Пальто висело на спинке стула, будто чужая вещь, которую кто-то забыл и так и не вернулся за ней. Вчера я гладила его, выбирала шарф под цвет, думала, как красиво оно будет смотреться на фото — «счастливая невеста выходит из дома».
Теперь оно казалось декорацией не к свадьбе, а к плохой постановке, где актёры забыли роли, а режиссёр ушёл, хлопнув дверью.
Я сидела на краю кровати в небольшом отеле на Лиговке и смотрела на телефон.
Тридцать два пропущенных вызова от Ильи.
Десять — от его матери.
И куча сообщений от друзей, гостей, организаторов.
«Лена, что происходит?»
«Ты где?»
«Люди собираются, объясни хоть что-то!»
«Мы уже в загсе, ты скоро?»
Последнее — от Даши, моей свидетельницы, которой сейчас, наверное, приходится изображать уверенность, хотя сама она, скорее всего, в панике.
А я сидела и молчала.
Потому что объяснений не было. Точнее, они были — но такие, что даже себе я боялась признаться: если произнесу вслух, значит, это правда.
И началось всё не со сна, как в кино. Гораздо проще и неприятнее — с обычного телефонного звонка.
Это было вчера утром — как раз тот самый день, когда должна была пройти генеральная репетиция, визажист, примерка платья, финальные мелочи.
Звонила мама. Мы с ней редко общались последние годы — не ссорились, просто жили каждый своей жизнью: она — в Твери, я — в Петербурге.
Но вчера она позвонила в семь утра, что само по себе уже было странно.
— Лена? Ты встала?
— Мам, что случилось?
— Ты можешь сегодня заехать на дачу к Ильиной матери?
Я чуть телефон не выронила.
— Зачем?
— Просто заедь. Твои вещи там?
— Какие вещи?
Она замялась.
— Я… тут так вышло… Мне позвонила знакомая. Сказала, что кто-то интересуется вашей семьёй. Папи… документы его старые, помнишь?
Вот тут у меня в груди что-то кольнуло.
— Подожди. Какие документы?
— На его проект. Он же тогда работал над системой автоматизации для частных домов… Ты знаешь, что это может быть ценно.
Я помнила. Но плохо понимала, к чему она клонит.
— Мам, ты пугаешь.
— Я не хочу тебя пугать, — голос её дрогнул. — Просто поезжай туда. Сегодня. Посмотри сама. И если что не так — уезжай. Пожалуйста.
— Но почему именно туда?
— Потому что… — пауза. — Потому что я знаю, кто звонил твоему жениху два дня назад.
У меня застучало в висках.
— Кто?
— Борис. Папин старый коллега. Он сказал Ильиной матери, что нашёл в архивах кое-что ценное. И они, кажется, хотят… В общем. Езжай. Не будь наивной.
И всё. Мама отключилась, как будто боялась сказать лишнее.
Я тогда решила, что она перегнула. Что это всё странные догадки, которых не должно быть в реальной жизни.
Но мысль зацепилась — и к вечеру я уже не могла нормально ни есть, ни думать.
И я сорвалась.
Сказала Илье, что ночь перед свадьбой хочу провести в отеле — «чтобы спокойно собраться».
Он не спорил. Думал, что это милый предсвадебный каприз.
А утром я не поехала к визажисту.
Я поехала в Зеленогорск.
На маминой машине, которую редко завожу, но всегда держу заправленной «на всякий случай».
Дача Ильиной матери — Людмилы Валентиновны — стояла в глубине садоводства, в тех местах, где уже пахнет влажным лесом и мокрой хвоей. Ноябрьский воздух был холодным и липким — таким бывает только под Петербургом, когда зима вроде бы уже вот-вот, но никак не приходит.
Дорожки были сырыми, местами — в лужах. Соседские участки пустые, лишь кое-где под навесами стояли машины.
Когда я шла по центральной аллее, мне всё казалось абсурдом.
Невеста в джинсах и пуховике, с дрожащими руками, с телефоном на беззвучном — идёт на дачу выяснять не пойми что.
Но, видимо, когда душой чувствуешь, что что-то не так, остановиться уже невозможно.
Калитка их участка была приоткрыта — уже странно: Валентиновна постоянно повторяла, что «в наше время расслабляться нельзя».
Дорожка вела к деревянной террасе, на которой стоял старый стол с клеёнкой.
И именно там я услышала голоса.
Я остановилась. Сердце ударило в грудь так сильно, что стало тяжело дышать.
Голоса были знакомые:
— Валентиновна…
— Илья…
И ещё один — мужской, низкий и уверенный. Я его не сразу узнала, но потом вспомнила.
Борис Анатольевич. Папин бывший коллега.
Я подошла ближе и спряталась за угол сарая, так что меня не было видно.
И услышала:
— Документы я проверил. Всё готово. После свадьбы двинем быстро — она ничего не поймёт.
Мой позвоночник будто сжало.
«Она» — это я.
Людмила Валентиновна фыркнула:
— Лена у нас девочка мягкая. У неё в голове только тексты и клиентские брифы. Какой из неё стратег? Она хоть раз интересовалась архивами своего отца?
— Но вы точно уверены, что у неё нет копий? — спросил Борис. — Девицы нынче ушлые.
— Уверена, — отрезала она. — Даже если и были, она сама не понимает, что там. А Илюша уже договорился — он убедит её после свадьбы подписать передачу прав. Под каким-нибудь благовидным предлогом.
— Ребята, — сказал вдруг Илья, — я всё делаю, как мы договорились, но… может, не стоит давить? Она нормальная. И… я её, ну… люблю.
— Ох, Илья, — усмехнулась мать. — Влюблённый ты мой. Деньги сейчас важнее. А любовь… она и без печатей жить может. Но квартира сама себя не купит.
Борис добавил:
— Тем более, проект ваш, по сути, семейный. Покойный отец Лены должен был делиться. Он использовал мои идеи. Значит, по справедливости — это общее дело.
У меня руки задрожали так, что я схватилась за стену.
Я слышала, как Людмила спокойно сказала:
— Главное — аккуратно. Без резких движений. Завтра распишутся — и постепенно всё оформим. Невесте объясним, что это так надо. Она у нас доверчивая.
А Илья тихо:
— Только бы она ничего не заподозрила.
И вот здесь что-то внутри меня лопнуло.
Всё, что я видела последние полтора года — его забота, его помощь, его планы, его слова про «семью», «будущее», «детей» — вдруг стало тонкой декорацией, которую они строили вместе.
Я стояла за сараем, в ноябрьской сырости, слушала, как люди обсуждают меня как проект — и пыталась не упасть.
И это был тот самый момент, когда мой сегодняшний день сломался.
Когда свадьба превратилась из праздника в вопрос: «А зачем я вообще им нужна?»
Я тихо отошла, стараясь не скрипнуть досками.
И ушла.
А теперь я сидела в отеле, на кровати, с телефоном, который дрожал от сообщений. И понимала, что назад дороги уже нет.
Я не знала, что делать дальше.
Но точно знала — идти в загс я не буду.
И впервые за долгое время я почувствовала, что мне не страшно от того, что я одна.
Страшно — от того, какие люди были рядом.
Я вышла из гостиницы уже ближе к полудню — без макияжа, без аккуратной прически, без всего, что должно быть у невесты. На улице пахло холодом и мокрым асфальтом: ноябрьский Питер умел давить на плечи даже в самые яркие дни, а уж сегодня — тем более.
Телефон продолжал вибрировать.
Я поставила его на беззвучный, убрала в карман и пошла.
Никакого плана у меня ещё не было.
Был лишь один факт: всё, что вчера казалось жизнью, сегодня оказалось ловко собранной декорацией.
Но я не собиралась играть дальше.
Первым делом я поехала домой — в нашу маленькую двушку в Приморском районе, которую мы с Ильей должны были через пару недель съехать, потому что «так удобнее жить ближе к маме, пока не найдём своё».
Теперь эта фраза звучала совсем иначе.
Дверь квартиры встретила привычным скрипом. Внутри стояла тишина. Наша «предсвадебная» сборная солянка вещей: коробки, пакеты, полусобранные чемоданы — всё выглядело чужим.
Я поставила сумку, сняла куртку и посмотрела на комнату так, будто вижу её впервые.
На столе лежала папка с документами — именно та, которую мы с Ильей собирались заполнить завтра после росписи: совместные счета, уведомления, список вещей для перевозки.
Рядом — свёрнутый в трубочку плакат с планом рассадки гостей.
Смешно теперь.
Я села на диван и уставилась в пространство.
Тишина давила, но в голове уже начинала собираться холодная последовательность шагов.
Первый: поговорить с мамой.
Она что-то знала, иначе не стала бы так настойчиво просить съездить вчера на дачу.
Я набрала её. Она ответила почти сразу:
— Лена? Господи, наконец-то! Ты где? Ты в порядке? Ты почему не на церемонии?
— Мам. — Я постаралась говорить ровно. — Ты знала.
Она молчала секунду три.
— Ты была там?
— Да. Всё слышала. И теперь хочу знать всё, что знаешь ты.
Мама шумно выдохнула — как будто надеялась, что я не поеду, что всё рассосётся.
— Давай так, — сказала она наконец. — Встретимся. Сейчас. Я уже выехала из Твери утром, чувствовала, что что-то будет.
— Где?
— Двадцать минут — и я у твоего дома.
Когда мама появилась у двери, она выглядела так, будто не спала ночь: глаза красные, волосы под шапкой взъерошены. Но держалась она уверенно.
Я впустила её, и она сразу обняла меня крепко, по-настоящему, без слов.
Этих объятий мне не хватало последние годы.
— Прости, — прошептала она. — Прости, что не сказала раньше. Я просто… не была уверена.
Мы сели на кухне. Я поставила чайник, но сама к чаю не притронулась — руки дрожали.
— Говори, — сказала я. — Всё.
Она взяла кружку, но смотрела не на меня — куда-то в сторону.
— Ещё год назад… ну, когда вы только начали встречаться… ко мне вышла на связь одна женщина. Она сказала, что у Ильиной матери есть интерес к папиному проекту. Сначала я подумала, что это бред. Ну что им наши старые файлы? Но потом услышала знакомое имя — Борис. И мне стало тревожно.
— Почему ты не сказала?
— Потому что у меня не было подтверждений. Понимаешь? — Мама подняла на меня глаза. — Я боялась разрушить твою жизнь сомнениями. Думала: вдруг он правда тебя любит? Вдруг всё это — ошибка, слухи, домыслы? Я не хотела вмешиваться.
— А два дня назад? — спросила я.
Мама помедлила.
— Мне позвонила подруга. Она работает в офисе, где Борис ведёт свои проекты. И она услышала разговор. Не всё, но достаточно: что они «готовят документы», что «после свадьбы дело сдвинется». Она поняла, что речь про проект твоего отца. И тогда я уже не выдержала. Я поняла, что это не слухи. И позвонила тебе.
Я молчала минуту, потому что это была информация, которую надо было переварить.
— То есть… — наконец сказала я. — Ты подозревала почти год.
— Да.
— И думала, что справедливо оставить меня в неведении?
— Я думала, что если скажу — ты всё равно не поверишь. Илья же казался тебе… идеальным.
От этой фразы в груди что-то больно дрогнуло.
— Я бы поверила тебе, — сказала я тихо. — Я всегда тебе верила.
Мама опустила глаза:
— Лена… ты изменилась. В последние годы мы стали будто чужими. Я боялась, что если сунусь — оттолкнёшь. Что подумаешь, будто я лезу.
Удивительно, но в этот момент мне стало её жалко.
Мы действительно давно не говорили по-настоящему.
— Хорошо, — сказала я. — Потом поговорим обо всём этом. Сейчас — другое. Мне нужно понять, как из этого выбраться. И что им конкретно нужно.
— Деньги, — мама пожала плечами. — Большие. Но они думают, что ты не понимаешь ценности. И считают, что Илья сможет убедить тебя отдать всё «по доброте».
Я сжала кулаки.
— Не выйдет.
И тут прозвонил домофон.
Мы обе вздрогнули.
— Кто? — спросила мама.
Но я уже знала.
Илья.
Голос в домофоне звучал взвинченно:
— Лена! Я знаю, что ты дома! Открой, пожалуйста! Нам нужно поговорить! Это всё какое-то ужасное недоразумение!
Я нажала кнопку:
— Поднимайся.
Мама вопросительно посмотрела на меня.
Я лишь кивнула: пусть видит всё. Хватит тайных разговоров.
Илья влетел в квартиру, будто его кто-то преследовал. Лицо взволнованное, шея красная, глаза бегают.
— Лен… Господи, я места себе не нахожу. Что произошло? Почему ты там оказалась? Почему ты уехала? Почему выключила телефон?
Он подошёл ближе — я шагнула назад.
— Стой. Не надо подходить. Сначала — правда.
— Какая правда? — он растерянно заморгал. — О чём ты?
— Об архиве моего отца.
Он побледнел так резко, будто его ударили.
— Кто тебе сказал?..
— Твои. Собственными голосами. — Я скрестила руки. — На даче. Я всё слышала.
Мама подошла ближе, но не вмешивалась.
Илья схватился за голову.
— Лена… я… это не так, как ты думаешь…
— Правда? — я приподняла бровь. — Не так? А как? Просвети.
Он начал метаться по кухне, говорить быстро, сбивчиво:
— Это… это была идея мамы! И Бориса! Я с самого начала был против! Они… они думали, что твой отец обязан был поделиться! И что ты… ну… не будешь разбираться! Но я… я хотел сначала поговорить с тобой! Сказать честно после свадьбы! Я просто не знал, как…
— Лгать проще? — я смотрела прямо, и он отводил взгляд. — Полтора года изображать любовь проще?
— Я не изображал! — он почти выкрикнул и ударил кулаком по столу. — Я правда тебя люблю! Понимаешь? Да, сначала… да, мама надавила, Борис включился, я думал, что это… что это просто шанс улучшить нашу жизнь! Но потом всё изменилось! Я с тобой… я же не притворялся!
Его голос надломился.
Но мне стало только пусто.
— Ты хоть понимаешь, — сказала я тихо, — что ты собирался украсть у меня то, к чему мой отец шёл годами? Ты с мамой обсуждал план, как забрать то, что он создавал. И ты хотел сделать это через меня. Через доверие. Через свадьбу. Через то, что для меня было… — я запнулась, — важным.
— Лена… — он подходил ближе, но я снова отступила. — Я запутался. Я хотел выбрать тебя. Правда. Я сегодня утром уже сказал маме, что мы не будем давить, что я… что я отказываюсь. Но ты исчезла! Я переживал как…
— Не надо. — Я подняла ладонь. — Не говори «люблю». Не говори «переживал». Ты переживал не за меня. Ты переживал за сделку.
Он молчал. Потому что это была правда.
Мама тихо спросила:
— А твоя мать где сейчас?
— У себя дома. — Илья тяжело сел. — Она думает, что я поехал тебя «возвращать». Сказала: «Не вздумай срываться, свадьба — дело важное».
— Она правда считает меня инструментом? — спросила я.
Он прикрыл глаза ладонью.
— Она… она считает, что так правильнее. Что семья должна поддерживать друг друга.
Я рассмеялась. Горько.
— Семья? И это говорит человек, который хотел обмануть невесту ради выгоды?
Он поднял голову, и в голосе был надлом:
— Лен… пожалуйста. Дай мне шанс объяснить нормально. Не как враг. Как… как человек, который ошибся. Сильно. Я готов всё исправить.
— Исправить? — я посмотрела на него внимательно. — Как ты это представляешь?
Он открыл рот — и закрыл.
Потому что понимал: исправлять тут нечего.
— Лена, — сказал он наконец, почти шёпотом. — Я не хочу тебя терять.
Я вдохнула медленно.
— А я не хочу жить с человеком, который видит во мне удобный путь к чужому труду. Всё. На этом — точка.
Он встал. Медленно. Как будто каждая мышца болела.
Потом сказал:
— Если… если ты так решила… Если всё кончено… Только знай: я правда тебя любил. И люблю.
И ушёл.
Дверь хлопнула так тихо, что я едва услышала.
Мама подошла ко мне и обняла.
— Ты правильно сделала. Очень правильно.
—I — наконец выдохнула. — И теперь… что дальше?
Мама чуть отступила, глядя мне прямо в глаза:
— Дальше — ты должна защитить то, что принадлежит тебе. И мы сделаем это. Вместе.
И вдруг я впервые за долгое время почувствовала что-то очень простое — уверенность.
Не в том, что всё будет легко.
А в том, что я смогу пройти дальше.
И что рядом — человек, который не использует, не давит, не манипулирует.
А держит за руку.
Даже когда мир рушится в ноябрьской петербургской тишине.
Мы с мамой перебирали папины архивы, вспоминали старые пароли, поднимали забытые письма и схемы. Чем глубже я уходила в документы, тем яснее понимала: дело отца стоило куда больше, чем казалось. Это был не просто проект — это была его жизнь. Его наследие. Его система, которая могла изменить рынок, а значит — стоила огромных денег.
И именно за этим меня и хотели заполучить.
К утру у меня был план.
Очень простой.
И очень болезненный — не для меня.
***
Людмила Валентиновна открыла дверь через пару секунд после звонка.
Она была собрана, накрашена, в идеально выглаженном костюме — как будто шла на заседание совета директоров. Только глаза выдали: она ждала меня. И боялась.
— Елена, — сказала она сухо. — Я думала, вы будете умнее.
— А вы — честнее, — ответила я, проходя мимо неё в гостиную.
Борис сидел на кожаном диване, уткнувшись в планшет. Видимо, уже просматривал документы, которые должен был «получить после свадьбы». Он поднял на меня глаза — и в них мелькнуло раздражение.
— Ты всё испортила, — сказал он вместо приветствия.
— Вы сами всё испортили, когда решили, что мной можно пользоваться, — я положила на стол папку. — А это — то, что вы хотели.
Людмила Валентиновна медленно присела напротив.
— Ты пришла… договориться? — в её голосе было торжество.
— Я пришла поставить точку, — сказала я. — И предупредить, чтобы вы больше не лезли ни ко мне, ни к проекту моего отца.
Борис хмыкнул:
— Девочка, ты хоть понимаешь, что удержать всё это одной тебе будет невозможно? Эти разработки слишком сложные, слишком дорогие, слишком…
— Слишком не ваши, — перебила я.
Я открыла папку — она была пустой.
Полностью.
Людмила Валентиновна прищурилась.
— Это что за цирк?
— Демонстрация.
— Чего?
— Того, что у вас ничего нет. И не будет.
Я достала флешку из кармана пальто и положила рядом.
— Настоящие материалы сейчас в банковском сейфе. На моё имя и имя моей мамы. И две копии — у юристов.
Борис резко подался вперёд:
— Ты нашла юристов?!
— Я нашла людей, которые больше не дадут вам приблизиться к проекту.
— Ты не имеешь права…
— Имею. Я наследник. Единственный.
Людмила Валентиновна сжала губы в тонкую линию.
— Ради чего ты всё это делаешь, Лена? Ради гордости? Ради мести?
— Ради уважения, — сказала я тихо. — К себе и к своему отцу.
Я встала.
— И последнее. Если вы попробуете давить на меня через Илью — прекратите. Он не участник вашей игры. И я не позволю вам его втянуть снова. Он уже заплатил слишком большую цену.
Людмила Валентиновна усмехнулась:
— Он сам выбрал свою сторону.
Я посмотрела ей прямо в глаза:
— А теперь — не ваша очередь выбирать.
И вышла.
Дверь хлопнула ровно так же тихо, как вчера — когда уходил Илья.
***
Когда я вернулась домой, телефон вибрировал.
Сообщение.
От Ильи.
«Лена. Я видел, что мама разговаривала с тобой. Я не знаю, что она сказала.
Но я хочу, чтобы ты знала: я уезжаю. От них. От всего. Это не попытка вернуть тебя.
Просто… я понял, что дальше так жить не могу.
Спасибо за то, что хоть раз сказал мне правду самой своей тишиной.»
Я перечитала несколько раз.
И впервые за эти дни почувствовала не боль, а спокойствие.
Я ответила коротко:
«Береги себя.»
Больше между нами слов не будет.
И это — правильно.
***
Через неделю мы с мамой подписали бумаги.
Проект отца теперь был защищён юридически.
Я нашла специалистов, которым доверяю.
И впервые за много лет почувствовала, как будто у меня появилось нечто большее, чем прошлое — появилось будущее.
Питер был серым, мокрым, как обычно в ноябре.
Но почему-то впервые за много времени мне было легко идти по улицам, где раньше я только теряла себя.
Теперь я знала, что нашла.
Я достала телефон, открыла заметки и написала:
«Глава 1. Не о предательстве. А о том, как перестать бояться жить.»
Потом закрыла и улыбнулась.
Это был не план и не отчёт.
Это было начало книги.
Моей.
