Я везла сына к родителям — четыре года ему стукнуло. Коробка с тортом на коленях, его рисунки в сумке. Малой старался, весь вечер фломастерами калякал — бабушке подарить хотел.
Мать открыла дверь, кивнула. Сына на руки не взяла. Отец за столом сидел, газету листал. На столе — три банки аджики с наклейками.
Сестре отложила, поняла я сразу.
— Проходите, стол накрыла.
Сын к дивану побежал, к старым игрушкам. Мать достала из шкафа пакет, сунула мне в руки. Китайская машинка и конфеты в мятой упаковке.
— Это ему.
Я держала пакет и молчала. Неделю назад племяннице родители скинулись на айфон — девятнадцать ей, универ, квартира в подарок. Моему сыну — машинка, которая развалится через час.
Подняла глаза. На холодильнике — новый магнитик. Фото племянницы с телефоном, надпись: «Любимой внучке». Фотографии моего сына там не было.
— Мам, чай будешь ставить?
— Сейчас, не торопи.
Она открыла варенье, поставила себе с отцом. Нам — печенье из пачки.
Сын схватил машинку, завертел колёса — одно сразу заболталось. Я обняла его, он пах шампунем и детством, которого у меня не было.
Отец включил телевизор. Мать хлебнула чай. Я смотрела на банки аджики и думала: почему я всё ещё здесь? Мне тридцать, муж, ребёнок, двойня на подходе. А я сижу и считаю банки — как в детстве считала куски пирога.
Сын подбежал к столу, потянулся к ножницам — хотел бумагу резать. Я не успела. Он чиркнул по скатерти — дырка.
Мать вскочила.
— Ты что наделал?! Скатерть же новая!
— Мам, он маленький, не нарочно…
— Не нарочно! Ты следить должна! Это вещь дорогая!
Я встала, взяла сына на руки. Он прижался, испуганный.
— Куплю новую.
— Купишь, конечно! Думаешь, я так оставлю?!
Я вспомнила. Год назад племянницы кожаный диван кухонным ножом порезали. Мать рассмеялась тогда: «Дети, что с них взять».
— Мам, а когда девочки диван резали, ты тоже требовала деньги?
Она замерла. Лицо побелело, потом залилось краской.
— Ты что себе позволяешь?!
— Я просто спрашиваю. Почему им можно, а моему нет?
— Потому что ты всегда завидовала сестре! — она ударила ладонью по столу. — С детства одно и то же! Ей больше, ей лучше! Ты так и не выросла!
Слова застряли комом в горле. Я молчала.
— Я не завидую. Я хочу, чтоб мой ребёнок был тебе не хуже её детей.
— Как ты смеешь?! Я плохая бабушка?! Подарок купила, стол накрыла, а ты — претензии!
Отец поднял глаза.
— Не расстраивай мать. Давление у неё.
Я пошла к двери. Схватила куртку, надела сыну. Он смотрел на меня — ничего не понимал.
— Ты куда?! Торт даже не попробовали!
— Устала я, мам.
— Устала! Вечно устала! А я не устала?! Вас двоих подняла, внуков нянчу!
— Ты сестриных нянчишь, мам. Моего полгода не видела.
— Потому что сама не привозишь!
Я открыла дверь. Холод в лицо — отрезвил.
— Пока, мам.
— Иди, иди! Обиделась!
Дома муж открыл — всё понял сразу. Забрал сына, понёс умывать. Я села на диван, слёзы пошли тихо.
Вспомнила школу. Сестре комнату отдали — гостей принимала допоздна. Я в зале спала, музыкалку бросила. Мать сказала: «Слуха у тебя всё равно нет». Свадьбу вспомнила — сестре ресторан, мне кафе на двадцать человек. Роды — племяннице когда родилась, мать полгода у сестры жила. Мне приехала на два дня: «Справишься сама».
— Хватит туда ездить, — муж сел рядом. — Хватит.
— Она мать.
— И что? Она тебе всю жизнь показывает — ты не такая. Зачем тебе это?
Телефон завибрировал. Мать.
«Приезжай в субботу. Пирог испеку».
Как будто ничего не было. Я набрала: «Не смогу».
Ответ мгновенный: «Обиделась что ли?!»
Я положила телефон экраном вниз.
Сын прибежал, забрался на колени — аккуратно, огибая живот. Машинка выпала, колесо окончательно отвалилось.
Я подняла игрушку. Пластик облезлый, дешёвый. Сломалась за час.
Три дня не брала трубку. Мать названивала — сбрасывала. Потом сообщение от отца: «Ты мать до инфаркта доведёшь».
А меня кто-нибудь спросит, как я?
Муж готовил ужин, сын рисовал на полу. Я гладила живот — там двое. Два новых человека, которые будут смотреть на меня и ждать любви.
Они получат её. Одинаково. Без банок, которые одному можно забрать, а другому — только в гостях попробовать. Без магнитиков «любимый» и «нелюбимый». Без машинок за копейки, пока другому — айфон.
Телефон снова. Мать.
«В пятницу сестра уезжает. Посиди с Дашей, ей не с кем оставить».
Даша — племянница. Девятнадцать лет. Квартира своя, айфон новый. И ей нужна няня?
Я набрала: «Нет».
Телефон разрывался через секунду.
— Как это нет?! — мать кричала, не здоровалась. — Я тебя прошу!
— Не смогу, мам.
— Ты же не работаешь! Чем занята?!
— У меня сын. И я на седьмом месяце.
— При чём тут это?! Один день посидеть не можешь?! Я же мать!
Муж обернулся от плиты, посмотрел на меня. Я встретилась с ним взглядом — и что-то внутри щёлкнуло.
— Я тоже мать, мам. И моим детям не нужна бабушка, которая их не любит.
— Что ты сказала?!
— Больше не приеду. Не позвоню. Хватит.
— Ты с ума сошла?! Я всю жизнь тебе отдала!
— Сестре отдала, мам. Мне ты отдала объедки.
Я нажала отбой. Руки тряслись, но внутри — тишина.
Муж обнял сзади.
— Молодец.
Я заблокировала номер. Потом отца. Потом сестры — на всякий случай.
Сын подбежал, протянул рисунок — синие и красные линии.
— Это нам.
Я взяла листок. Наша семья, где никто не будет делить детей на любимых и остальных.
— Повесим на холодильник.
Через неделю в дверь позвонили. Сестра.
Дублёнка дорогая, сумка брендовая. Лицо недовольное.
— Ты что себе позволяешь? — она прошла, не спросив. — Мать из-за тебя не спит!
— Здравствуй.
— Ты понимаешь, что творишь?!
Я закрыла дверь, прислонилась спиной. Устала — от живота, от тяжести, от всего.
— Я ничего не творю. Просто не приезжаю больше.
— Из-за чего?! Из-за каких-то банок?!
Я посмотрела на неё. Она красивая, ухоженная — маникюр, укладка, духи. Я — в домашних штанах, растянутой кофте, с животом.
— Не из-за банок. Из-за того, что мне тридцать, а мать до сих пор показывает — я хуже тебя.
— Бред! — сестра скинула сумку на тумбочку. — Она вас одинаково любит!
— Твоим детям она дарит айфоны. Моему — машинку за копейки, которая сломалась через час.
— У меня дети взрослые, им больше нужно!
— Ему два года. Ему не нужно больше. Ему нужно, чтоб бабушка его обняла хоть раз.
Сестра замолчала, потом фыркнула.
— Ты всегда странная была. Вечно выдумываешь.
— Когда твои дочки диван порезали — она смеялась. Когда мой сын скатерть порезал — требовала денег.
— Диван старый был!
— Дело не в диване. Дело в том, что твоим всё можно. Моему — ничего.
Сестра достала телефон, быстро что-то набрала.
— К психологу тебе надо. Фигню накрутила в голове.
— Уходи.
— Что?
— Уходи отсюда. Мне плохо, мне тяжело, и сил на этот разговор нет.
— Офигела! Я по-хорошему приехала!
— По-хорошему — это когда спрашивают, как дела. А не орут с порога.
Она схватила сумку, развернулась.
— Мать права была. Ты всегда завидовала.
Хлопнула дверью. Я осталась стоять у стены. Ноги подкашивались.
Муж вышел из детской.
— Слышал?
— Слышал. Она не права. Она просто не хочет признавать, что ей всю жизнь больше доставалось. Потому что тогда придётся признать — она это не заслужила.
Вечером пришло сообщение от матери.
«Сестра сказала, ты её выгнала. Совсем совесть потеряла. Не звони больше, раз мы тебе не нужны».
Я читала и ждала — вдруг больно станет. Вдруг захочется позвонить.
Ничего. Пустота.
Я удалила сообщение. Муж сел рядом.
— Как ты?
— Нормально. Правда.
Телефон снова. Отец.
«Ты мать до могилы доведёшь».
Я заблокировала номер. Последний.
— Всё?
— Всё.
Он обнял меня крепче. Я закрыла глаза.
Впервые за тридцать лет — тихо.
Двойня родилась в марте. Два мальчика. Муж плакал в роддоме — от счастья, от страха.
Сын познакомился с братьями осторожно — трогал пальчики, гладил по головкам.
— Можно их обнимать?
— Можно. Ты теперь старший брат.
Он важно кивал, приносил им игрушки — свои, самые любимые.
Я ждала — вдруг мать позвонит. Вдруг узнает, приедет.
Тишина.
Муж варил, стирал, качал детей по ночам. Я кормила, не высыпалась, плакала от усталости — но внутри была лёгкость. Никто не говорил, что я делаю не так. Никто не сравнивал моих детей с чужими.
Летом гуляли в парке — я, муж, трое детей. Коляска двойная, сын бежал рядом с мороженым.
Я обернулась — и увидела её.
Мать сидела на скамейке, метрах в десяти. Смотрела на нас. Лицо осунувшееся, постаревшее. Рядом сестра, что-то показывала в телефоне.
Мать подняла глаза, встретилась со мной взглядом.
Сердце ухнуло. Она смотрела на коляску, на близнецов. Потом на сына, который бежал к мужу, смеялся. Потом на меня.
Я ждала — вдруг встанет, подойдёт.
Она отвернулась.
Сестра что-то спросила, мать покачала головой. Они встали, пошли в другую сторону.
Я стояла и смотрела им вслед. Внутри ничего не дрогнуло. Ни больно, ни страшно. Пусто.
Муж подошёл, взял меня за руку.
— Это она?
— Она.
— Хочешь, я догоню?
— Нет.
Он обнял меня. Сын подбежал, потянул за руку.
— Мам, пойдём к качелям!
— Пойдём.
Мы пошли. Я не обернулась.
Вечером укладывала детей. Близнецы сопели в кроватках — одинаковых, белых. Сын лежал в своей, обнимал медведя.
— Мам, а бабушка когда приедет?
Я присела на край кровати.
— Не приедет, солнце.
— Почему?
— Так получилось.
— А она нас любит?
Я погладила его по голове. Волосы мягкие, тёплые.
— Не знаю. Но это неважно.
— Почему?
— Потому что я вас люблю. Папа любит. И этого достаточно.
Он подумал, кивнул.
— Ладно.
Я поцеловала его в лоб, выключила свет.
В гостиной муж собирал игрушки. Я помогла, потом мы сели на диван.
— Ты жалеешь? — спросил он. — Что не подошла. Не поговорила.
Я вспомнила, как всю жизнь ждала от матери хоть слова, хоть взгляда. Как считала банки и подарки, как сравнивала себя с сестрой. Как стояла с сыном на руках и слышала: «Ты всегда завидовала».
— Нет. Не жалею.
Он поцеловал меня. Я закрыла глаза.
За стеной сопели трое детей — трое одинаково любимых. Никто из них никогда не будет стоять и считать, кому больше достаётся. Никто не будет ждать тепла, которого нет.
Я встала, подошла к холодильнику. На нём висел рисунок сына — тот самый, с кривыми линиями. Синие, красные, жёлтые.
Наша семья.
Я провела пальцем по бумаге.
Больше не надо было ничего доказывать. Не надо было ждать, что мать изменится. Не надо было считать банки аджики и магнитики на холодильнике.
Я выбрала своих детей. И они выбрали меня.
Этого хватит.
