Конфликт начался не с крика и не с хлопанья дверью. Он начался с сообщения на телефоне. Короткого, как приговор: «Мы с мамой всё решили. В субботу едем к ней. Важное дело».
Анна перечитала его раз десять, будто в этих пяти словах могло появиться второе дно, тайный смысл, другая вселенная, где у неё вообще спрашивают мнение. Не появилось. Только раздражение, которое медленно клокотало где-то под рёбрами.
Ноябрь за окном был классическим — серым, мокрым, с грязной кашей вместо снега и обрывками прошлогодних листьев, вмерзших в асфальт. На подоконнике стояли чашки с остывшим чаем, ноутбук показывал незаконченный рабочий файл, а в голове крутилась одна мысль: как же его, блин, угораздило опять всё решить не с ней, а с мамочкой?
— Ну? — вслух спросила она сама себя и, с раздражением, набрала ответ. — Какое ещё «важное»?
Ответ пришёл быстро, будто он ждал, как солдат перед расстрелом.
«Мама продаёт дачу. Нужно помочь разобрать вещи и подготовить к показу».
Анна невесело усмехнулась. Дача. Конечно. Та самая дача, куда каждое лето они таскали пыльные одеяла, чужую посуду и мешки с каким-то старьём “на хранение”. Та самая дача, которая «давно никому не нужна», но при этом вызывала священный трепет у Ольги Сергеевны.
— Ты там прописан, что ли? — процедила Анна, когда Сергей вечером вернулся домой и кинул куртку на стул. — Или её дача — это наш второй адрес?
— Аня, не начинай, — устало проговорил он, снимая ботинки. — Там просто нужно помочь. Она одна там не справится.
— Она одна двадцать лет там справлялась, Серёж. Картошку сажала, забор красила, яблоки таскала. А как только запахло продажей — внезапно появилось слово «помоги».
Он на секунду замолчал, уставившись в стену, будто там висел правильный ответ.
— Это моя мать. Я не могу её вот так послать.
— А меня, выходит, можешь? — Анна повернулась к нему резко. — Ты даже не спросил, что у меня вообще есть планы. У меня, прикинь, выходные тоже не просто шапка для мебели.
— Какие планы?..
— Да любые! Я хотела просто быть дома. Проснуться без будильника, дойти до кухни в пижаме, а не в кроссовках и чужой куртке в твоей машине. Это что, роскошь какая-то?
Он прошёл мимо неё на кухню, открыл холодильник, как будто там лежала инструкция «как правильно отвечать жене, когда ты налажал».
— Поедем, поможем и вернёмся, — сказал он. — Полдня — и всё.
— Полдня с твоей матерью — это минимум восемь часов ощущения вины и три моральных вывиха, — фыркнула Анна. — Не Господь Бог, а управляющий реальностью.
Сергей чуть усмехнулся, но тут же спохватился — она была не в том настроении, чтобы оценивать юмор.
— Ты же понимаешь, что если я не поеду, она это никогда не забудет.
— А если поедешь — я забуду. Тоже неплохая перспектива, кстати.
Он захлопнул холодильник и наконец посмотрел на неё. Взгляд у него был растерянный, взрослый и какой-то виноватый одновременно.
— Почему ты всегда ставишь меня перед выбором?
— Потому что за тебя его никто не сделает, Серёж, — спокойно ответила Анна. — И я, если честно, уже устала быть запасным вариантом после «мамы решила».
Это повисло в воздухе, как невидимая нитка. Можно было дёрнуть — и всё порвётся. Можно было убрать — и она так и останется между ними.
Ночь прошла без объятий. Каждый спал на своей стороне. Анна ловила себя на том, что больше не хочет поворачиваться к нему спиной… но и лицом тоже почему-то не хотелось.
Утром Сергей встал первым. Тихо ходил по квартире, шуршал одеждой, пытался не греметь кружкой. Эта аккуратность бесила сильнее, чем любой скандал. Видимо, он решил всё за всех уже окончательно — просто поехать.
— Ты куда собрался? — тихо спросила она, глядя, как он завязывает шнурки.
— К маме, — коротко.
— А я?
Он на секунду завис.
— А ты… если хочешь, поехали вместе.
Анна усмехнулась, но в этой улыбке не было ни грамма радости.
— Вот это приглашение. Вот это «равноправие». Спасибо, Сенечка, прямо чувствую себя желанным гостем на собственных выходных.
— Зачем ты всё усложняешь… — устало пробормотал он.
— Нет. Это ты всё упрощаешь до зависимости, — резко ответила она. — Мир не крутится вокруг твоей матери, понимаешь?
— Не смей так…
— А ты не смей игнорировать меня.
Он выпрямился, будто в нём наконец лопнула натянутая струна.
— Я просто еду помочь. Это нормально.
— Нормально — это спросить. Нормально — это выбрать свою семью. А не роль послушного сына средней полосы.
Сергей молча взял куртку и вышел. Дверь закрылась без хлопка, но как будто с точкой.
Анна осталась стоять посреди комнаты. Тишина была тяжёлой, вязкой. Где-то капала вода в ванной, за стеной кто-то включил телевизор. Быт шёл дальше, будто ничего не произошло.
Она села на диван и посмотрела на их совместное фото на полке. Смешные, уставшие, после переезда в эту квартиру. Тогда всё казалось проще. Тогда она была для него первой. Сейчас — явно второй.
Телефон завибрировал.
«Мы приехали. Тут завал. Мама в шоке. Было бы хорошо, если б ты всё-таки приехала».
Анна прочитала и медленно положила телефон экраном вниз.
— Было бы хорошо, — повторила она вслух, — если б меня вообще в этой жизни перестали использовать как удобную функцию.
Она встала, прошлась по квартире, остановилась у окна. Серый ноябрь навис над крышами домов, и город казался таким же уставшим, как она. Но вместе с усталостью пришло и другое чувство. Странное, острое, как холодный воздух в лёгких.
Анна не поехала. И в этом «не» было больше смысла, чем в сотне их прошлых «ладно».
К вечеру телефон молчал, как будто Сергей исчез не на даче, а в параллельной реальности. Ни «мы закончили», ни «я устал», ни даже классического «купи хлеб, пожалуйста». И вот странная штука — вместе с этим молчанием внутри неё стало… легче. Как будто кто-то наконец выключил фоновой звук, который бесил годами, но к которому ты привыкаешь, как к постоянно капающему крану.
Она включила свет только на кухне. Остальная квартира осталась в полумраке. Поставила чайник, машинально достала чашку, потом вторую — и только тут поняла, что по привычке рассчитывает на двоих. Усмехнулась самой себе.
— Отвыкай, девочка, — тихо сказала она. — Не все обязаны быть рядом вечность. Некоторые — чисто на сезон, как осенние куртки.
Телефон завибрировал уже ближе к девяти.
«Я приеду поздно. Мама попросила остаться, сегодня показывали дачу каким-то людям. Надо всё довести до ума».
Ключевая фраза даже не про дачу. Она была про «мама попросила». Как пароль. Как контрольный выстрел по остаткам терпения.
Анна не ответила.
Она легла спать одна. Не крутилась, не ждала, не вслушивалась в скрип лифта. Просто закрыла глаза и уснула, как человек, которому больше не нужно притворяться спящей, чтобы не разговаривать.
Сергей пришёл глубокой ночью. Анна услышала, как он разувается, как возится на кухне, как скрипит кровать. Она не пошевелилась. Даже дыхание не изменила. Не из обиды — из полного отсутствия желания участвовать в этом спектакле дальше.
Утром она встала первой и начала собираться на работу, хотя до понедельника ещё были сутки. Просто нужно было куда-то идти. Нормально жить.
— Ты чего так рано? — сонно спросил он, выходя из спальни с лицом побитого жизнью человека. — Сегодня же выходной.
— А у меня — нет, — спокойно ответила Анна, натягивая свитер. — Внутренний.
Он завис в дверном проёме.
— Ты злишься?
— Нет, Серёж. Я смотрю на реальность. А она, между прочим, пострашнее любой злости.
Он почесал затылок, как делал всегда, когда понимал, что разговор идёт не по его сценарию.
— Ну неужели ты правда думаешь, что я тебя не выбираю? Это же моя мать. У неё там всё рушится, она на нервах.
Анна рассмеялась. Громко, резко, неожиданно.
— Рушится? Она продаёт дачу. Не империю и не лабораторию из фильмов про конец света. Просто участок с домом. И ты ведёшь себя так, будто её назначили руководителем страны, а она не справляется.
Он сделал шаг ближе.
— А ты ведёшь себя так, будто я совершаю преступление.
— Нет. Ты совершаешь глупость. Системную. Из тех, что не лечатся «извини» и «я больше так не буду».
Эти слова явно задели. Он напрягся, вытянулся почти по струнке.
— Так скажи прямо, в чём дело, — повысил он голос. — Что ты от меня ждёшь? Чтобы я отказался от матери? Чтобы бросил её одну?
— Я жду, что ты, взрослый мужик, научишься думать своей головой, а не реагировать на команду «надо срочно». Я жду, что ты будешь советоваться со мной, а не ставить перед фактом. Я жду, что в этой квартире не будет ощущаться третье лицо, которое даже тут не живёт, но всё решает.
— Ты перегибаешь…
— Нет. Я наконец-то выпрямляюсь, — перебила Анна. — И тебе, конечно, неудобно это видеть.
Он замолчал. В комнате повисло не просто напряжение — чувство надлома. Словно между ними натянули прозрачную плёнку, и она вот-вот лопнет.
— Ты меня вообще любишь? — вдруг спросил он, тихо, почти уязвимо.
Анна посмотрела на него долго. Впервые — без эмоций, без защиты, без попытки смягчить ответ.
— Я слишком долго любила нас двоих. А ты всё это время любил только одного человека. И это была не я.
Сергей отступил на шаг, как будто она его физически оттолкнула.
— Вот значит как…
— Вот так, — спокойно кивнула она. — И самое обидное, что ты даже не замечал, как это происходит.
Он резко отвернулся, провёл рукой по лицу.
— Ты всё драматизируешь. Ну было напряжение, ну мать сложная, ну выходные через зад… Но мы же семья, Ань.
— Семья — не просто слово, — медленно ответила она. — Это выбор. Каждый день. И его, почему-то, всё время делаю только я.
В квартире стало так тихо, что было слышно, как выключается холодильник. Мир словно ждал решение.
— И что теперь? — глухо спросил он.
Анна взяла сумку, накинула куртку.
— А теперь я начну жить так, чтобы мне не нужно было выпрашивать своё место.
— Ты… уходишь? — в его голосе появилось то, чего там не было уже давно — страх.
Она задержалась на несколько секунд у двери.
— Я не ухожу. Я иду вперёд. Разница большая, Серёж. Подумай над этим.
Она вышла, не хлопая дверью.
На улице было холодно и ясно. Типичный ноябрь без прикрас — честный, колючий, настоящим воздухом обжигающий лёгкие. Анна шла по двору и впервые за долгое время не чувствовала себя потерянной. Только уставшей — да. Но свободной.
Телефон вибрировал в кармане, но она даже не смотрела.
Пусть он впервые останется один на один не с матерью и не с обязанностями, а с собой.
А это, как ни крути, самый сложный экзамен в жизни человека.
