— Ты с ума сошла?! Мать больная, ей нужен покой! – его голос, резкий и визгливый, врезался в тишину спальни, словно удар топора.
Ольга стояла посреди комнаты, спина прямая, руки не дрожали. Она только что выдернула вилку телевизора из розетки, и теперь гостиная за стеной замерла в оглушительной, звенящей тишине. Она медленно повернулась к мужу, который, казалось, весь раздулся от возмущения.
— Я взяла телефон, — её собственный голос прозвучал непривычно ровно и холодно, как лед на ноябрьской луже. — В моей квартире. В моей гостиной.
— Ты знаешь, что мама смотрела свой сериал! Это единственное, что её отвлекает от боли! – он сделал шаг вперёд, сжимая кулаки. Его лицо, обычно спокойное, сейчас было искажено гримасой гнева, который она видела впервые за все семь лет брака.
— Мне тоже нужен покой, Сергей. Но почему-то мой покой в счёт не идёт.
— Оля, хватит этих драм! Включи телевизор обратно и извинись перед мамой! – он прошипел, указывая пальцем на дверь.
Ольга не двинулась с места. Она смотрела на него, и в этой тишине, паузе между его криком и её ответом, пронеслись, как на киноплёнке, все те недели, что привели их к этому порогу. Это началось так обыденно, с телефонного звонка.
* * *
Тот день в конце октября был серым и дождливым. Ольга как раз разбирала покупки, раскладывая по полкам новые банки со специями, когда зазвонил телефон Сергея. Голос у него был сдавленный, встревоженный.
— С мамой случилось. Упала, поскользнулась. Врачи говорят, перелом лодыжки, гипс минимум на полтора месяца. Одна она не справится, это невозможно.
Ольга на мгновение замерла с банкой орегано в руке. В их двушке, купленной ей ещё до свадьбы, было тесно, но уютно. Своя крепость, свой мирок. Вечерами они с Сергеем пили чай на кухне, смотрели фильмы, и тишина была их общей, наполненной пониманием.
— Как так? Где? — спросила она, стараясь, чтобы голос не дрогнул.
— На крыльце своего подъезда. Дождь шёл, ступеньки мокрые. В общем, её уже выписали. Я заеду, заберу её к нам. Ненадолго, пока не оклемается.
«Ненадолго». Слово повисло в воздухе, такое же зыбкое, как ноябрьский туман за окном. Ольга мысленно прикинула планировку: их спальня, гостиная, где стоял диван… тот самый диван.
— Хорошо, — выдавила она. — Приезжайте.
Сергей привез Валентину Петровну под вечер. Та вошла, опираясь на костыли, лицо землистое от боли и усталости. Ольга помогла ей раздеться, провела в гостиную, устроила на диване. Сергей суетился, подкладывал подушки, накрывал пледом, и в его движениях читалась такая трогательная забота, что у Ольги на мгновение сжалось сердце от стыда за свою неохоту.
— Спасибо вам, детки, — прошептала Валентина Петровна, закрывая глаза. — Простите за беспокойство. Я скоро, скоро встану на ноги, и всё это кончится.
— Да что вы, всё в порядке, — ответила Ольга. — Отдыхайте. Чай принести?
— Чайку бы, да…
Ольга ушла на кухню, оставив Сергея нежно гладить мать по руке. Она слышала обрывки фраз: «терапевт сказал», «обезболивающее», «режим». Звук её собственных шагов по кафелю казался ей невыносимо громким.
Первые дни всё было терпимо. Валентина Петровна почти не поднималась с дивана, тихо лежала, извинялась за каждую просьбу — помочь в туалет, подать стакан воды. Ольга готовила, убирала, старалась предугадать желания свекрови. Сергей возвращался с работы и сразу припадал к дивану, засыпая мать вопросами. Ольга тогда отходила в сторону, чувствуя себя лишней в этой картине всеобщей заботы.
Но лёд тронулся, едва Валентина Петровна немного освоилась. Сначала просьбы сменились указаниями. Тон её голоса из мягкого и виноватого стал ровным, уверенным, почти начальственным.
— Оленька, принеси-ка водички. И поставь стакан вот сюда, на тумбочку, чтобы я могла дотянуться, — говорила она, не отрывая взгляда от телесериала.
Ольга приносила.
— Полотенце в ванной висит как-то неудобно. Перевесь на крючок поближе.
Ольга перевешивала.
— Эти подушки слишком низкие, шея затекает. Найди другие, пожалуюста. И плед смени, этот колется.
Ольга молча меняла подушки, искала другой плед.
Потом пошли советы, которые на поверку оказывались приказами. Что готовить на ужин («Серёжа любит котлеты, а не это твоё рагу»), как мыть пол («От стенки к центру, а не как ты делаешь»), когда проветривать комнату («Не с утра, сквозняк, а вечером, перед сном»). Сергей лишь кивал, поглядывая в телефон: «Мама плохо себя чувствует, Оль, пойди навстречу».
Ольга шла. Молча. Сжимая зубы.
Однажды она вернулась из супермаркета, заваленная тяжёлыми пакетами. Валентина Петровна, сидя на диване, с видом ревизора принялась разглядывать покупки.
— Опять эти макароны купила? — нахмурилась она. — Я же говорила, ту марку бери, итальянскую. Эти наши, они развариваются.
— Извините, не нашла той, — ответила Ольга, пряча продукты в шкаф.
— И молоко слишком жирное. Я говорила, два с половиной процента, не больше. Для печени вредно. А йогурты эти с добавками — одна химия.
— Это я себе взяла, — тихо сказала Ольга.
— Лучше бы творог купила. Натуральный продукт.
Ольга не нашлась что ответить. Она вышла из кухни и столкнулась в коридоре с Сергеем. Он о чём-то увлечённо печатал в телефоне. Она посмотрела на него, открыла рот, чтобы высказать накопившееся, но слова застряли комом в горле. Он поднял на неё absent-minded взгляд: «Всё нормально?». И она, махнув рукой, прошла мимо: «Всё».
Телевизор стал настоящим тираном в их доме. Он орал с утра до ночи. Новости, сериалы, бесконечные ток-шоу. Валентина Петровна плохо слышала и отказывалась убавлять громкость или включать титры. Вечерами Сергей устраивался рядом с матерью на диване, и они погружались в просмотр. Ольга в это время сидела на кухне или уходила в спальню. Гостиная перестала быть её территорией. Она стала чужой в собственном доме.
И вот тот самый вечер. Ей нужно было забрать зарядку от телефона со столика в гостиной. Она тихо вошла. На экране шёл какой-то бразильский сериал, Валентина Петровна смотрела, не мигая. Сергей сидел рядом, подложив под спину подушку.
— Извините, я на секунду, зарядку возьму, — сказала Ольга.
Сергей обернулся, и на его лице она прочла не просто раздражение, а настоящую досаду.
— Оля, выйди, пожалуйста. У мамы кульминация, ты отвлекаешь.
— Я на секунду.
— Я сказал, потом! — его голос прозвучал резко, почти по-хозяйски. — Не мешай!
Он уже отвернулся, уставившись в экран. Валентина Петровна даже бровью не повела. Ольга медленно развернулась и вышла. Закрыв за собой дверь, она прислонилась лбом к прохладной стене в коридоре. Внутри у неё что-то оборвалось. Не обида, не злость. Что-то более тяжёлое и окончательное. Ощущение, что её не просто выгнали из комнаты. Её вычеркнули. Стерли.
Утром она попыталась поговорить.
— Сергей, нам нужно обсудить.
Он, не отрываясь от новостей на планшете, буркнул: — Опаздываю. Вечером.
— Это важно.
Он вздохнул, отложил планшет. — Ну?
— Твоя мать… она ведёт себя здесь как полновластная хозяйка. Я понимаю, ей тяжело. Но её указания, её тон… Я больше не могу.
— Оля, мама болеет. У неё перелом, ей больно! Соберись, прояви понимание. Это ненадолго.
— Три недели — это уже не «ненадолго». А вчера ты выгнал меня из гостиной. Из моей же гостиной.
Он отвел взгляд. — Ну, ты же видела, мама смотрела сериал. Ты встала прямо перед экраном.
— Я подошла к столику! Речь о сериале, Сергей? О сериале?
— Ты всё драматизируешь! — он поднялся, его лицо снова стало жестким. — Я просто попросил тебя выйти на минуту! Мать сейчас важнее. Она беспомощна! А ты — взрослый, здоровый человек. Потерпи.
«Потерпи в собственной квартире?» — хотела крикнуть она, но он уже надевал куртку.
— Не заводись. Вечером поговорим.
Вечером разговора не получилось. Он вернулся усталый, просидел весь вечер с матерью, а когда Ольга попыталась вернуться к теме, он просто отмахнулся: «Оля, я валюсь с ног, давай завтра».
И вот этот «завтра» настал. Она вошла за телефоном. И снова услышала: «Выйди. Мешаешь».
И что-то в ней щёлкнуло. Не громко. Тихо. Как щелчок отщёлкивающегося замка. Она подошла к телевизору и выдернула вилку.
И теперь он стоял перед ней, багровый от ярости.
— Ты бессердечная эгоистка! Родная мать на костылях, а ты сцены устраиваешь! — кричал Сергей.
— Это не сцена, — голос Ольги был стальным. — Это черта. Та самая, которую я должна была провести давно.
— Какая ещё черта?! Ты мою мать из комнаты выгнала!
— Нет. Я выключила телевизор в своей квартире. А твоя мать может смотреть его в своей. У неё же есть своя квартира.
Он смотрел на неё, не веря своим ушам. Потом резко развернулся и вышел, хлопнув дверью так, что задребезжали стёкла в серванте.
Ольга осталась стоять одна. Впервые за последние недели её дыхание было ровным, а мысли — кристально ясными. Она слышала за стеной приглушённые голоса: возмущённый — Валентины Петровны, успокаивающий — Сергея. Потом всё стихло.
Она легла на кровать, но не спала. Она думала. Мысли складывались в чёткий, неумолимый план. Решение было принято. Оставалось только дождаться утра.
Утро пришло хмурое, ноябрьское, с мокрым снегом, прилипающим к асфальту. Ольга встала ещё затемно, пока все спали. Оделась в тишине, прошла на кухню, сварила себе кофе. Пока он остывал, она зашла в прихожую и оттуда в спальню, вынесла его дорожную сумку и его же чемодан на колёсиках. Методично, без суеты, она начала складывать его вещи. Костюмы, рубашки, носки, бритвенный станок. Всё, что он накопил за годы жизни здесь. Она не испытывала ни злобы, ни мстительного удовольствия. Была лишь холодная, отстранённая собранность, будто она готовилась к важной, давно запланированной операции.
Сумка и чемодан стояли у входной двери, когда на кухне появился Сергей. Он был помятым, сонным.
— Оля, насчёт вчерашнего… — начал он, наливая себе кофе. — Давай забудем. Нервы, все дела. Мама тоже расстроилась.
Ольга, стоя у окна и глядя на мокрые ветки деревьев во дворе, покачала головой.
— Нет. Не забудем.
Он нахмурился, сел за стол. — То есть как?
— Через полтора часа за тобой придёт такси, — сказала она, поворачиваясь к нему. Её лицо было спокойным. — Твои вещи собраны. Они стоят в прихожей.
Он медленно поставил кружку. Глаза его округлились от непонимания.
— Ты… это шутка?
— Нет.
— Ольга, ты не можешь меня просто выгнать! — он вскочил, стул с грохотом отъехал назад.
— Могу, — её голос не дрогнул. — Эта квартира оформлена на меня. Ещё до нашего брака. И я больше не хочу жить с человеком, который позволяет себе вышвыривать меня из комнат в моём же доме.
Он побледнел. — Из-за одного моего слова? Из-за вчерашнего?
— Из-за всего. Это слово было последним. Тем, что переполнило чашу.
— Но мама! Ей нужна помощь! Она не может одна! — его голос сорвался на крик.
— Отлично. Значит, вы будете жить вместе. В её квартире. Вы сможете смотреть сериалы целыми днями, и никто не будет вам мешать.
В этот момент в дверном проёме кухни появилась Валентина Петровна. Она опиралась на костыли, её лицо выражало крайнюю степень негодования.
— Что это за безобразие? О чём вы кричите? — потребовала она ответа.
— Ваш сын собирается к вам, — ответила Ольга, глядя прямо на неё. — Вещи собраны, такси уже скоро.
Лицо свекрови исказилось. — Как это «собирается»?! Ты выгоняешь нас? Больную женщину и своего мужа? Да у тебя совести нет!
— Я не выгоняю «нас». Я предлагаю вашему сыну переехать к вам, чтобы ухаживать за вами в более подходящих условиях. В вашей собственной квартире. А я останусь здесь. В своей.
— Это чудовищно! — прошипела Валентина Петровна, обращаясь к сыну. — Сергей, ты только посмотри на неё! Я же говорила, что она…
— Молчите! — вдруг резко оборвала её Ольга. Не крикнула, а именно оборвала. Тон был таким, что свекровь на мгновение опешила. — Вы в моём доме не будете мне указывать и рассказывать, что у меня в душе. Вы здесь — гость. Вернее, уже нет.
Сергей смотрел на Ольгу, словно видел её впервые. — Оля, давай обсудим это как взрослые люди. Без истерик.
— Обсуждать нечего. Взрослые люди должны уметь слушать. Я говорила с тобой много раз. Ты не услышал. Теперь слушай вот это, — она указала на чемодан в прихожей.
Оставшееся время прошло в гнетущем молчании, прерываемом лишь всхлипываниями Валентины Петровны и тяжёлым дыханием Сергея. Он пытался ещё что-то сказать, уговорить, но Ольга не реагировала. Она доделала утренние дела, помогла свекрови собрать её разбросанные по гостиной вещи, сложила их в сумку. Её движения были точными, выверенными, без лишней суеты.
Такси подъехало ровно в назначенное время. Водитель, угрюмый мужчина в потрёпанной куртке, помог загрузить вещи в багажник. Сергей, бледный и подавленный, вёл маму под руку, помогая ей спуститься по скользким ступенькам подъезда. Ольга стояла на площадке. В последний момент он обернулся, его взгляд был полон какого-то недоумения, почти детской обиды.
— Оль… — начал он.
— Ключи положи на тумбу, — прервала она его и, не дожидаясь ответа, закрыла дверь.
Щёлкнул замок. Тишина.
Она прислонилась спиной к двери, словно проверяя её на прочность, и закрыла глаза. Ничего. Ни телевизора, ни приглушённого ворчания, ни тяжёлых шагов. Только тиканье настенных часов на кухне и собственное, наконец-то ровное дыхание. Она сделала глубокий вдох, потом выдох, и с этим выдохом из неё будто вышло всё напряжение последних недель.
Она прошла в гостиную. Пахло чужими духами и лекарствами. Она распахнула окно настежь. Морозный ноябрьский воздух ворвался в комнату, сметая затхлую атмосферу. Ольга села на диван, на то самое место, где восседала её свекровь. Провела рукой по ткани. Её диван. Её гостиная. Её жизнь.
Вечером зазвонил его телефон. Она посмотрела на экран, увидела его имя и сбросила вызов. Через минуту пришло сообщение: «Оль, давай поговорим. Это же нельзя так просто взять и закончить». Она прочла, стёрла и отключила уведомления от его номера. Слова кончились. Они обесценились, растоптанные действиями.
На следующий день пришло письмо на электронную почту. От их общего знакомого юриста. Вежливое, сухое. «Сергей Иванович просил связаться с Вами для обсуждения условий расторжения брака». Ольга внимательно его изучила. Всё было просто: её квартира, её добрачная собственность. Никаких общих детей, никаких финансовых претензий. Развод через ЗАГС — быстро и безболезненно. Она написала короткий ответ: «Готова к диалогу. Направьте проект заявления».
Встреча в ЗАГСе состоялась через три недели. Сергей пришёл один, выглядел постаревшим и потрёпанным. Они молча подписали бумаги, получили свои экземпляры свидетельств. Формальность, занявшая не больше десяти минут. На улице, у выхода, он попытался заговорить с ней в последний раз.
— Оля… Я понял. Я всё понял. Мы могли бы… я мог бы снять маме сиделку, мы…
Она остановилась и посмотрела на него. На этого человека, с которым делила кров столько лет. И не увидела в его глазах ничего, кроме страха перед одиночеством и неудобством, которое его теперь ждало. Не было раскаяния, было осознание последствий.
— Поздно, Сергей, — тихо сказала она. — Уже всё.
— Но я же изменился! Я осознал!
— Хорошо. Следующий раз, с другой женщиной, постарайся осознать быстрее.
Она развернулась и пошла к своей машине, не оглядываясь. Снег кружился в сером воздухе, обещая ранние сумерки.
Дома она сняла пальто и туфли, налила себе горячего чаю и села у окна. За окном медленно темнело, в окнах напротив зажигались огни. В квартире было тихо, уютно и по-настоящему тепло. Её пространство. Её правила.
Телефон снова vibrated. Незнакомый номер. Она ответила.
— Алло?
— Ольга? Привет, это Лена, мы с тобой на том корпоративе в прошлом году знакомились. Ты прости, что беспокою, просто слышала кое-что… что ты сейчас, значит, свободна. Не хочешь встретиться? Выпить кофе, поболтать?
Ольга улыбнулась. Впервые за долгое время улыбка была лёгкой и непринуждённой.
— Конечно, хочу. Когда?
— Как насчёт завтра, днём?
— Отлично. Напиши мне место и время.
Она закончила разговор и отложила телефон. Чай был ещё горячим. Она снова посмотрела в окно. Жизнь, её жизнь, не закончилась. Она просто снова стала принадлежать только ей. Без постоянной оглядки на чьё-то недовольное лицо, без необходимости подстраиваться под чужие, навязанные правила.
Она допила чай, встала и пошла включать музыку. Не телевизор. Музыку. Ту, что любила сама. Громко. Потому что теперь никто не мог сделать ей замечания. Она была дома. В полном, безраздельном смысле этого слова. И это было только начало.
