонят из нотариальной конторы. У нас для вас информация о ещё одном наследстве. Ваша двоюродная тётя, Евгения Фёдоровна Соколова, умерла три месяца назад. Согласно завещанию, всё имущество переходит вам. Когда можете подъехать для оформления документов?
Зоя замерла с телефоном у уха. Тётя Женя. Она даже не знала, что та ещё жива. Виделись они последний раз лет двадцать назад, на каком-то семейном празднике.
— Я… А почему мне?
В трубке вздохнули:
— В завещании указано: «Племяннице Зое, единственной, кто не пришёл просить денег при жизни». Так что приезжайте. Адрес скину сообщением.
Связь прервалась.
Зоя стояла посреди сада, держа телефон, и не знала — смеяться или плакать. Жизнь продолжала подкидывать сюрпризы. И, кажется, на этот раз — приятные.
Где-то в городе Кирилл наверняка уже узнал новость. И наверняка сейчас набирал её номер.
Зоя посмотрела на экран. Входящий звонок. Брат.
Она улыбнулась, нажала «отклонить» и выключила телефон.
А потом вернулась к своим тюльпанам.
