Воздух в квартире был густым и тяжёлым, пахшим цветами, едой и тихим горем. В комнате, заставленной столами, гудел приглушённый разговор соболезнующих. Ольга стояла у окна, сжимая в пальцах платок, и пыталась не смотреть на отцовское кресло. Оно было пустым. Самым пустым местом во всей вселенной.
Её отец лежал в гробу всего три часа назад. И теперь этот дом, его дом, заполонили чужие люди, их голоса, их вздохи. Она чувствовала себя призраком в собственном кошмаре.
К ней подошёл Андрей. Его рука мягко легла ей на локоть, и она невольно вздрогнула.
— Держись, — прошептал он, наклоняясь. — Сколько всё закончится. Я с тобой.
В его глазах читалась искренняя жалость. В этот момент он был её мужем, её опорой. Она кивнула, не в силах вымолвить ни слова, и позволила ему обнять себя за плечи. Это объятие было единственным, что удерживало её от того, чтобы не рухнуть на пол.
Именно в эту секунду к ним пробилась Валентина Ивановна. Свекровь Ольги. На ней было строгое синее платье, выглядевшее чересчур нарядным для траурного дня. Её лицо не выражало скорби, лишь деловую сосредоточенность.
— Андрей, Ольга, — произнесла она чётко, без предисловий. Её голос резанул похлеще стекла.
Ольга подняла на неё затуманенный взгляд, ожидая услышать что-то вроде «приносим соболезнования» или «держитесь».
— Вам нужно начать освобождать квартиру, — продолжила Валентина Ивановна, окинув взглядом комнату, будто оценивая метраж. — Мы с твоим братом через пару недель переезжаем. Ремонт нужно будет начинать, времени у нас в обрез.
Слова повисли в воздухе, странные и нелепые, будто кто-то включил звук из другого кино. Ольга не поняла.
— Какую квартиру? — тихо спросила она, думая, что ослышалась.
— Эту, — свекровь нетерпеливо махнула рукой. — Квартиру твоего отца. Нам с Виктором тесно в нашей двушке, а тут простора больше. Так что побыстрее разберите вещи, что-то выбросите, что-то на дачу отвезите. Главное — чтобы к двадцатому числу было пусто.
Ольга смотрела на неё, и до её сознания медленно, как лава, стало доходить значение этих слов. Прямо здесь, на поминках её отца, эта женщина требовала освободить его квартиру. Её последнее пристанище. Место, где ещё витал его дух, где на полке лежала его недочитанная книга.
Она перевела взгляд на Андрея. Её муж, тот, кто минуту назад был её опорой, стоял, опустив глаза в пол. Его рука бессильно соскользнула с её плеча. Он не смотрел ни на мать, ни на жену. Он просто молчал, и в этом молчании была такая измена, что у Ольги перехватило дыхание.
— Ты… что? — выдавила она, обращаясь уже к нему.
Но Андрей лишь глубже втянул голову в плечи, как провинившийся школьник.
Валентина Ивановна, не дождавшись ответа, фыркнула.
— Ладно, не сейчас. Обсудите потом. Андрей, позвони мне вечером.
Развернувшись, она пошла прочь, к столу, будто только что обсудила вопрос о закупке картошки на зиму.
Ольга осталась стоять одна посреди шумной комнаты. Все звуки слились в оглушительный гул. Она чувствовала, как по её щеке скатывается горячая слеза. Она упала на чёрную шерсть платья и исчезла, оставив после себя лишь маленькое тёмное пятно.
«Всё, — пронеслось в её голове. — Конец».
И это был конец. Той жизни, тому браку, той иллюзии, что что-то может быть прежним.
Ольга не помнила, как добралась домой. Помнила лишь давящую тишину в машине, где каждый щелчок поворотника отдавался в висках оглушительным грохотом. Андрей молчал, уставившись в дорогу. Его пальцы, сжимавшие руль, были белыми от напряжения.
Они вошли в свою квартиру — ту, которую снимали все пять лет брака. Дверь захлопнулась с тихим щелчком, и этот звук словно разбудил Ольгу от столбняка. Она медленно сняла пальто, повесила его на вешалку, движения её были механическими, как у робота. Потом повернулась к мужу. Он стоял посреди прихожей, не зная, куда деть руки.
— Андрей, — её голос прозвучал хрипло, она прочистила горло. — Ты хоть сейчас что-нибудь скажешь? Или опять будешь молчать, как тогда, на поминках?
Он вздохнул, провёл рукой по лицу.
— Оля, давай не сейчас. Ты же понимаешь, в каком ты состоянии. Мама тоже, конечно, не подумала, не выбрала момент…
— Какой момент? — Ольга почувствовала, как внутри всё закипает. — Момент для чего? Чтобы потребовать квартиру моего только что умершего отца? Это какой момент должен быть, Андрей? Объясни мне! После похорон? На сороковой день? Или ты считаешь, что вообще не надо было этого делать?
— Конечно, не надо! — он повысил голос, но в нём слышалась не злость, а растерянность. — Но ты же знаешь маму! Она всегда такая, прямолинейная. Она просто не думает, что говорит. У Виктора действительно с жильём проблемы, они втроём в дввушке ютятся… Она увидела решение и лбом, как всегда, попёрла.
— Решение? — Ольга засмеялась, и этот смех прозвучал жутко. — Решение отобрать у меня единственное, что осталось от отца? Ты слышишь себя?
— Никто ничего не отбирает! — Андрей занервничал. — Я не знаю, о чём ты! Она просто предложила… она думала, что тебе эта квартира не нужна, ты же не собираешься туда переезжать!
— А она что, спрашивала? Ты спросил? Нет. Вы просто решили за меня. Как всегда.
Она отвернулась и пошла на кухню, ей нужно было воды, нужно было сделать глоток, иначе она задохнётся. Андрей последовал за ней.
— Оля, прекрати накручивать себя. Всё будет нормально. Успокойся, и мы спокойно всё обсудим.
«Успокойся». Это слово стало последней каплей. Оно отбросило её на несколько лет назад.
Они познакомились на работе. Андрей казался ей таким надёжным, спокойным, настоящим мужчиной. Он ухаживал красиво: цветы, рестораны, поездки за город. Валентина Ивановна с самого начала дала понять, что её сын — подарок судьбы для любой женщины.
— Мой Андрюша такой бесконфликтный, — говорила она Ольге при первой же встрече, поправляя салфетку на столе. — Главное — ему не перечить. Он этого не любит.
Тогда Ольга приняла это за шутку. Но шутка быстро стала былью.
Она вспомнила, как они выбирали диван для своей съёмной квартиры. Им понравился один, угловой, светло-серый. Ольга была в восторге. А на следующий день приехала Валентина Ивановна.
— Что это за цвет? — поморщилась она. — Весь испачкается сразу. И форма неудобная. Андрей, послушай маму, бери коричневый, кожзам. Практично и солидно.
И Андрей, который вчера так радовался вместе с ней, беспомощно развёл руками.
— Мама, наверное, права. Она в этом разбирается.
Они купили коричневый кожзам. Ольга его ненавидела.
Вспомнился и другой случай. Ей на день рождения родители подарили серьги с сапфирами, очень красивые, семейная реликвия. Валентина Ивановна, увидев их, фыркнула.
— Старомодно. И камень слишком тёмный. Носи мои, — и она вручила Ольге коробочку с массивными золотыми серьгами-кольцами. — Это сейчас в моде.
Андрей, видя её расстройство, тогда уговаривал:
— Ну поноси мамины, чтобы её не обидеть. А свои потом наденешь. Она же хочет как лучше.
Ольга сдалась. Она почти никогда не надевала сапфировые серьги.
Она мирилась с этим годами. С его слабостью, с её постоянным вмешательством. Она находила ему оправдания: «Он просто любит маму», «Он не хочет ссор», «Он добрый». Она верила, что однажды он повзрослеет, станет настоящим главой семьи, сможет сказать «нет».
И вот этот день настал. Не из-за дивана или серёг. А на поминках её отца. И он снова не смог. Не смог защитить её. Не смог сказать матери, чтобы она замолчала.
Ольга поставила стакан на стол. Вода в нём чуть подрагивала.
— Ты знаешь, что сказал мне папа, когда мы подписывали документы на приватизацию? — тихо спросила она, глядя в окно на темнеющее небо.
Андрей молчал.
— Он сказал: «Доченька, эта квартира — твой тыл. Твоя крепость. Никогда и никому её не отдавай. Что бы в жизни ни случилось». Он будто знал.
Она повернулась к мужу. В её глазах не было слёз, лишь пустота и лёд.
— И знаешь, Андрей? Сегодня я поняла, насколько он был прав. И кто на самом деле мой враг.
Она не стала говорить, кого имела в виду. Врагов было двое. Его мать. И он сам.
На следующий день Ольга поехала в отцовскую квартиру одна. Ключ повернулся в замке с тихим щелчком, который отозвался в ней болезненной пустотой. Дверь открылась, и её встретил знакомый, родной запах – старых книг, воска для паркета и чего-то неуловимо папиного. Он ещё не выветрился.
Она замерла на пороге. Вчерашний шок и ярость slowly отступали, сменяясь глухой, ноющей болью. Солнечный луч пробивался через гостиную, освещая пылинки, танцующие в воздухе. Всё было так, как будто папа просто вышел в магазин и вот-вот вернётся.
Ольга медленно прошлась по комнатам. Вот его кресло-трон, с протертой обивкой на подлокотниках. Рядом на столике – очки в потертом футляре и закладка на середине толстенного исторического романа. Он не дочитал. У неё сжалось сердце.
Она подошла к книжным шкафам, тянувшимся вдоль всей стены. Это была его главная гордость. Она провела пальцами по корешкам, вспоминая, как он говорил, водя рукой по полкам:
— Это, дочка, не просто книги. Это мой жизненный багаж. Мои университеты. Когда-нибудь всё это перейдёт к тебе.
Ольга присела на корточки перед нижней полкой, где хранились старые фотоальбомы и папки с документами. Она машинально открыла одну из них. И тут её взгляд упал на плотный конверт, подшитый к делу о приватизации. На нём было чётко выведено папиным почерком: «Ольге. На всякий случай».
Пальцы её задрожали. Она развязала шнурок и вытащила несколько листов. Это были не официальные документы, а что-то вроде дневниковых записей, обращённых к ней. Она стала читать, и папин голос зазвучал в её голове так ясно, будто он стоял за её спиной.
«Доченька, если ты читаешь это, значит, я уже не с тобой. Не горюй слишком сильно. Я прожил хорошую жизнь. Но я должен был тебя кое к чему подготовить. Мир бывает жесток, и даже самые близкие люди в минуты слабости могут поддаться алчности. Я видел, как смотрит на нашу квартиру твоя свекровь. В её глазах я читал расчёт. Эта женщина не успокоится».
Ольга отложила лист, ей нужно было перевести дух. Она подошла к окну и уперлась лбом в холодное стекло. За окном кипела жизнь, а здесь время остановилось.
Она вспомнила другой вечер, несколько лет назад. Они сидели на этом самом диване, пили чай.
— Пап, а почему ты так и не женился снова? – спросила она тогда.
Отец задумался, глядя в свою чашку.
— Потому что, Оля, не встретил человека, который бы любил меня, а не мою трёхкомнатную квартиру в хорошем районе. После того как твоя мама ушла, я понял, насколько это важно – различать такие вещи. Квартира – это не просто стены. Это твоя независимость. Твой тыл. Если ты её потеряешь, ты потеряешь часть своей свободы. Запомни это.
— Но я же вышла замуж по любви, – возразила она.
— Я знаю, дочка. Андрей хороший парень. Но он слаб. А за слабым часто стоит кто-то сильный и властный. Его мать. Так что эта квартира – твой неприкосновенный запас. Никогда и никому её не отдавай. Что бы ни случилось. Обещай мне.
— Обещаю, пап, – тогда она сказала это легко, не придавая значения его словам. Казалось, что это просто старческая мнительность.
Теперь же эти слова обрели жуткий, пророческий смысл. Он всё знал. Видел их семью насквозь.
Ольга вернулась к папке, её глаза затуманились от слёз. Она достала следующий листок.
«Я оформляю всё юридически грамотно, завещание у нотариуса. Квартира только твоя. Но одной юридической грамотности мало. Нужна сила духа. Я надеюсь, что у тебя хватит характера отстоять то, что твоё по праву. Не позволяй себя сломать. Не позволяй им сесть тебе на шею. Если понадобится – бейся до конца. Я всегда гордился твоим характером. Не подведи меня и сейчас».
Ольга сложила листы, прижала их к груди и расплакалась. Впервые с момента его смерти – не от бессилия и горя, а от ярости и обиды. Он верил в неё. А она чуть не предала его память, позволив той женщине говорить о «переезде» и «ремонте» в стенах, которые были её единственным настоящим домом.
Она вытерла слёзы и подошла к тому самому креслу. Села в него, как когда-то в детстве, когда оно казалось ей огромным. Она закрыла глаза. Представила, как Валентина Ивановна ходит здесь, выкидывает папины книги, меняет обои, ставит свою дубовую мебель. Как стирается память о нём, о его жизни.
Нет.
Одно это слово отозвалось в ней стальным стержнем, который она всегда в себе носила, но забыла о нём. Папа был прав. Ей нужен был характер. И он у неё был.
Она поднялась с кресла, её движения стали твёрдыми и решительными. Она подошла к телефону. Дрожь в руках прошла.
Ольга набрала номер, который нашла в интернете.
— Алло, мне нужна предварительная консультация. По вопросу наследования, – её голос прозвучал спокойно и чётко. – Да, я могу подъехать сегодня.
Она положила трубку. Взгляд её упал на папину фотографию на полке. Он улыбался.
— Не подведу, пап, – тихо пообещала она. – Ни за что.
Кабинет юриста оказался таким, каким она его и представляла: строгим, безликим и внушающим невольное почтение. На стенах — дипломы в тонких рамках, на столе — идеальный порядок, лишь стопка дел да компьютер. За столом сидела женщина лет сорока пяти в тёмном костюме. Её взгляд был спокойным и внимательным, а руки с коротко подстриженными ногтями лежали на столешнице, будто готовые к работе.
— Здравствуйте, Ольга. Садитесь, пожалуйста, — её голос был ровным, лишённым суеты. — Меня зовут Ирина Викторовна. Вы сказали по телефону, что вопрос касается наследования.
Ольга кивнула, чувствуя, как комок подкатывает к горлу. Она расстегнула сумку и начала доставать документы, её пальцы слегка дрожали.
— Да. Умер мой отец. И… есть некоторые обстоятельства.
Она передала папку. Ирина Викторовна приняла её и, не торопясь, открыла. Молчание в кабинете нарушалось лишь шелестом бумаги. Юрист изучала свидетельство о смерти, затем документы на квартиру. Ольга, наблюдая за ней, ловила каждое движение её лица, пытаясь угадать мысли. Но лицо было невозмутимым.
— Квартира приватизирована единолично на вашего отца, — констатировала Ирина Викторовна, поднимая на Ольгу взгляд. — Вы были зарегистрированы там на момент приватизации?
— Нет, — быстро ответила Ольга. — Я уже жила отдельно. Прописана в съёмной квартире с мужем.
— Хорошо. Есть ли завещание?
— Да! — Ольга с облегчением достала из папки заветный конверт, который нашла накануне. — Вот оно. У нотариуса.
Ирина Викторовна внимательно изучила документ, её губы тронула чуть заметная улыбка одобрения.
— Прекрасно. Завещание составлено юридически грамотно. Ваш отец указал единственной наследницей первой очереди вас. Никаких подводных камней здесь нет.
Ольга выдохнула, не осознавая, что всё это время почти не дышала. Но главный вопрос ещё висел в воздухе.
— Ирина Викторовна, а… моя свекровь… мать моего мужа… Она заявила, что они с сыном, то есть с моим деверем, собираются въезжать в эту квартиру. Говорит, чтобы я её освободила. На каком основании? Она же не наследница!
Юрист откинулась на спинку кресла, сложив руки перед собой.
— Ольга, давайте я вам скажу прямо. С точки зрения закона, заявления вашей свекрови — это не более чем бред. Грубо, но иначе не назовёшь. Она не является вашим родственником, не входит ни в одну очередь наследования и не имеет ни малейшего юридического права не то что претендовать на эту квартиру, но даже требовать вас её освободить.
Ольга слушала, и каменная глыба, давившая на её плечи с момента тех злополучных поминок, начала понемногу крошиться.
— Но они могут как-то… оспорить завещание? Могут же быть какие-то доли? Она говорила что-то про то, что семье мужа тоже что-то положено…
— Ничего им не положено, — юрист покачала головой, и в её глазах мелькнуло понимание, будто она видела такие ситуации сотни раз. — Закон чёток. Наследник — вы. Вся собственность переходит к вам. Есть только одно «но».
Ольга снова насторожилась.
— Какое?
— Если бы вы с мужем были зарегистрированы в этой квартире, он мог бы претендовать на долю, как на совместно нажитое имущество, но вы там не прописаны. И даже он, будучи вашим супругом, не может распоряжаться этой квартирой без вашего согласия. Она будет вашей личной собственностью, а не совместной. А уж его мать — и подавно. Её слова не имеют под собой никакой правовой основы. Ноль.
Ирина Викторовна сделала паузу, давая Ольге осознать сказанное.
— Процедура вступления в наследство стандартная. Шесть месяцев со дня смерти, подача заявления нотариусу, получение свидетельства. После этого вы становитесь полноправной собственницей и можете делать с квартирой всё, что захотите. Продать, подарить, сдать. Или просто жить в ней. Никто не имеет права вас выселить или каким-либо образом претендовать на вашу собственность.
Ольга молчала, переваривая информацию. В голове проносились обрывки фраз свекрови: «Освобождайте… мы переезжаем… ремонт…» Всё это было не просто наглостью. Это было юридическим невежеством, возведённым в абсолют.
— То есть… я могу им ничего не отдавать? Законно?
— Не просто можете, а обязаны ничего не отдавать, если не хотите, — поправила её Ирина Викторовна. — Защищать свою собственность — это ваше законное право и обязанность перед самой собой. И перед памятью вашего отца, который всё оформил правильно, чтобы защитить вас.
Ольга смотрела на ровные строчки завещания. Папина рука. Его забота, простиравшаяся дальше смерти. Он всё предусмотрел. Он дал ей не просто стены, а правду, которая оказалась сильнее любой наглости.
Она подняла голову, и в её глазах, впервые за последние дни, появилась не слеза, а твёрдость.
— Спасибо вам, Ирина Викторовна. Большое спасибо. Я поняла.
— Удачи вам, Ольга, — юрист кивнула. — И помните: закон на вашей стороне. А это очень сильный союзник.
Выйдя из кабинета, Ольга остановилась в коридоре. Она достала телефон. На экране горело несколько пропущенных вызовов от Андрея. Она не стала их слушать. Вместо этого она набрала номер нотариуса, чтобы записаться на приём.
Она шла по улице, и прямые солнечные лучи, казалось, прогоняли последние остатки мрака. У неё была квартира. У неё было завещание. У неё был закон. И теперь у неё была воля, чтобы всё это отстоять.
Три дня Андрей жил в гостиничном номере, если можно было назвать жизнью это существование между четырьмя стенами. Он метался между злостью на Ольгу и глухой, неприятной тягостью в душе, которую он боялся назвать стыдом. В конце концов, он не выдержал и поехал домой. К их общей съёмной квартире.
Он поднялся на лифте, сжав в кармане ключ. Повернул его в замке с робкой надеждой, что она, может быть, поменяла замки. Но дверь открылась.
В прихожей пахло привычно — кофе и её духами. Но была в воздухе какая-то новая, ледяная тишина. Ольга сидела на кухне за столом, перед ней стоял ноутбук. Она не подняла на него взгляд, когда он вошел.
— Оль, — начал он, останавливаясь в дверном проёме. — Мы должны поговорить. Нормально, без истерик.
Она медленно закрыла ноутбук и подняла на него глаза. В них не было ни злости, ни слёз. Лишь усталое, каменное спокойствие. Это испугало его больше любой бури.
— Говори, — коротко бросила она.
Андрей глубоко вздохнул, подошёл к столу, но не сел.
— Я понимаю, что мама не вовремя… что она резко сказала. Но ты должна понять её позицию! У Виктора двое детей, они в двух комнатах живут, как селёдки в бочке. Мама просто хочет помочь сыну. Она видит выход и… ну, она всегда такая, прямолинейная.
— Прямолинейная? — Ольга тихо произнесла это слово, будто пробуя его на вкус. — Требовать квартиру на поминках — это не прямолинейность, Андрей. Это чудовищно. Это бесчеловечно.
— Но она не требовала! — взорвался он, начиная терять терпение. — Она… предложила! Она думала, что тебе она не нужна, что ты обрадуешься, что вопрос с жильём для нашей семьи решится!
— Для какой нашей семьи? — её голос оставался тихим, но в нём зазвенела сталь. — Для твоей мамы и твоего брата? Это наша с тобой семья? Я что-то пропустила?
— Ну вот, начинается! — он раздражённо махнул рукой. — Ты всегда всё перекручиваешь! Речь о помощи близким! О семейной взаимовыручке!
Ольга медленно поднялась из-за стола. Она казалась выше, чем обычно.
— Взаимовыручка? Хорошо. Давай поговорим о взаимовыручке. Где была твоя мама, когда мой отец умирал в больнице, а я сутками дежурила у его постели? Она принесла хоть одну тарелку супа? Нет. Она звонила тебе и жаловалась, что я мало времени уделяю тебе. Где была эта самая взаимовыручка, когда мы копили на первый взнос за ипотеку, а твоя мама требовала купить ей новую стиральную машину, потому что её «шумит»? Мы купили. А где была она, когда я хоронила отца? Она пришла, чтобы отобрать у меня последнее, что от него осталось.
Андрей стоял, опустив голову. Её слова, произнесённые без крика, били точно в цель.
— Она… она не хотела тебе зла, — пробормотал он, понимая, насколько это звучит жалко.
— Не хотела? — Ольга сделала шаг вперёд. Её глаза сузились. — А что, по-твоему, она хотела, Андрей? Осчастливить меня? Подарить мне светлое будущее в обмен на память о моём отце? Ты сам-то веришь в то, что говоришь?
— Что я могу сделать? — он вдруг крикнул, и в его голосе послышались слезы. — Она же моя мать! Я не могу ей отказать! Я не могу с ней спорить!
Вот он, главный аргумент. Корень всего зла. Он прозвучал, как приговор.
Ольга смотрела на него несколько секунд. Смотрела на этого взрослого мужчину, который сейчас выглядел как потерянный мальчишка. И вся её злость, вся боль разом ушли, оставив после себя лишь горькое, окончательное понимание.
— Не можешь, — тихо повторила она. — Понятно. Значит, ты выбираешь её.
— Я никого не выбираю! — взмолился он. — Я просто хочу, чтобы всё было как раньше! Чтобы все жили дружно!
— Как раньше? — она покачала головой, и в её глазах мелькнула something, похожая на жалость. — Раньше я молчала. Раньше я уступала. Раньше я позволяла твоей матери указывать мне, какой диван покупать, какие серьги носить и когда рожать детей. Но знаешь, что? Раньше был жив мой отец. И его смерть… она словно обрезала все эти ниточки, за которые меня дергали. Я больше не могу. И не хочу.
Она повернулась, вышла из кухни и направилась в спальню. Андрей, ошеломлённый, последовал за ней.
— Оля, подожди… Давай успокоимся…
Ольга взяла с вешалки в прихожей его собственную, большую спортивную сумку и протянула ему.
— Вот.
— Что это? — не понял он.
— Собирай свои вещи. То, что нужно тебе срочно. Остальное… я сложу и вышлю. Или ты заберёшь позже.
Он смотрел на сумку, которую она держала в вытянутой руке, как на что-то неприличное.
— Ты… выгоняешь меня?
— Нет, Андрей, — её голос снова стал тихим и твёрдым. — Я не выгоняю тебя. Я просто возвращаю тебя туда, где твоё место. Ты сам только что подтвердил, что оно — рядом с мамой. Иди к ней. Вашей семье нужна взаимовыручка. Помогите друг другу.
Он не взял сумку. Он стоял, не в силах пошевелиться, глядя на женщину, которая за несколько минут стала для него абсолютно чужой.
— Ольга… это же наш дом…
— Это съёмная квартира, Андрей. В ней нет ни капли нашего. Нашего не было никогда. Было твоё и твоей мамы. А я здесь просто жила. Теперь я перестану.
Она положила сумку на пол у его ног.
— Я вызываю такси. Пока оно приедет, ты можешь собраться.
Она прошла в гостиную, оставив его одного в прихожей. Он услышал, как она набирает номер телефона, её спокойный голос: «Да, на Выборгской, дом 15, парадная три».
Он медленно, как во сне, поднял сумку и пошёл в спальню. Он не мог думать, не мог соображать. Он механически кидал в сумку носки, зубную щётку, пару футболок. Из гостиной доносился её ровный голос. Она заказывала такси. Чтобы отвезти его к маме.
В этот момент до него наконец-то дошло. Всё. Конец. Стена, которую он годами строил между женой и матерью, пытаясь угодить обеим, рухнула. И под её обломками остался только он один.
Прошла неделя. Ольга постепенно возвращалась к жизни, как возвращаются после тяжёлой болезни — медленно, ощущая каждую косточку и каждую мышцу. Она распаковала вещи, привезённые из отцовской квартиры: несколько книг, его старую шахматную доску, фотографии. Расставила их на полках в съёмной квартире, делая её чуть более своей.
Она как раз заваривала чай, когда в дверь раздался настойчивый, уверенный звонок. Сердце ёкнуло — она узнала этот звонок. Так звонила только Валентина Ивановна: три коротких, словно отдающая приказ.
Ольга медленно подошла к двери, взглянула в глазок. На площадке стояла свекровь. В одной руке она держала большую сумку-шопер, из которой торчали какие-то каталоги, в другой — связка ключей. Выражение лица было деловым и немного раздражённым, будто она пришла проверить работу нерадивого подрядчика.
Ольга сделала глубокий вдох. Она не боялась. У неё за спиной были закон и память отца. Она открыла дверь.
Валентина Ивановна, не дожидаясь приглашения, шагнула в прихожую, окинула быстрым оценивающим взглядом обувь у порога и повесила свою куртку на вешалку, как у себя дома.
— Здравствуй, Ольга. Я мимо, по делам, решила зайти. Освободила квартиру? — спросила она без предисловий, поправляя рукой идеально гладкую причёску.
— Здравствуйте, Валентина Ивановна, — ровно ответила Ольга, не двигаясь с места. — Какую квартиру?
Свекровь фыркнула, выражая нетерпение.
— Ну, отцовскую, конечно! Не играй в непонимание. Я же сказала — через две недели переезд. Уже прошла неделя. Время идёт, нужно замеры делать, дизайн-проект заказывать. Дай ключи, я сегодня с замерщиком договорилась.
Ольга внимательно смотрела на неё, и в её душе не осталось ни капли прежнего страха или неуверенности. Была лишь холодная, кристальная ясность.
— Вы с кем-то договорились? Это очень интересно. А со мной, владелицей этой квартиры, вы договориться не хотите?
Валентина Ивановна на мгновение опешила. Она привыкла, что Ольга либо молча уступает, либо тихо возмущается. Эта новая, спокойная интонация была ей в новинку.
— О чём тут договариваться? Всё и так решено. Семье нужна квартира, квартира есть. В чём проблема? Тебе что, жалко для семьи Андрея?
— Для семьи Андрея? — Ольга мягко улыбнулась. — Валентина Ивановна, вы совершили две роковые ошибки.
Свекровь нахмурилась, её брови поползли вверх.
— Какие ещё ошибки? Ты что, совсем с катушек съехала от горя?
— Первая ошибка, — продолжила Ольга, не обращая внимания на реплику, — вы осквернили память моего отца. Прямо в день его похорон, в его доме, вы потребовали то, что вам никогда не принадлежало. Этого вам не простят. Ни я. Ни он.
— Да что ты разнюнилась! — вспылила Валентина Ивановна. — Все люди умирают, жизнь продолжается! Надо думать о живых!
— Вторая ошибка, — голос Ольги стал тише, но от этого ещё твёрже, — вы полезли в юриспруденцию, не зная даже азов. Вы были так уверены в своей правоте, что даже не удосужились открыть Гражданский кодекс.
— При чём тут кодексы? Я мать твоего мужа! У меня права есть! — голос свекрови начал срываться на высокие, визгливые ноты.
— Нет, — чётко и ясно сказала Ольга. — Никаких прав у вас нет. Эта квартира приватизирована на моего отца. По закону, она переходит по завещанию ко мне. Только ко мне. Вы не являетесь моей родственницей. Вы — никто в вопросе этой собственности. Ваши слова, как сказал мне юрист, — это юридически безграмотный бред.
Валентина Ивановна побледнела. В её глазах мелькнуло сначала непонимание, потом злость, и, наконец, холодная ярость.
— Как ты смеешь так со мной разговаривать! Я тебя по судам затаскаю! Я докажу, что ты не в своём уме! Андрей всё подтвердит!
— Андрея здесь нет, — напомнила ей Ольга. — Вы его уже потеряли. Можете забирать его к себе. Он вам теперь и муж, и сын, и главный советник. А эту квартиру вы не получите. Никогда. Можете хоть десять дизайн-проектов заказать. Вам их некому будет показывать.
Ольга сделала шаг назад, к открытой двери.
— На этом наш разговор окончен. И наши отношения — тоже. Больше не приходите. Не звоните. Вы для меня больше не существуете.
Она взялась за ручку двери, готовая захлопнуть её.
Валентина Ивановна стояла, парализованная. Её уверенность, её наглость, её власть — всё рассыпалось в прах от одного спокойного разговора. Она попыталась найти что-то сказать, что-то, что вернёт ей контроль, но в голову лезли только бессильные, злые слова.
— Ты… ты ещё пожалеешь! Ты останешься одна!
— Я уже была с вами, — тихо ответила Ольга. — Одна — гораздо лучше.
И она мягко, но неумолимо закрыла дверь. Щелчок замка прозвучал тихо, но в тишине прихожей он отозвался оглушительным финальным аккордом.
Ольга прислонилась спиной к прохладной поверхности двери. Она слышала, как за дверью несколько секунд стояла гробовая тишина, а потом раздались отрывистые, злые шаги, удаляющиеся по лестничной клетке.
Она выдохнула. Впервые за долгое время её дыхание было ровным и спокойным. Она подошла к окну, отодвинула занавеску. Через минуту она увидела, как из подъезда вышла Валентина Ивановна. Она шла, не оборачиваясь, её прямая спина выглядела неестественно напряжённой, а плечи были высоко подняты. Она шла, проиграв свою главную битву. И она это знала.
Первые два дня Андрей провёл в оцепенении. Он жил в гостинице, отключил телефон, лежал на кровати и смотрел в потолок. В голове крутился один и тот же кадр: Ольга протягивает ему спортивную сумку. Её спокойное, безразличное лицо. Это ранило больнее, чем если бы она кричала и плакала.
На третий день он включил телефон. Его атаковала лавина сообщений. От матери: «Андрюша, перезвони срочно!», «Где ты? Эта сумасшедшая твоя жена совсем оборзела!», «Немедленно возвращайся домой, нужно действовать!». От Ольги — ничего. Тишина была оглушительной.
Он не стал перезванивать матери. Вместо этого он позвонил своему другу детства, Сергею, с которым они общались ещё со школы. Встретились в баре вечером.
Сергей выслушал его сбивчивый, путаный рассказ. Андрей, конечно, представил всё в выгодном для себя свете: мама немного не так поняла ситуацию, Ольга слишком эмоционально отреагировала, всё вышло из-под контроля.
— Понимаешь, она просто хочет помочь брату, — закончил Андрей, отхлёбывая пиво. — А Ольга не хочет даже обсуждать. Выставила меня из дома, представляешь?
Сергей долго молча вертел в пальцах свой стакан.
— Андрей, а ты сам-то в какой реальности живёшь? — наконец спросил он без осуждения, скорее с жалостью.
— В какой? В нормальной! — вспылил Андрей. — Я пытаюсь сохранить семью!
— Какую семью? — Сергей поднял на него глаза. — Ту, где твоя мать приходит на поминки к отцу твоей жены и требует квартиру? Это что, нормально по-твоему?
Андрей замолчал, уставившись в стол.
— Я всегда знал, что твоя мама — женщина с характером, — продолжал Сергей. — Но это… это уже за гранью, брат. Любая нормальная женщина на месте Ольги послала бы тебя вместе с твоей мамашей куда подальше. И была бы права. Ты чего вообще молчал-то? Надо было сразу маму в узды взять, сказать, чтобы заткнулась и извинилась.
— Она же мать! Я не могу так с ней разговаривать! — привычно вздохнул Андрей.
— Она мать, а Ольга — твоя жена. Ты клялся ей в вечной любви и верности, или своей матери? Ты взрослый мужик или мальчик на побегушках? Извини за прямоту.
Эти слова прозвучали как пощёчина. Андрей ничего не ответил. Он впервые за долгое время посмотрел на ситуацию со стороны. Не как сын Валентины Ивановны, а просто как посторонний наблюдатель. И картинка сложилась уродливая.
Он поблагодарил Сергея за компанию и ушёл. Ехать в гостиницу больше не хотелось. Он поехал к матери.
Валентина Ивановна открыла дверь с сияющим лицом.
— Наконец-то, сынок! Я уж думала, что с тобой что-то случилось! Иди, иди, я как раз борщ сварила. Брось вещи и садись за стол, нужно срочно решать, что делать с этой маньячкой.
Он молча прошёл в квартиру. В гостиной на диване сидел его младший брат, Виктор, и смотрел телевизор. Он кивнул Андрею без особого энтузиазма.
— Так, — Валентина Ивановна расселась напротив Андрея, как генерал перед решающим сражением. — Она не только не освобождает квартиру, она ещё и хамит мне в лицо! Угрожает! Говорит, что мы ничего не получим. Это ведь её настройки, ты должен на неё повлиять!
— Мама, — тихо начал Андрей. — Может, хватит? Может, просто оставить Ольгу и её квартиру в покое?
В гостиной воцарилась тишина. Даже Виктор оторвался от телевизора.
— Что? — не поверила своим ушам Валентина Ивановна.
— Я говорю, может, хватит? Ты перешла все границы на тех поминках. Теперь она меня выгнала. Довольна?
— Как это я перешла? — голос матери зазвенел. — Я думаю о семье! О твоём брате! А ты из-за какой-то стервы сейчас мне упрекать будешь? Она тебе голову заморочила!
— Она ничего мне не морочила! — Андрей поднял голос. — Я сам всё видел и слышал! Ты пришла на похороны её отца и потребовала квартиру! Какие, нафиг, границы ещё нужны?
— Андрей, успокойся, — вступил Виктор. — Мама же хотела как лучше.
— Молчи! — рявкнул на него Андрей, оборачиваясь. — Тебе-то что? Тебе квартиру подавай, а разбираться с последствиями буду я? Ты хоть раз в жизни сам что-то решил? Сидишь тут на шее у матери, а теперь и на мою хотел присесть?
— Как ты разговариваешь? — вскрикнула Валентина Ивановна. — Я тебя растила, на ноги ставила, а ты за какую-то…
— Перестань! — крикнул Андрей, вставая. — Просто перестань про неё так говорить! Ты видишь, к чему привело твоё «как лучше»? Мой брак разрушен! Я остался ни с чем! Из-за твоей жадности и наглости!
Он тяжело дышал, глядя на мать. Её лицо исказилось от обиды и гнева.
— Значит так? — прошипела она. — Значит, ты против матери? Против семьи? Ну и иди к ней! Иди к своей стерве! Посмотрим, как долго ты у неё протянешь без моей поддержки!
Андрей посмотрел на неё, на брата, на эту уютную, душную квартирку, где всё всегда решала мама. Где он был не мужчиной, а послушным сыночком.
— Знаешь, мама, — сказал он тихо. — Возможно, без твоей «поддержки» моя жизнь наконец-то начнётся.
Он развернулся и вышел, хлопнув дверью. Он спустился по лестнице и сел в свою машину. Ехать было некуда. Ни к Ольге, ни к матери. Он был абсолютно один.
Он достал телефон. На экране заставка — их общее с Ольгой фото, сделанное в отпуске два года назад. Они смеются. Он смотрел на её улыбку и понимал, что это конец. Не скандальный, не громкий. Тихий, безнадёжный и бесповоротный.
Он написал ей сообщение. Короткое. «Ольга, я всё понял. Прости меня. За всё».
Ответа он не ждал. И не получил. Он завёл машину и поехал в пустоту.
Ольга вставила ключ в замочную скважину, но дверь открылась без характерного щелчка. Она на мгновение замерла, потом поняла: сегодня почтальон принёс заказное письмо от нотариуса, а она, распаковав его и пробежавшись глазами по тексту, сразу поехала сюда. Видимо, забыла запереть дверь.
Она вошла внутрь. В квартире пахло свежей краской, воском и яблоками из вазы на столе. Полгода. Целых шесть месяцев прошло с тех пор, как она в последний раз стояла здесь, в горе и отчаянии. Теперь всё было иначе.
Она прошла в гостиную. Лёгкий ремонт, который она сделала, не тронул главного. Книжные шкафы отца стояли на своих местах, их только вымыли и расставили книги по-новому, аккуратнее. Посреди комнаты стояло его кресло. Ту самую протёртую обивку на подлокотниках она бережно закрыла новым пледом, вязаным, серо-голубого цвета. Теперь можно было сидеть, не боясь повредить память.
Она подошла к окну и распахнула створку. Свежий осенний воздух ворвался в комнату, шевеля занавески. За окном кружились жёлтые листья. Было тихо и спокойно.
Ольга вернулась к креслу, провела рукой по шершавой ткани пледа и медленно опустилась в него. Она закрыла глаза, позволив знакомому, уютному ощущению обволакивать себя. Ей не было страшно или грустно. Было спокойно. Такого спокойствия она не испытывала много лет.
Она вспомнила разговор с агентом по недвижимости, который случился месяц назад. Он осматривал квартиру, одобрительно кивал.
— Отличный вариант, Ольга Сергеевна. Сейчас такие быстро уходят. Если цену немного снизите — буквально за неделю продадим. Вам нужно срочно?
Ольга смотрела в окно на старый клён во дворе, который отец так любил.
— Нет, — сказала она наконец. — Не срочно. Я, пожалуй, передумала.
Агент ушёл, слегка раздосадованный. А она осталась. Осталась среди этих стен, которые помнили смех отца, запах его табака, звук его голоса, читающего вслух. Она поняла, что не может этого продать. Не может променять на деньги. Он оставил ей не квадратные метры, а дом. Тот самый тыл, о котором говорил.
Её телефон лежал на столике рядом. Он редко звонил. Андрей попытался связаться с ней пару раз в первые месяцы — сначала с упрёками, потом с мольбами. Она не отвечала. Потом пришло одно-единственное сообщение: «Я всё понял. Прости меня. За всё». Она не стала его стирать, но и не ответила. Этой двери в её жизни больше не существовало.
Валентина Ивановна, как она слышала от общей знакомой, сначала бушевала, грозилась подать в суд, оспорить завещание. Но юрист, к которому она в итоге попала, видимо, объяснил ей ту же самую истину, что и Ольге. Угрозы прекратились. Война закончилась, даже не начавшись.
Ольга встала с кресла и прошла на кухню. Она наполнила чайник, поставила его на плиту. Достала с полки две чашки — свою, с сиренью, и отцовскую, простую белую, с позолотой по краю. Она налила закипевшую воду в заварочный чайник, потом разлила чай по обеим чашкам. В его чашку она не положила сахар, как он всегда любил.
Она вернулась в гостиную, поставила обе чашки на столик рядом с креслом и снова села. Она взяла в руки свою чашку, подняла её слегка в воздухе, глядя на пустое кресло напротив.
— Ну, пап, — тихо сказала она. — Всё устроилось. Как ты и хотел.
Она сделала маленький глоток горячего чая. Он обжигал губы, но это было приятно. Жизнь, настоящая, началась для неё заново. Не счастливая, не безоблачная. Но её собственная. Без чужих указаний, без необходимости под кого-то подстраиваться, без предательства в собственном доме.
Она сидела так долго, пока за окном не начало смеркаться. Улицы зажигали огни, и их отблески ложились на паркет знакомыми узорами. Она была дома. В своей крепости. За её стенами осталось всё — и боль, и предательство, и шум чужих голосов.
Ольга допила чай, поставила чашку на блюдце. Последняя фраза, которую она произнесла шёпотом, была наполнена не гордостью, а глубоким, выстраданным покоем.
— Спасибо, папа. Ты был прав. Тыл должен быть нерушимым.
