— Ксюшенька, а зарплата у тебя какая теперь? Нормальная, да? Вы ведь с Егором вроде не бедствуете? — Галина Павловна сидела напротив, и ее вопросительный взгляд, сощуренный так, будто она проверяла купюру на просвет, буквально впивался в Ксению, ощупывая каждый сантиметр ее лица в поисках слабины.
Ксения отвела глаза, делая вид, что полностью поглощена процессом — кружка в ее руках казалась якорем в этом внезапно наступившем море неловкости. Она нервно заправила за ухо прядь волос, чувствуя, как по спине бегут мурашки. Воздух на кухне, густой от запаха остывшего ужина и дорогих духов свекрови, стал тяжелым и вязким.
— Мы нормально живем, — выдавила она, стараясь, чтобы голос не дрогнул. — Спасибо, что спросили.
— Я рада-рада, — кивнула Галина Павловна, но ее губы лишь на мгновение изобразили подобие улыбки, не затронув холодные, оценивающие глаза. — А вот Леночка моя… вы же знаете, она опять с квартиры съезжает. Эти съемные условия… Вечные переезды, чужые стены. Как на пороховой бочке. Вот думаю, может, ей ипотеку взять… Обзаведется своим углом.
— Хорошая идея, — автоматически откликнулась Ксения, чувствуя, как в желудке медленно и тяжело поворачивается холодный камень. Началось. Она знала этот тон, эти вкрадчивые, подготовленные интонации. — Сейчас многие берут.
— Но, знаешь, эти проценты, первый взнос… — Галина Павловна шумно вздохнула, с театральным страданием прижимая ладонь к груди, словно размер переплаты по кредиту уже причинял ей физическую боль. — Ох, страшно. Да и у нее зарплата… сами понимаете. Небогатая девушка. Не то что некоторые.
Ксения молчала, надеясь, что ее упрямое молчание разобьет эти прозрачные, как стекло, намеки. Она смотрела в свою чашку, на темную, почти черную поверхность чая, в которой отражался матовый свет люстры. Из гостиной доносились приглушенные голоса Егора и Лены — они спорили о чем-то бытовом, о новой технике, кажется, их спор был таким далеким, таким незначительным на фоне разворачивающейся здесь, на кухне, драмы.
— Кстати, Егор говорил, что у тебя же есть квартира? — голос свекрови вновь прорезал тишину, и в нем прозвучал тот самый, особый оттенок делового любопытства, который всегда предвещал неприятный разговор. — По наследству, да? От бабушки?
Ксения медленно подняла глаза и встретилась с ее взглядом. Прямая, открытая атака. Хорошо. Так даже лучше. — Да. От бабушки. Что-то не так?
— Ну как же… — Галина Павловна сделала широкий жест рукой, будто представляя Ксению публике. — Ты молодец, Ксюша! Такая умница. Самостоятельная. Работаешь, квартира есть, ни от кого не зависишь. А у Леночки — совсем другое положение. Непутевая. Вот я и подумала… — она сделала паузу, давая словам набрать нужный вес, — может, ты поможешь ей с первым взносом? Просто одолжишь. На пару лет.
Она произнесла это с такой будничной простотой, с какой просили бы передать хлеб или посолить салат. Ксения продолжала молчать, глядя на свои руки, сжатые на коленях в тугой комок. Внутри у нее все кричало. В голове метались обрывки фраз, гневных и саркастичных: «Это шутка?», «Она серьезно?!», «Удержаться или послать?». Она чувствовала, как жар поднимается к щекам, и изо всех сил старалась не выдать своего состояния.
— Галина Павловна, — наконец произнесла она, и ее собственный голос показался ей чужим, слишком тихим и хриплым. — Я правильно вас поняла? Вы хотите, чтобы я… свои деньги, которые мы с Егором откладывали, отдала Лене на ипотеку?
— Да не на совсем, конечно! — свекровь всплеснула руками, изображая легкое недоумение такой прямолинейности. — Ну, займи! Как родной человек. На пару лет. Леночка отдаст. Она же семья. Она не подведет.
— Семья? — Ксения тихо, скептически усмехнулась. — У меня, знаете, своя семья — я и Егор. Мы с ним как раз откладываем на машину. Уже почти набрали нужную сумму.
— Машина?! — Галина Павловна чуть не поперхнулась своим чаем, ее лицо исказила гримаса искреннего, почти физиологического отвращения. — Господи, да какая машина? Что за детские мечты? Молодым, неопершимся, нужна крыша над головой, стабильность! У тебя крыша уже есть. Ты что, не можешь помочь сестре мужа? Ты же теперь как родная для нас!
Ксения медленно, с подчеркнутой аккуратностью поставила чашку на стол. Рука дрожала, и ей потребовалось невероятное усилие воли, чтобы не грохнуть ее со всего размаха. Фарфор звякнул о стеклянную столешницу, звук прозвенел, как выстрел.
— Как родная? Серьезно? — ее голос набрал твердости, в нем зазвенела сталь. — Галина Павловна, мы с Леной, если честно, едва знакомы. Виделись раз пять, не больше. У нее, я уверена, полно друзей, знакомых и других родственников. Почему именно я, невеста, должна вкладываться в ее ипотеку?
— Потому что ты — старшая! — голос свекрови резко повысился, срываясь на визгливый оттенок, а лицо мгновенно стало напряженным и жестким, маска добродушия упала, обнажив стальной каркас воли. — Ты в семье лучше всех стоишь на ногах! У тебя есть возможность, у неё — нет. Это… это порядочно, Ксюша! По-человечески порядочно — помочь близким! Разве так трудно понять?
— Порядочно? — Ксения рассмеялась коротким, сухим, безрадостным смехом. — Знаете, что я считаю непорядочным? Влезать в финансовые планы чужих людей и учить их, как и куда тратить свои, честно заработанные деньги.
— Ты говоришь так, как будто мы чужие люди! — воскликнула Галина Павловна, снова прижимая руку к груди, но теперь этот жест выглядел не страдальческим, а угрожающим. — Я на тебя как на родную дочь смотрю! А ты… ты ведешь себя как расчетливая эгоистка!
— Не надо на меня смотреть как на дочь, — отрезала Ксения, вставая. Стул с громким скрежетом отъехал по кафельному полу. — У вас есть своя дочь. И, как взрослая, самостоятельная женщина, она должна сама решать свои жилищные проблемы, а не искать, на чьи плечи можно их перевалить.
— Ну всё понятно… — голос Галины Павловны сорвался на обиженный, ядовитый шепот. — Всё мне стало абсолютно ясно. Молодая женщина с собственной квартирой и хорошей зарплатой… и каменное сердце. Эгоистка.
— Если вы пришли в мой дом для того, чтобы меня оскорблять, — холодно, почти отчужденно произнесла Ксения, указывая рукой в сторону прихожей, — то дверь там.
В гостиной за окном разговора мгновенно воцарилась тишина. Спор о холодильниках стих. Видимо, Егор и Лена отчетливо услышали последние фразы, произнесенные на повышенных тонах.
— Что тут происходит? — на пороге кухни появился Егор. Его лицо было озабоченным и нахмуренным. Он метался взглядом между женой и матерью, пытаясь понять, в какой точке прошел фронт боевых действий.
— Твоя жена считает, что помочь твоей родной сестре — это ниже ее достоинства! — взвизгнула Галина Павловна, срываясь с места и хватая свою сумку с таким видом, будто это была не кожаная сумочка, а оружие, которое она сейчас достанет. — Вот с кем ты живешь, сынок! С каменной, бессердечной эгоисткой!
Егор перевел взгляд на Ксению. Та стояла, откровенно не скрывая своего напряжения, спина была выпрямлена в тугую струну, губы плотно сжаты, а глаза, обычно теплые и смеющиеся, сейчас были похожи на два острых, холодных осколка льда.
— Егор, — произнесла она мерно, без тени дрожи, глядя ему прямо в лицо. Каждое слово падало, как молоток. — Либо мы с тобой — одна семья, и все решения, особенно финансовые, принимаем вместе, без давления со стороны. Либо ты и твоя мама — одна семья, и ты живешь по ее правилам. Выбирай. Прямо сейчас.
В маленькой кухне повисла гнетущая, звенящая тишина, которую, казалось, можно было резать ножом. Воздух перестал двигаться. Даже часы на стене, казалось, замерли. Егор стоял, опустив глаза, его лицо выражало мучительную внутреннюю борьбу. Галина Павловна смотрела на него с немым требованием, вся вытянувшись в струнку ожидания. Лена робко жала в дверном проеме, превратившись в испуганную тень. А Ксения, не отводя взгляда от мужа, ждала. Ждала его выбора, понимая, что сейчас, в эту секунду, рушится или, наоборот, строится что-то очень важное. Что-то, что уже нельзя будет починить.
***
Прошла неделя. Семь долгих, тягучих дней, наполненных тяжелым молчанием, краткими, ничего не значащими фразами и гулкой, натянутой паузой, повисшей между ними стеной. Пятничный вечер. Ксения только переобулась в домашние тапочки, с наслаждением ощущая, как усталость постепенно покидает ее тело после рабочей недели, как в прихожей щелкнул замок.
— Не пугайся, это я, — послышался голос Егора, но в нем слышалась какая-то неуверенность, виноватая торопливость. — Я… я с мамой и Леной… Мы ненадолго. Решили зайти.
— Что? — Ксения резко повернулась к прихожей, сердце на мгновение замерло, а потом забилось с бешеной силой. — С кем?!
Но было уже поздно. Галина Павловна, не дожидаясь приглашения, уже снимала свое дорогое пальто, вешая его на вешалку, и ее быстрый, сканирующий взгляд уже скользнул по прихожей, гостиной, оценивая, взвешивая, ища перемены. Лена застенчиво стояла за ее спиной, словно пытаясь спрятаться от невидимого сквозняка, ее пальцы нервно теребили ручку простенькой сумки.
— Ксюшенька, — Галина Павловна растянула губы в широкую, неестественную улыбку, от которой стало еще тревожнее. — Не волнуйся, родная. Мы не на войну. Просто чаю попьём, поговорим по-доброму, по-семейному. Я принесла булочки, домашние.
Булочки. Конечно. Сдобные, румяные, с маковой начинкой и отчетливым, нестерпимым запахом ультиматума.
Ксения ничего не сказала. Она развернулась и прошла на кухню первой, не оборачиваясь, чувствуя на своей спине три пары глаз. Она двигалась на автомате. Руки сами поставили на стол три дополнительные чашки — жестяный звон о стекло отдавался в висках тупой болью. Егор суетливо забегал вокруг чайника, включая его, доставая заварку, всем своим видом, каждой суетливой ужимкой показывая: «Ну пожалуйста, родная, только без скандала. Потерпи. Ради меня. Ради нашего спокойствия».
— Как уютно у вас тут, — тихо, почти заискивающе протянула Лена, опускаясь на стул. — Мне бы такую квартиру… эх, мечта.
— Ох, не начинай, Лена, — бросила Ксения, разливая по чашкам темный, крепкий чай. Он пах мятой и чем-то горьким. — Мы ведь все прекрасно знаем, зачем вы пришли. Давайте без прелюдий.
— Ксюша, — начала Галина Павловна тем сладким, примирительным тоном, который резал слух хуже, чем откровенный крик. — Я вот о чем подумала: мы же не враги какие-то. Все мы взрослые, адекватные люди. Любые вопросы можно решить цивилизованно, без истерик. Мы все оформим правильно. Я сама напишу расписку. Леночка отдаст тебе всё до последней копейки. Правда же, Леночка?
— Конечно, мам, — тут же, подобно эху, кивнула Лена и посмотрела на Ксению таким умоляющим, жалобным взглядом, что, казалось, любое кредитное учреждение тут же снизило бы ей процентную ставку до нуля просто из жалости. — Мы с мамой все обсудили. Ты же все равно в этой квартире не платишь ни за аренду, ни за ипотеку, она твоя, чистая. Почему бы не вложить свободные средства в семью? В будущее. Хотя бы сто тысяч. Это же не такие большие деньги для тебя.
Ксения с силой поставила свой чайник на стол. Громкий стук фарфора о стекло прозвучал как выстрел, заставив всех вздрогнуть.
— А может, вы сразу скинетесь на ремонт в моем санузле? — спросила она, и ее голос был ровным, но в каждой букве чувствовалась ледяная сталь. — Вам же, по вашей семейной логике, все равно — один за всех, да? Значит, и мой туалет — это ваша общая проблема?
— Не иронизируй, Ксения, — вмешался Егор, его голос прозвучал устало и раздраженно. — Никто не просит тебя жертвовать всем. Никто не требует. Просто… помоги. По-человечески. Сестре.
Ксения медленно перевела на него взгляд. Она смотрела на него так пристально, так испытующе, что он не выдержал и потупился, уставившись в свою чашку.
— Егор, — произнесла она, разделяя слова, давая ему время осознать каждый слог. — Скажи мне прямо. Ты хочешь, чтобы я, твоя жена, отдала свои личные деньги, которые я копила годами, твоей сестре на покупку ее личной квартиры? Ответь. Да или нет?
Он замолчал. В его глазах метались чертики сомнения, страха, желания угодить всем сразу. Он был как загнанный зверь в углу. Пальцы сжали чашку так, что костяшки побелели.
— Я… я просто хочу, чтобы все жили спокойно! — выдавил он наконец, и это прозвучало как жалкое, беспомощное оправдание. — Чтобы не было этих ссор, этих разборок! Чтобы мама не нервничала!
— Спокойно? — Ксения рассмеялась. Коротко, горько. — Тогда ты явно ошибся дверью, дорогой. Спокойно у нас было ровно до того момента, как твоя мама не начала вламываться в нашу жизнь с этими вот «булочками» и откровенным финансовым шантажом под соусом семейных ценностей.
Галина Павловна высокомерно подняла брови, ее лицо исказилось в гримасе презрительного удивления.
— О, как заговорила! Какие слова — «вламбливается», «шантаж»… А я-то думала, ты приличная, интеллигентная девушка. А ты, оказывается, не только с характерцем, но и жадность в тебе сидит недетская.
— Нет, — четко и громко сказала Ксения. Она резко встала, упираясь ладонями в столешницу, ее фигура подалась вперед, становясь угрожающей. — Я не жадная. Я — взрослая, самостоятельная женщина, которая никому и ничего не должна. Ни тебе, ни твоей дочери, никому. Я не обязана оплачивать чужую безалаберность и чужую жизнь.
Лена внезапно встряла, ее голос задрожал, в нем послышались слезы:
— А я? А мне что делать? Ты будешь спать спокойно, зная, что у твоей золовки, у родного человека твоего мужа, нет ни своей крыши над головой, ни стабильности? Никакого будущего?
— Лена, ты взрослый человек, — холодно парировала Ксения. — Тебе двадцать восемь, всего на год меньше, чем мне. У тебя было достаточно времени, чтобы сделать какие-то выводы, начать копить, что-то планировать. Но ты предпочитаешь тратить деньги на бесконечные поездки, дорогие салоны и съем жилья, как будто это пятизвездочный курорт. А я — работала. Сидела над отчетами ночами, экономила, отказывала себе. Вот и вся нехитрая математика. Не виновата я, что наша арифметика жизни не сходится.
Галина Павловна вскочила с места, как ужаленная. Ее лицо побагровело.
— Я не позволю так разговаривать с моей дочерью! Указывать, как ей жить! Да ты вообще не знаешь, что такое быть матерью, что такое переживать за своего ребенка!
Ксения сделала шаг вперед, сокращая дистанцию до минимума. Ее лицо было неподвижным и холодным, как отполированное стекло.
— Может, и не знаю. И, честно говоря, после этого зрелища, не очень-то и хочу знать. Но я точно знаю одно: я не позволю чужим для меня людям распоряжаться моей жизнью, моими планами и моими деньгами. И если вы с дочерью не видите, где заканчивается ваша семья и начинается моя личная территория, то вот вам единственно верный путь. — Она резко указала рукой в сторону прихожей. — Дверь. Там.
— Я для тебя чужая? Я — мать твоего мужа! — крикнула Галина Павловна, и в ее голосе впервые прозвучала неподдельная, животная ярость. Она забыла все свои роли, все маски.
— Вот именно, — жестко, без тени сомнения, ответила Ксения. — Вы — мать моего мужа. Не моя. И, знаете, глядя на все это, могу сказать — слава Богу.
Егор стоял посреди кухни, как приговоренный. Он смотрел то на мать, пышущую ненавистью, то на жену, холодную и неприступную, как скала. Он был мальчишкой, заблудившимся в лесу взрослых отношений, за которые он не был готов нести ответственность.
— Егор, — Ксения повернулась к нему, и в ее голосе не было уже ни злости, ни раздражения, только усталая, конечная решимость. — Я больше не намерена терпеть эти визиты. Я больше не пущу твою маму в эту квартиру. Никогда. Это мое окончательное решение. И если ты с ним не согласен, если твоя верность ей дороже, чем наши с тобой отношения, то ты свободен. Можешь уходить. С ней. Прямо сейчас.
Он молчал. Казалось, он вообще перестал дышать. Его мать, Галина Павловна, от неожиданности всплеснула руками, ее лицо исказилось от изумления и гнева.
— Что?! Она тебя выгоняет?! Прямо при мне, при твоей матери, выгоняет из твоего же дома?!
— Это не мой дом, мама, — тихо, но очень четко произнес Егор, поднимая на нее глаза. В них читалась безысходность и какое-то новое, непривычное понимание. — Это ее квартира. И она… она моя жена.
— Всё ясно… — прошипела Галина Павловна, ее голос стал низким и ядовитым. Она схватила свою сумку, сдергивая с вешалки пальто. — Всё абсолютно ясно. Ты променял родную мать и сестру на… на удобную постель. На постель расчетливой стервы.
Ксения не стала ничего отвечать. Она молча проводила ее до двери, сохраняя на лице самое спокойное и вежливое выражение за весь этот бесконечный вечер. Когда Галина Павловна, уже за дверью, обернулась, чтобы бросить последнюю колкость, Ксения тихо сказала:
— Постель, говорите? Ну что ж… По крайней мере, в отличие от вашего семейного дивана, где вы коллективно решаете, как жить другим, у моей постели мораль не скрипит от непосильной тяжести чужих проблем.
Дверь захлопнулась. Громко, с оглушительным, финальным хлопком, который отозвался эхом по всей квартире. Егор остался стоять в коридоре, бледный, потерянный. Лена, всхлипывая, выбежала следом за матерью, а за дверью еще несколько секунд доносилось злое, невнятное бурчание Галины Павловны, что-то про «неблагодарных выскочек» и «обнаглевших невесток, которым палец в рот не клади».
Когда в квартире наконец воцарилась тишина — настоящая, глубокая, без посторонних голосов и взглядов, — Ксения медленно, будто ее тело весило тонну, опустилась на стул в гостиной. Она не чувствовала ни радости, ни торжества. На ее губах не было ни улыбки, ни гримасы злобы. Только всепоглощающая, костная усталость, будто она только что разгрузила вагон цемента. Она сидела, не двигаясь, глядя в одну точку на противоположной стене.
— Ну что ж, — тихо, почти шепотом, произнесла она сама себе, — теперь можно спокойно выбирать машину. Кажется, мы наконец-то можем открыть тот самый вклад.
Тишина после их ухода была оглушительной. Она висела в комнатах густым, плотным полотном, и Ксения первые несколько дней ходила по квартире на цыпочках, будто боясь ее разорвать. Эта тишина была нового качества — без тягостного ожидания звонка, без вздохов Егора, без его осторожных попыток завести разговор «о маме». Он съехал в ту же ночь, молча, упаковав в спортивную сумку самое необходимое — ноутбук, зарядки, пару футболок. Словно отправлялся в командировку. Они не спорили, не выясняли отношения. Просто стояли в прихожей, разделенные расстоянием в пару шагов, которое ощущалось как пропасть.
— Я поживу у мамы. Ненадолго. Пока ты не остынешь, — сказал он, не глядя на нее.
— Я не горячая, Егор. Я холодная. И трезвая. И свое решение не поменяю, — ответила Ксения, опираясь на косяк двери. Она не собиралась его останавливать.
Он кивнул, его лицо было серым и усталым, и вышел. Дверь закрылась с тихим щелчком, который прозвучал громче любого хлопка.
Прошло две недели. Четырнадцать дней жизни в новом, непривычном ритме. Ксения привыкала к одиночеству, как привыкают к новой, сначала неудобной обуви. Сначала натирало, мешало, хотелось вернуть все как было. Потом понимаешь, что старая давила и калечила, а в этой можно, оказывается, дышать полной грудью и идти, куда хочешь. Она спала посреди кровати, завтракала под сериал, не опасаясь косых взглядов, и могла вечером, не отчитываясь ни перед кем, поехать к подруге или просто лежать на диване, глядя в потолок. Свобода оказалась не экстатическим криком, а тихим, глубоким вздохом облегчения.
Но она не была глупой. Она знала — это затишье. Глаз бури. Галина Павловна не из тех, кто отступает после первого поражения. Такие женщины не сдаются. Они перегруппировываются.
И буря пришла. В пятницу вечером, когда Ксения, закутавшись в плед, составляла план уборки на выходные, резко и пронзительно зазвенел домофон. На табло загорелся знакомый номер. Сердце на мгновение ушло в пятки, но потом отлило обратно холодной, тяжелой волной. Она подошла к панели, нажала кнопку.
— Кто? — ее голос прозвучал сухо и безразлично.
— Галина Павловна. Открой. Это срочно и очень серьезно.
— Не открою. Все, что было серьезного, мы уже обсудили.
— Тогда слушай сюда! — голос в трубке сорвался на визгливый, истеричный фальцет. — Я все знаю! Я поговорила с людьми! Ты украла наследство! Ты обманом отобрала квартиру у моего покойного брата! Я добьюсь справедливости! Я подам в суд! Я знаю, как все было на самом деле!
Ксения медленно перевела взгляд на окно. Внизу, у подъезда, под слабым светом фонаря, маячили две фигуры. Одна — подбоченившаяся, агрессивная, Галина Павловна, с телефоном у уха. Вторая — понурая, ссутулившаяся Лена, которая нервно переминалась с ноги на ногу.
— Вы серьезно сейчас? — с ледяным спокойствием произнесла Ксения в трубку. — Вы хотите отсудить у меня мою квартиру? На каком, простите, основании?
— Основание? Юридическое основание! — кричала свекровь, ее голос дребезжал. — Это была квартира моего родного брата! Он был не в себе, когда писал завещание! Ты, хитрая бестия, его обдурила, оформила все на себя! Это мошенничество! Я это докажу!
— Оформляла все по закону, в присутствии нотариуса, — парировала Ксения, чувствуя, как внутри все сжимается в тугой, холодный комок. — Завещание было составлено за год до его кончины, он был абсолютно вменяем. Все чисто. У вас нет ни единого шанса.
— Это мы еще посмотрим! — голос Галины Павловны дрожал от бессильной злобы. — И знаешь что? Если ты не проявишь совесть и не отдашь Лене хотя бы часть, как компенсацию, я расскажу Егору всю правду! Всю!
Ксения замолчала. Губы ее плотно сжались. Она ждала этого. Ждала, когда в ход пойдет тяжелая артиллерия, когда начнутся угрозы и шантаж.
— Какую правду? — спросила она ровно.
— Правду о том, что ты ему изменяла! Пока он жил у нас, пока он восстанавливался после той истории с работой, ты встречалась с другим! Я все видела! У меня есть свидетель!
Ксения тихо усмехнулась. Звук вышел горьким, но в нем не было ни капли страха.
— Свидетель? Интересно. И кто же этот свидетель? Ваша воображуля, Галина Павловна? Попробуйте что-то доказать. Я вас очень прошу, попробуйте.
— А-а-а! Значит, есть что доказывать?! — взвизгнула та, ухватившись за эту соломинку. — Сама призналась!
— Я признала лишь то, что вы отчаянная фантазерка, готовая на любую ложь, лишь бы добиться своего. Ваши слова — гроша ломаного не стоят.
В трубке послышались всхлипы Лены, ее голос пробился сквозь помехи, жалобный и плаксивый:
— Ксюша, ну зачем ты так? Ну почему нельзя по-хорошему? Разве семья — это не главное? Разве мы враги какие-то? Мы же просто хотим справедливости!
— Семья, Лена, — медленно, вдалбливая каждое слово, сказала Ксения, — это когда люди уважают личные границы, труд и решения друг друга. А вы с матерью — нет. Вы — агрессоры. Вы — вымогатели. И я не намерена больше этого терпеть.
— Если Егор узнает, он тебя бросит! Окончательно! — зашипела Галина Павловна, переходя на шепот, который был страшнее крика. — Он от тебя уйдет! Ты останешься одна!
— Уйдет? — Ксения вдруг рассмеялась. Громко, горько, от всей души. Ей стало почти жаль эту женщину, с ее примитивными, неработающими схемами. — Знаете что, Галина Павловна? Он уже ушел. Съехал. Неделю назад. С вещами и с полным осознанием того, что вы для него важнее, чем наши с ним отношения. Так что ваша главная козырная карта уже побита. У вас больше нет над ним власти. И надо мной — тем более.
На том конце провода повисла гробовая, оглушительная тишина. Было слышно лишь прерывистое, астматическое дыхание Галины Павловны. Казалось, она не могла найти слов, ее мозг отказывался обрабатывать эту информацию. Ее главный рычаг, ее сын, был выведен из игры.
— Вы… вы разрушили семью, — выдавила наконец Лена, и в ее голосе сквозили настоящие, неподдельные слезы. — Вы разрушили наш дом.
— Нет, Лена, — жестко, без тени сомнения, ответила Ксения. — Семью разрушает не честный отказ давать деньги. Семью разрушает алчность, манипуляции и чужие, жадные руки, которые лезут в твой кошелек, в твои документы и в твою личную жизнь, пытаясь все это порвать на куски ради своей выгоды. Запомни это.
Она больше не хотела это слушать. Не хотела тратить на них ни секунды своего времени, ни капли своих нервов. Ксения нажала кнопку отключения домофона. Резкий, обрывающий звук стал точкой в этом разговоре. Она взяла свой телефон с журнального столика. Он был теплым от ее руки. Она открыла чат с Егором. Их переписка обрывалась недельной давности, на его сообщении: «Заеду за остальными вещами в субботу». Она набрала короткое, лаконичное сообщение, глядя на мерцающий курсор: «Документы на развод я оставлю у своего нотариуса в понедельник. Заберёшь свои вещи, когда удобно, я сложила их в прихожей. Удачи».
Она нажала «отправить». Сообщение улетело в цифровую пустоту. Секундой позже экран телефона мигнул — приходил ответ. «Ксю, пожалуйста, подожди. Давай встретимся, поговорим… Это же нельзя вот так, сходу…» Но Ксения уже не читала. Она методично, без всяких эмоций, зашла в настройки и заблокировала его номер. Потом нашла в списке контактов Галину Павловну и Лену и сделала то же самое. Три контакта исчезли. Три проблемы. Три источника токсичного шума. В ее телефоне и в ее жизни воцарилась наконец настоящая, ничем не нарушаемая тишина.
Вечером она сидела в гостиной, в своем любимом кресле у окна, с бокалом красного вина. За окном медленно, лениво падал снег, крупные хлопья кружились в свете фонарей, укутывая город в мягкий, белый ковер. Она смотрела на эту тихую, гипнотическую картину и впервые за долгие-долгие месяцы на ее губах появилась успокоенная, легкая улыбка. Не злорадная, не торжествующая. А умиротворенная. Внутри не было ни злости, ни обиды. Была лишь тихая, холодная пустота, которую предстояло чем-то заполнить. Но заполнять она ее собиралась уже сама, без оглядки на кого бы то ни было.
В телефоне, лежавшем на подлокотнике кресла, мигнуло уведомление. Она взяла его. Это было письмо из агентства недвижимости. «Ксения, добрый вечер. Ваша заявка на оценку и последующую продажу вашей квартиры принята в работу. Наш специалист свяжется с вами в понедельник для обсуждения деталей и подбора лучших вариантов для вас на рынке».
Ксения отпила глоток вина, поставила бокал и тихо, почти шепотом, произнесла в тишину комнаты:
— Я продам это место. И куплю новое. Совсем другое. Там, где никто и никогда не будет приходить и требовать, чтобы я с ними чем-то делилась. Никогда.
Она обхватила колени руками и снова посмотрела на падающий снег. И впервые за много лет этот снег казался ей не предвестником холода и тоски, а чем-то легким, чистым и освобождающим. Он заметал следы. Все следы. И открывал дорогу туда, где не было места ни свекровям, ни слабым мужьям, ни вечным долгам. Только она сама и ее собственная, выстраданная свобода.
