Маргарита вошла в палату, когда за окном гасли последние краски осеннего заката. Мать лежала неподвижно, только грудь едва заметно поднималась под больничной простыней. Седые волосы растрепались по подушке, и впервые за много лет Маргарита увидела её беззащитной. Не той женщиной с твёрдым взглядом, которая всегда знала, что сказать, чтобы больнее ранить.
— Мама, — прошептала она, присаживаясь на край кровати. — Я здесь.
Веки приоткрылись. Взгляд скользнул мимо, будто дочь была лишь тенью на стене.
— Антон… звонил? — голос прозвучал как осколки разбитого стекла.
Маргарита сжала сумочку. Антон. Конечно. Даже сейчас, на краю бездны, мать думала о нём — о мужчине, который ушёл пятнадцать лет назад, оставив за собой пустые бутылки и долги.
— Нет, мама. Не звонил.
— Скажи ему… квартира… — дыхание прервалось, и Маргарита инстинктивно наклонилась ближе. — Документы… у нотариуса Смирновой…
Сердце стукнуло тревожно, но Маргарита заставила себя улыбнуться.
— Не думай сейчас об этом. Отдыхай.
Она ждала. Ждала хоть слова, хоть намёка на тепло. «Спасибо, что приехала», «Прости», «Я люблю тебя» — любого из этих слов хватило бы, чтобы годы обид растаяли, как первый снег.
Но мать закрыла глаза и отвернулась к стене.
Маргарита просидела рядом до полуночи, слушая ровное попискивание монитора. Когда медсестра мягко коснулась её плеча, говоря, что пора идти, она поднялась и вышла, не оборачиваясь. В коридоре пахло хлоркой и чужим горем.
Утром позвонили из больницы. Мать умерла в четыре часа, одна.
На похороны пришло человек двадцать — соседи, дальние родственники, которых Маргарита видела раз в десять лет. Антон так и не появился. Зато объявился Саша — ещё один «гость» из материнского прошлого, пахнущий табаком и нафталином, который всё время похорон стоял у гроба с таким видом, будто потерял самое дорогое.
— Хорошая была женщина, — бормотал он, утирая покрасневшие глаза. — Золотая.
Маргарита молчала. Золотая. Для всех, кроме собственной дочери.
Когда земля глухо застучала по крышке гроба, она почувствовала не облегчение, а пустоту. Огромную, выжженную, как после пожара. И ещё — тянущее беспокойство. Слова матери о нотариусе не давали покоя.
Вечером, разбирая вещи в материнской квартире на Садовой, Маргарита нашла конверт между страницами старого фотоальбома. Внутри — свежее завещание, датированное двумя неделями ранее.
Квартира отходила Антону Ивановичу Кравцову.
Буквы поплыли перед глазами. Маргарита перечитала документ трижды, будто слова могли измениться. Но нет. Её имени там не было вообще. Словно она не существовала. Словно двадцать лет, когда она высылала деньги, приезжала по выходным, терпела колкости и молчание — всё это не имело значения.
Телефон завибрировал. Максим.
«Где ты? Нам нужно поговорить. Срочно».
Маргарита посмотрела на экран, потом на завещание в руках, и что-то внутри надломилось окончательно. Она ещё не знала, что разговор с Максимом обрушит на неё вторую лавину в этот проклятый день.
Цена заботы
Двадцать лет назад, когда Маргарите было пятнадцать, она точно знала: материнскую любви нужно заслужить. Нет, не словами, не объятиями — деньгами.
Мать сидела за кухонным столом с калькулятором и ворохом счетов. Антон тогда ещё жил с ними, но денег не приносил — только запах перегара и бесконечные обещания.
— Учиться хочешь? — мать подняла на дочь усталый взгляд. — Тогда работать начинай. Я не резиновая.
В шестнадцать Маргарита устроилась продавцом в магазин. Училась по вечерам, днём стояла за прилавком. Спала по пять часов. Зато каждый месяц могла положить на стол конверт с деньгами — и видеть, как лицо матери на мгновение смягчается.
«Молодец», — говорила мать. Не «спасибо», не «ты устала», а именно так — как оценку выполненной работы.
После техникума Маргарита нашла работу в городской администрации. Должность скромная, зарплата небольшая, но перспективы были. Она вгрызалась в документы. Брала сверхурочные, училась разбираться в хитросплетениях бюджетных потоков. Через три года её повысили до главного специалиста. Через пять — до начальника отдела.
Коллеги уважали. Начальство ценило. Только мать по-прежнему смотрела на дочь так, будто та всё делала недостаточно хорошо.
— Начальник отдела, — усмехнулась она, когда Маргарита рассказала о повышении. — И что с того? Зарплата-то всё равно копеечная.
Маргарита сжала кулаки под столом, но промолчала. Научилась молчать. Научилась глотать обиды, как горькое лекарство, необходимое для выживания.
Максима она встретила на совещании межведомственной комиссии. Он работал в управлении архитектуры — обаятельный, весёлый, с умением разрядить любую напряжённую ситуацию шуткой. После третьей случайной встречи в коридоре он пригласил её на кофе.
— Вы всегда такая серьёзная? — спросил он, помешивая сахар в чашке.
— А что, нужно быть несерьёзной?
— Иногда да. Иначе жизнь пройдёт мимо.
Жизнь. Маргарите было тридцать два, и она вдруг поняла, что не помнит, когда в последний раз делала что-то для себя. Не для матери, не для работы — для себя.
Стали встречаться. Максим был лёгким, как весенний ветер — приносил цветы просто так, целовал на лестничной площадке, смеялся над её излишней педантичностью. Через полгода он переехал к ней, в недавно купленную квартиру.
Мать отнеслась к этому с привычным равнодушием.
— Смотри, чтоб не бросил. Мужики все одинаковые.
Но не бросил. Два года они жили тихо и, как казалось Маргарите, счастливо. Максим привык к её ночным отчётам, она — к его пятничным посиделкам с друзьями. По выходным ездили к матери. Маргарита готовила обеды, убирала, оставляла в тумбочке конверт.
Максим однажды спросил:
— Зачем ты это делаешь? Она же даже спасибо не говорит.
— Она моя мать, — ответила Маргарита, и в этих словах слышалось не оправдание, а приговор самой себе.
Теперь, стоя в опустевшей квартире с завещанием в руках, она вспомнила тот разговор. Зачем? Ради чего? Чтобы в итоге получить пустоту и юридический документ, вычёркивающий её из жизни матери окончательно?
Телефон снова завибрировал. Максим названивал уже третий раз.
Маргарита взяла трубку.
— Где ты? — голос звучал напряжённо. — Мне нужно тебе кое-что сказать. Срочно.
— Я в материнской квартире. Разбираю вещи.
Пауза. Потом:
— Рита, приезжай домой. Пожалуйста. Это… это важно.
Что-то в его интонации заставило сердце забиться быстрее. Маргарита посмотрела на часы — уже девятый вечер. Завтра ей нужно было идти к нотариусу, разбираться с этим кошмаром наследства, но голос Максима обещал новую беду.
— Хорошо. Буду через час.
Сложила завещание обратно в конверт, выключила свет и закрыла дверь. На лестничной площадке пахло кошками и старой краской — запахами детства, которые она ненавидела всей душой. Но теперь эта квартира не принадлежала ей даже формально. Антон. Человек, которого она видела дважды в жизни после его ухода, получал то, ради чего она работала и терпела двадцать лет.
Справедливости не существовало. Маргарита знала это давно. Но одно дело — знать, другое — почувствовать на собственной шкуре.
Трещина в фундаменте
Максим встретил её в дверях. Лицо осунувшееся, глаза бегают. Маргарита сразу поняла — что-то случилось. Что-то серьёзное.
— Присядь, — он указал на диван.
— Говори.
Он сглотнул, потёр ладонями лицо.
— Я взял кредит.
Маргарита замерла. Кредит. У них была договорённость — никаких крупных трат без обсуждения. Никаких долгов.
— Сколько?
— Полтора миллиона.
Пол качнулся под ногами. Полтора миллиона. Это три года её зарплаты. Это…
— На что?! — голос сорвался на крик, хотя она никогда не кричала.
Максим отвёл взгляд.
— На игру.
— Что?
— Онлайн-казино. Я думал… думал отыграюсь. Сначала выигрывал, а потом…
Слова застряли в горле. Маргарита смотрела на этого человека — на его опущенные плечи, на дрожащие руки — и не узнавала. Два года. Два года она жила с ним под одной крышей, и не заметила. Не заметила, как он тратит ночи за компьютером, как уходит в себя, как врёт.
— Платежи начинаются через неделю, — продолжал он, глядя в пол. — Тридцать восемь тысяч в месяц. Я не потянул бы один, но если мы вместе…
— Вместе? — Маргарита засмеялась, и этот смех был страшнее слёз. — Ты спятил?
— Рита, пожалуйста. Я исправлюсь. Продашь родительскую квартиру и погасим кредит. Я уже удалил все приложения, я…
— Уходи.
— Что?
— Уходи. Сейчас же. Собери вещи и уходи.
Он шагнул к ней, протянул руки, но Маргарита отстранилась.
— Я люблю тебя, — прошептал он. — Мы справимся. Я изменюсь.
Изменюсь. Сколько раз она слышала это слово? Мать говорила, что Антон изменится. Что Саша изменится. Что всё наладится, стоит только подождать, потерпеть, простить.
— Нет, — сказала Маргарита твёрдо. — Не справимся. Это твой долг. Твоя ложь. И твоя жизнь — без меня.
Максим собирал вещи два часа. Маргарита сидела на кухне, глядя в окно. Город мерцал огнями, равнодушный к её боли. Когда дверь за ним закрылась, она не заплакала. Слёз не осталось. Осталась только выжженная пустота там, где раньше билось что-то живое.
Утро встретило головной болью и пропущенными звонками от Максима. Она заблокировала его номер, выпила крепкого кофе и поехала к нотариусу.
Нотариус Смирнова оказалась женщиной лет пятидесяти с усталым лицом и профессиональной вежливостью.
— Завещание составлено по всем правилам, — объяснила она, просматривая документы. — Ваша мать была в здравом уме, медицинское заключение имеется. Оспорить практически невозможно.
— Но я её дочь. Единственная дочь.
— К сожалению, законодательство позволяет завещать имущество кому угодно. Вы не являетесь нетрудоспособной иждивенкой, значит, права на обязательную долю не имеете.
Маргарита сжала сумочку. Антон. Мужчина, который бросил мать пятнадцать лет назад, получал квартиру, в которой прошло её детство. Квартиру, куда она приезжала каждые выходные, куда носила продукты и лекарства, где стирала полы и мыла окна.
— Могу я с ним связаться? С Антоном?
Нотариус протянула листок с номером телефона.
Маргарита вышла на улицу, набрала номер. Долгие гудки, потом хриплый мужской голос:
— Алло.
— Антон Иванович? Это Маргарита. Дочь Елены Сергеевны.
Пауза.
— А. Да. Соболезную.
— Вы знаете о завещании?
— Знаю. Лена ещё месяц назад предупредила.
Месяц назад. Значит, мать всё планировала, всё продумывала. И ни слова ей, дочери.
— Зачем она это сделала?
Антон вздохнул.
— Слушай, девочка. Я тебе скажу честно — я сам не понял. Мы расстались давно, я живу своей жизнью. У меня другая женщина. Но Лена позвонила, сказала: хочу тебе квартиру оставить. Я отказывался, говорил — у тебя дочь есть. А она… — он замолчал.
— Что она?
— Сказала: «Маргарита без меня справится. А тебе помочь больше некому».
Маргарита прислонилась к холодной стене здания. Справится. Всегда справлялась. Потому что выбора не было. Потому что мать с детства приучила — рассчитывай только на себя.
— Слушай, — продолжал Антон. — Мне эта квартира не нужна. Я могу отказаться от наследства. Или продать её, а деньги тебе отдать.
— Не надо, — услышала она свой голос как будто со стороны. — Забирайте. Мать так решила.
Она повесила трубку и пошла наугад по улицам. Город готовился к зиме — деревья стояли голые, небо низко нависало серой тяжестью. Маргарита шла и думала о том, что больше не за что держаться. Мать умерла, не оставив ни любви, ни наследства. Максим оказался лжецом и игроманом. Работа? Да, работа есть. Но разве можно жить только работой?
У продуктового магазина она столкнулась с кем-то и едва не упала.
— Извините! — мужской голос. Сильные руки подхватили её за локоть. — Вы не ушиблись?
Маргарита подняла глаза и замерла. Перед ней стоял Дмитрий Соколов — её одноклассник, её первая любовь, человек, которого не видела лет десять.
— Рита? — глаза расширились от удивления. — Это правда ты?
И в этот момент что-то щёлкнуло в памяти. Школьный двор, май, выпускной. Дима признавался ей в любви, а она уезжала в другой город поступать в техникум. «Подожди меня», — говорил он. Но она не ждала. Не верила. Решила, что любовь — роскошь, которую она не может себе в то время позволить.
Теперь он стоял перед ней — возмужавший, с первой сединой у висков, с усталостью в глазах, которая приходит не от работы, а от жизни.
— Дима, — прошептала она. — Привет.
Осколки прошлого
Они сидели в маленьком кафе на углу Садовой и Советской — том самом, где в старших классах собирались после уроков. Тогда здесь подавали дешёвые пирожки и сладкий чай из мятых стаканов. Теперь — капучино и чизкейки на белых блюдцах. Но запах корицы остался прежним, и от этого прошлое накатывало острее.
Дмитрий размешивал сахар в кофе, и Маргарита заметила обручальное кольцо на его пальце. Сердце кольнуло, хотя она не имела права на эту боль.
— Ты женат? — спросила она, стараясь, чтобы голос звучал ровно.
Он посмотрел на кольцо, и лицо дрогнуло.
— Был. Жена умерла два года назад. Онкология.
— Дима… Прости. Я не знала.
Он покачал головой.
— Откуда тебе знать? Ты же уехала. Поступила, как хотела, построила карьеру. Я следил издалека — через общих знакомых. Гордился тобой.
Маргарита опустила взгляд в чашку. Карьера. Если бы он знал, какой ценой.
— У тебя дети есть? — спросила она тихо.
Лицо Димы просветлело.
— Дочка. Алиса. Три года. Она… — он достал телефон, показал фотографию. Девочка с кудрявыми светлыми волосами и огромными голубыми глазами смеялась, обнимая плюшевого медведя. — Она всё, что у меня осталось от Кати.
— Она красавица.
— И упрямая, как танк. — Дима улыбнулся, и Маргарита увидела в этой улыбке столько нежности, что стало больно. Так на неё никто никогда не смотрел. Даже Максим.
— Воспитываешь один?
— Один. Родители Кати помогают, но они в области живут. Ко мне по выходным приезжают. А в будни я сам — садик, поликлиники, бесконечные «почему» и «купи». — Он рассмеялся. — Но я не жалуюсь. Алиса — мой смысл.
Смысл. Маргарита повторила про себя это слово. Смысл жизни. Когда-то она думала, что смысл — заслужить материнскую любовь. Потом — построить карьеру. Потом — создать семью. Но всё оказалось песком, рассыпающимся между пальцев.
— А у тебя как дела? — Дима внимательно посмотрел на неё. — Замужем?
— Нет. Был парень, но… расстались. Недавно.
— Дети?
Она покачала головой, и вдруг к горлу подступил ком. Детей нет. Мужа нет. Матери больше нет. Квартиры, за которую она платила последние двадцать лет, тоже нет.
— Рита, — Дима накрыл её руку своей ладонью. — Что случилось?
И она рассказала. Всё. Про мать, которая никогда не говорила «люблю». Про завещание в пользу Антона. Про Максима и полтора миллиона долга. Слова лились, как вода из прорванной плотины, и она не могла остановиться. Дима молчал, слушал, не перебивая.
Когда замолчала, он долго сидел, глядя в окно.
— Знаешь, что я понял после смерти Кати? — сказал наконец. — Мы не можем контролировать, кто нас любит и как. Не можем заставить людей быть благодарными, честными, справедливыми. Единственное, что в нашей власти — решить, с кем мы хотим идти дальше. И отпустить тех, кто не ценит нас.
— Легко сказать.
— Трудно сделать. Но возможно. — Он сжал её пальцы. — Рита, ты всю жизнь отдавала. Матери, работе, этому… Максиму. А что получала взамен?
Она задумалась. Что? Пустоту. Обиды. Ощущение, что недостаточно хороша, недостаточно полезна.
— Ничего, — прошептала она.
— Вот именно. Ты выгорела до тла, пытаясь согреть тех, кто не умеет ценить тепло. — Дима помолчал. — Я не хочу лезть в душу. Но если нужна поддержка, я рядом. Как старый друг. Как… как тот, кто помнит тебя другой.
— Какой?
— Живой. Смеющейся. Той, что мечтала о большом и верила, что всё возможно.
Маргарита почувствовала, как по щекам текут слёзы. Она не плакала на похоронах, не плакала, когда узнала о завещании. Не плакала, когда выгоняла Максима. А сейчас плакала — от чужой доброты, от воспоминаний о себе прежней. От осознания, что где-то по дороге потеряла саму себя.
— Дима, мне страшно, — призналась она сквозь слёзы. — Не знаю, что делать дальше. Не знаю, кто я без всего этого груза. Привыкла жить по-другому.
— Тогда давай искать вместе. — Он улыбнулся. — У меня как раз есть вакансия.
— Какая?
— Друг. Мне нужен друг, который не жалеет, а понимает. Алисе — тётя, которая не будет читать нотации, а просто будет рядом. А тебе… — он замолчал, подбирая слова. — Тебе нужна причина остаться в этом городе. Новая причина, не связанная с прошлым.
Маргарита посмотрела в его глаза. Карие, тёплые, честные. Без задней мысли, без требований. Просто предложение руки помощи от человека, который сам прошёл через ад утраты.
— Я подумаю, — сказала она.
— Думай. А пока… — он написал номер на салфетке. — Звони, когда захочешь поговорить. Или просто помолчать. Молчание тоже лечит.
Распрощались у кафе. Дмитрий пошёл забирать дочку из садика, Маргарита — неизвестно куда. Она брела по улицам, и в голове кружили мысли. Остаться или уехать? Простить мать посмертно или хранить обиду? Открыться новому или закрыться в панцире, как раненая черепаха?
Вечером снова вернулась в материнскую квартиру. Антон прислал сообщение: «Я серьёзно. Не хочу этой квартиры. Приезжай, обсудим». Но Маргарита не ответила. Она ходила по комнатам, вспоминая.
Вот детская, где делала уроки при свете настольной лампы, потому что мать экономила на электричестве: люстра была табу. Вот кухня, где по вечерам сидела одна, пока мать была на свиданиях с очередным мужчиной. Вот балкон, где стояла в семнадцать, глядя на звёзды и мечтая сбежать.
Теперь сбегать было некуда. И не от чего. Прошлое умерло вместе с матерью.
Маргарита открыла окно. Холодный ноябрьский ветер ворвался в комнату. Вдохнула полной грудью. Пахло снегом и свободой.
На следующее утро она позвонила Диме.
Новая весна
Зима выдалась снежной и долгой. Маргарита будто проживала её в замедленной съёмке — каждый день тянулся, наполненный мелкими делами и большими решениями.
Она продала свою квартиру — ту, что покупала с такой гордостью пять лет назад. Деньги понадобились, чтобы съехать от воспоминаний о Максиме и начать с чистого листа. Антон, несмотря на её отказ, всё же настоял на встрече.
Они увиделись в нотариальной конторе. Антон оказался седым мужчиной с добрыми усталыми глазами, совсем не похожим на того пьяницу из детских воспоминаний Маргариты.
— Я оформил дарственную, — сказал он, протягивая документы. — Квартира твоя. Как и должно быть.
— Но мать хотела…
— Твоя мать многого хотела, — перебил Антон. — Но не всегда то, что она хотела, было правильным. Я разрушил твою семью когда-то. Пусть хоть сейчас что-то исправлю.
Маргарита взяла документы дрожащими руками. Квартира возвращалась к ней. Но радости не было — только странное облегчение, смешанное с горечью. Мать и после смерти продолжала управлять её жизнью, только теперь через чужие руки.
— Спасибо, — выдавила она.
Антон кивнул и вышел, сутулясь. Маргарита осталась одна с ворохом бумаг и тяжёлым вопросом: что теперь делать с этой квартирой? Жить там, среди призраков детства? Или продать и окончательно порвать с прошлым?
Решение пришло неожиданно. Дмитрий позвонил вечером, когда она сидела на кухне, глядя в окно на падающий снег.
— Рита, я, наверное, не вовремя, — голос звучал виноватым. — Но у меня проблема. Алиса заболела, температура под сорок. Родители Кати не могут приехать — у них метель дороги замела. А мне завтра на важное совещание, переносить нельзя. Ты не могла бы…
— Адрес давай, — сказала она, уже натягивая куртку. — Утром буду.
Дмитрий жил в двухкомнатной квартире на окраине города. Когда Маргарита вошла, её встретил запах ромашкового чая и детских лекарств. Алиса лежала на диване, укутанная в плед, с красными щеками и блестящими от жара глазами.
— Это тётя Рита, — представил Дима дочку. — Она посидит с тобой, пока папа на работе.
— А где мама? — спросила девочка хриплым голосом.
Дима замер. Маргарита видела, как у него дрогнули губы.
— Мама на небе, солнышко. Помнишь, мы говорили?
Алиса кивнула и снова закрыла глаза.
Дима показал, где лекарства, как измерять температуру, оставил все телефоны. Уходя, обернулся на пороге:
— Спасибо. Ты… ты не представляешь, как ты меня выручила.
Маргарита осталась наедине с больным ребёнком. Странное ощущение — она никогда не сидела с детьми, не знала, как успокаивать, чем занимать. Но Алиса оказалась тихой. Пила чай, послушно принимала лекарства, просила почитать сказку.
Маргарита читала про Дюймовочку, и вдруг поняла, что плачет. Слёзы капали на страницы, размывая буквы. Она вытирала их, но они текли снова.
— Тётя Рита, тебе больно? — Алиса приподнялась на локте.
— Нет, солнышко. Просто… просто грустно немного.
— Когда мне грустно, папа меня обнимает. Хочешь, я тебя обниму?
Маленькие ручки обвились вокруг её шеи, пахло детским шампунем и болезнью. Маргарита прижала девочку к себе и разрыдалась по-настоящему — навзрыд, как не плакала никогда. Вся боль, все обиды, вся усталость вырывались наружу, а Алиса гладила её по голове и шептала: «Не плачь, тётя Рита, не плачь».
Дмитрий вернулся через четыре часа и застал их спящими на диване — Алису под боком у Маргариты, обе укрытые пледом. Он долго стоял в дверях, глядя на эту картину, и что-то внутри него оттаяло.
С того дня Маргарита стала часто приезжать. Сначала чтобы посидеть с Алисой, потом — просто так, на чай и разговоры. Дима рассказывал про жену, про то, как тяжело было хоронить любовь всей своей жизни. Маргарита — про мать, про годы в роли дочери, которую не любят.
— Знаешь, что я понял? Мы не можем изменить прошлое. Не можем вернуть мёртвых или переписать их решения. Но мы можем не повторять их ошибок.
— Каких?
— Не любить тех, кто рядом. Не говорить важные слова вовремя. Не ценить счастье, пока оно не исчезло.
Маргарита молчала, глядя на него. Дима протянул руку, коснулся её щеки.
— Рита, я не тороплю тебя. Понимаю, что ты только начала выбираться из-под завала. Но я хочу, чтобы ты знала — я здесь. И если когда-нибудь будешь готова снова довериться кому-то… я буду ждать.
Она не ответила. Просто положила свою ладонь поверх его руки.
Весна пришла стремительно. Снег растаял за неделю, обнажив промокшую землю и первую робкую траву. Маргарита приняла решение насчёт материнской квартиры — продала её и на вырученные деньги сделала первый взнос за небольшой дом на окраине. С садом, верандой и детской комнатой.
— Зачем тебе детская? — спросил знакомый риелтор.
— На всякий случай, — ответила она, и сама удивилась своим словам.
Дима помогал с переездом. Алиса бегала по пустым комнатам, смеялась, требовала качели в саду. Маргарита смотрела на них — на этого мужчину, который умеет любить и не боится показывать слабость. На эту девочку, которая так легко впустила её в свою жизнь — и думала: «Вот оно. Вот то, ради чего стоит жить».
Вечером, когда Алиса уснула, а они с Димой сидели на ступеньках веранды, Маргарита спросила:
— Ты серьёзно сказал тогда? Про ожидание?
Он повернулся к ней.
— Серьёзнее не бывает.
— Я боюсь, — призналась она. — Боюсь снова ошибиться. Боюсь, что не умею быть счастливой.
— Счастью можно научиться, — Дима обнял её за плечи. — Как езде на велосипеде. Сначала страшно, падаешь. Потом привыкаешь. А потом уже не представляешь, как жил без этого.
Маргарита прислонилась к нему. Впервые за много лет она чувствовала себя не той, кто должен всех вытягивать, а той, кого готовы вытянуть. Не той, кто отдаёт последнее, а той, кому готовы отдать. Не той, кто заслуживает любовь жертвами, а той, кого любят просто за то, что она есть.
— А если я плохая мачеха? — прошептала она.
— Ты уже не плохая. Алиса каждый день спрашивает, когда придёт тётя Рита. Вчера нарисовала нас троих и повесила на холодильник.
Слёзы снова подступили к горлу, но теперь это были другие слёзы — светлые, тёплые.
— Дим, я готова попробовать.
Он поцеловал её. Медленно, бережно, как целуют что-то хрупкое и драгоценное. Над ними шумела листва молодых яблонь, посаженных прежними хозяевами дома. Где-то вдалеке пела гармонь — соседи отмечали чей-то день рождения.
И Маргарита вдруг поняла простую вещь, на осознание которой ушло тридцать семь лет: она не обязана была зарабатывать материнскую любовь. Не обязана была тянуть на себе чужие долги. Не обязана была доказывать свою ценность.
Она имела право просто жить. Просто быть. Просто любить и быть любимой.
Мать ушла, забрав с собой все шансы на примирение. Но оставила неожиданный подарок — свободу. Свободу от вечного ожидания тепла из холодного источника. Свободу начать заново.
— Знаешь, — сказала Маргарита, глядя на звёзды, — мне кажется, я впервые за всю жизнь дома.
— Это хорошее начало, — Дима улыбнулся. — У нас впереди ещё много дорог. Но начинать лучше из дома.
В доме проснулась и заплакала Алиса. Маргарита поднялась, пошла к ней — успокаивать, качать, шептать тихие слова. И в этот момент она знала точно: круг замкнулся. Она не стала такой матерью, какой была её мать. Она стала собой. Настоящей. Живой. Достойной любви.
А это и было главной победой.
