Полина вставила ключ в замочную скважину, но тот не повернулся. Дверь была не заперта.
Сердце пропустило удар. Первая мысль была панической, животной: «Воры». Она точно помнила, что закрывала верхний замок на два оборота, когда уходила утром на работу. Квартира, их с Димой «двушка», взятая в ипотеку два года назад, была для Полины не просто стенами. Это было её место силы. Каждая плитка в ванной, каждый оттенок серого на стенах, каждая подушка на диване — всё было выбрано ею с любовью и фанатичным вниманием к деталям. Они делали ремонт полгода, ссорились, мирились, но в итоге создали идеальный скандинавский минимализм. Тихий, просторный, наполненный воздухом.
Полина толкнула дверь, готовая закричать или бежать, но вместо пугающей тишины ограбленной квартиры на неё обрушился звук работающего пылесоса и запах… жареного лука. Тяжелый, маслянистый запах советской столовой, который мгновенно убил тонкий аромат её любимого диффузора с белым чаем.
Она прошла в коридор, не разуваясь. Пылесос затих. Из гостиной, вытирая руки о передник (откуда здесь передник?), выплыла Ольга Николаевна. Свекровь.
Она была румяная, взъерошенная и сияющая, как полководец после выигранной битвы.
— Ой, Полиночка! А ты чего так рано? — всплеснула она руками. — Мы тут еще не закончили, я хотела сюрприз к ужину успеть!
Полина медленно перевела взгляд за плечо свекрови. В гостиную.
У неё перехватило дыхание.
Её любимые графитовые шторы «блэкаут», которые стоили половину её зарплаты, исчезли. Вместо них на окнах висело нечто желтое, с золотыми кистями и ламбрекенами, напоминающее театральный занавес в сельском клубе.
Стильный серый диван был накрыт пестрым пледом с тиграми. На полу, закрывая лаконичный ламинат, лежал ковер. Тот самый бордовый ковер с узорами, который Полина видела в квартире свекрови и который пах нафталином.
А на её идеальном, пустом журнальном столике стояла ваза с искусственными цветами и кружевной салфеткой.
— Что это? — голос Полины прозвучал глухо, как из бочки. — Что здесь происходит, Ольга Николаевна? Как вы сюда попали?
— Как попала? Ключами открыла! — свекровь улыбнулась, словно объясняла ребенку очевидное. — Дима мне дубликат сделал на прошлой неделе. Мало ли что, вдруг цветы полить надо или кота покормить, если вы уедете. А я пришла, смотрю — боже мой, как же у вас пусто! Как в больнице! Стены голые, всё серое, унылое. Ну, думаю, надо детям помочь. Уют навести. Вот, шторы свои привезла, ковер, пледики. Смотри, как сразу заиграла комната! Живая стала!
Полина почувствовала, как к горлу подступает тошнота. Это был не сюрприз. Это было изнасилование её дома.
— Где мои шторы? — спросила она, чувствуя, как внутри начинает дрожать каждая жилка.
— Да в мешках, в кладовке, — махнула рукой Ольга Николаевна. — Они же мрачные, Поля! Света белого не видно. А тюль я тебе постирала, он серый какой-то был, я его в белизне замочила…
В этот момент из кухни вышел Дима. Муж.
Он жевал пирожок, и вид у него был довольный и расслабленный.
— О, Полинка пришла! — он подошел, чмокнул её в щеку, не замечая, что жена стоит как каменное изваяние. — Видала, как мама расстаралась? Красота же! И пирожков напекла, с капустой, как ты любишь.
Полина отшатнулась от него.
— Дима, — сказала она, глядя ему в глаза. — Ты дал маме ключи? Без моего ведома?
— Ну а что такого? — он пожал плечами, сразу включая режим защиты. — Она мама. Родной человек.
— Родной человек пришел в мой дом, снял мои шторы, постелил этот пыльный ковер и превратил нашу дизайнерскую гостиную в филиал своей «хрущевки»! — голос Полины сорвался на крик. — Ты считаешь это нормальным? Ты не видишь, что она уничтожила наш ремонт?
— Не кричи на мать! — лицо Димы мгновенно окаменело. — Какой ремонт? Твой этот серый бетон? Да здесь жить было невозможно, холодно, как в склепе! Мама душу вложила, старалась, тащила всё это через весь город на такси!
— Я не просила! — заорала Полина. — Я ненавижу эти кисточки! Я ненавижу искусственные цветы! Это моя квартира, Дима! Я плачу за неё ипотеку наравне с тобой! Почему ты позволил ей хозяйничать здесь, как у себя дома?
Ольга Николаевна, до этого стоявшая с видом оскорбленной добродетели, вдруг начала всхлипывать.
— Вот она, благодарность… Я к ним со всей душой, пирогов напекла, уюта хотела… А мне — «ненавижу»… Дима, сынок, пойду я. Не ко двору пришлась. Видимо, у вас теперь модно в голых стенах жить, как в тюрьме.
Она начала развязывать передник, делая это медленно и трагично, как актриса немого кино, умирающая на сцене.
— Мам, подожди! — Дима кинулся к ней, схватил за руки. Потом развернулся к Полине. В его глазах было столько злости, что Полина испугалась. Он смотрел на неё не как на любимую женщину, а как на врага, обидевшего святыню.
— Извинись перед матерью, — процедил он.
— За что? За то, что она нарушила мои границы? За то, что влезла в мой быт?
— За то, что ты хамка! — рявкнул Дима. — Ты ничего не понимаешь в домашнем очаге. Ты вечно на работе, тебе лишь бы модно было. А дом должен быть теплым!
— У нас был теплый дом! Пока вы не превратили его в балаган!
— Не смей так говорить! — Дима подошел к ней вплотную, нависая. — Всё остается так, как сделала мама. Шторы, ковер — всё! Мне нравится. И маме нравится. А если тебе не нравится — можешь спать на балконе.
— Ты серьезно? — Полина смотрела на него, пытаясь найти следы того парня, с которым они вместе выбирали краску для стен и смеялись, перемазанные штукатуркой. Его не было. Был маменькин сынок, которому борщ и «кисточки» были важнее мнения жены.
— Абсолютно, — отрезал он. — И запомни на будущее: свекровь пришла в мою квартиру со своими ключами, и начала перестановку, потому что она хочет нам добра. И перестань истерить. На мои возмущения муж ответил: «Мама лучше знает, как создать уют». Она жизнь прожила, она хозяйка. А ты пока только учишься.
Полина посмотрела на Ольгу Николаевну. Та уже не плакала. Она стояла за спиной сына и смотрела на невестку с легкой, едва заметной торжествующей полуулыбкой. Взгляд победителя. Территория помечена. Самка-лидер утвердила свою власть, а её сынок послушно завилял хвостом.
— Хорошо, — сказала Полина тихо. Внутри у неё что-то выключилось. Щелкнуло и погасло. — Мама лучше знает? Отлично.
Она развернулась и пошла в спальню.
— Ты куда? — крикнул Дима вдогонку. — А пирожки?
— Я не голодна, — бросила она через плечо. — Я иду учиться у мамы.
Она вошла в спальню. Здесь пока всё было по-старому. Видимо, руки «дизайнера» еще не дошли до святая святых.
Полина закрыла дверь на замок.
Ей нужно было подумать. Ей объявили войну. Тихую, «уютную» войну подушками и пирожками. И если она сейчас проглотит эти «золотые кисти», завтра Ольга Николаевна будет лежать в их постели и учить, как правильно спать с её сыном.
Полина достала телефон. Открыла приложение банка.
«Мама лучше знает, как создать уют».
Ну что ж. Посмотрим, как мама умеет создавать уют за свой счет.
Утро субботы началось не с ласкового солнца, а с ядовито-желтого света, который просачивался сквозь новые шторы свекрови. В этом освещении, напоминающем больничную палату или комнату из дешевого мотеля, лицо спящего рядом Димы казалось землистым, чужим. Полина лежала с открытыми глазами и слушала его мерное сопение. Раньше этот звук убаюкивал её, дарил чувство защищенности. Сегодня он раздражал, как жужжание назойливой мухи.
Вчерашняя истерика сгорела, оставив после себя выжженную пустыню и четкий план действий. Полина поняла главное: кричать бесполезно. Дима не слышит слов, он слышит только маму. Значит, нужно говорить на языке действий.
Дима заворочался, потянулся и открыл глаза. Увидев, что жена не спит, он расплылся в улыбке — той самой, примирительной и немного снисходительной, которой мужчины обычно пытаются замазать вчерашние «недоразумения».
— Доброе утро, малыш! — бодро произнес он, пытаясь приобнять её. — Ну что, остыла? Видишь, как классно спалось? Шторы плотные, солнце не бьет. Мама толк знает. Пошли завтракать? Я бы от сырников не отказался.
Полина аккуратно, но твердо убрала его руку.
— Доброе утро. Сырников не будет.
— В смысле? — Дима моргнул. — Продукты же есть. Творог я вчера купил.
— Творог есть. А желания готовить на кухне, которая больше не моя, — нет.
Она встала с кровати, накинула халат и направилась в ванную.
— Поль, ну хватит дуться! — крикнул он ей в спину. — Опять ты начинаешь? Нормальная кухня! Подумаешь, салфеточки постелили. Тебе что, руки отвалятся пожарить мужу завтрак?
Полина закрыла за собой дверь ванной. Включила воду. Ей нужно было смыть с себя этот разговор.
Когда она вышла через двадцать минут, на кухне гремела посуда. Дима, чертыхаясь, пытался найти сковородку. Ольга Николаевна, в своем стремлении к порядку, переставила всё: сковородки теперь были в духовке, крупы — в ящике для кастрюль, а специи вообще исчезли в неизвестном направлении.
— Где чертова соль?! — взвыл Дима, открывая очередной шкафчик. — Полина! Где соль?
— Не знаю, — спокойно ответила Полина, наливая себе стакан воды. — Спроси у мамы. Она же лучше знает, как создать уют. Вот пусть она тебе и навигацию по кухне составит.
— Ты издеваешься? — Дима развернулся к ней с перекошенным от голода лицом. — Я есть хочу!
— Позвони маме. Пусть придет и покормит. У неё ключи есть, проблем не будет.
В этот момент, словно по заказу, в замке входной двери заскрежетал ключ.
Полина и Дима переглянулись. На часах было девять утра субботы.
Дверь распахнулась, и в квартиру, как к себе домой (хотя почему «как»? Теперь это и был её дом), ввалилась Ольга Николаевна. В руках у неё были огромные клетчатые сумки, из которых торчали какие-то ветки, рулоны и банки.
— Утро доброе, детишки! — провозгласила она с порога. — А я к вам! Думаю, суббота, спать долго вредно. Решила вот еще ванной заняться, а то там у вас пусто как-то, холодно. Я коврик пушистый купила, розовый, и шторку с дельфинами!
Полина почувствовала, как глаз начинает нервно дергаться. Шторка с дельфинами. В их лофтовой ванной, отделанной серым керамогранитом под камень.
— Мам? — Дима растерянно посмотрел на мать, потом на жену. Он увидел ледяной взгляд Полины и впервые почувствовал легкий укол тревоги. — Ты чего так рано? Мы еще даже не завтракали…
— Вот и отлично! — свекровь уже разувалась, по-хозяйски распихивая обувь Полины в сторону. — Я блинчиков принесла, еще тепленькие! Сейчас чайку попьем и за дело. Дима, там в сумке полочка, надо будет в туалете прибить, а то у вас освежитель на полу стоит, непорядок.
Полина молча прошла в спальню.
Она начала одеваться. Джинсы, свитер. Быстро, четко, как солдат по тревоге.
— Поля, ты куда? — Ольга Николаевна заглянула в комнату, даже не постучав. — Блинчики стынут! И давай кровать заправим, я покрывало принесла, стеганое, атласное. Красота будет — глаз не оторвать!
Свекровь шагнула в их спальню — интимную зону, куда даже друзья не заходили, — и начала стягивать с кровати их одеяло.
Это была последняя капля. Границ больше не существовало.
Полина взяла сумку, бросила туда ноутбук, зарядку и паспорт.
— Я ухожу, — сказала она громко, чтобы слышал Дима на кухне.
— Куда это? — удивилась свекровь, прижимая к груди одеяло. — В выходной? А полочку прибить? Диме помощь нужна!
— Диме нужна мама. Вот она и пришла. А мне здесь места нет.
Она вышла в коридор. Дима стоял с блином во рту, глядя на неё с недоумением.
— Ты чего, Поль? В магазин?
— Нет, Дима. Я гулять. Долго. И подумать.
Она вышла и захлопнула дверь.
Сидя в кафе за углом, Полина заказала себе самый большой кофе и открыла банковское приложение.
Вчерашние слова Димы: «Я плачу ипотеку, значит, я решаю» (хотя он этого не говорил вслух, это подразумевалось всем его поведением) звенели в ушах.
На самом деле, ипотеку они платили пополам. Ровно 50 на 50. Платеж списывался 25-го числа, то есть завтра. Обычно Полина переводила свою часть Диме на карту, а он уже вносил общую сумму.
Сумма платежа — 60 тысяч рублей. Её доля — 30 тысяч.
Полина зашла в настройки автоплатежа.
«Отменить».
Затем она открыла накопительный счет «Ремонт», где лежали деньги на новую кухню (которую теперь, видимо, тоже будет выбирать мама).
«Перевести на свой личный счет».
Все 200 тысяч рублей. Это были её премии за год.
Через минуту телефон ожил. Звонил Дима.
Полина сбросила.
Через секунду пришло сообщение:
«Поль, ты чего деньги с общего счета сняла? Мне уведомление пришло. Верни обратно, нам завтра ипотеку платить!»
Полина сделала глоток кофе. Он был горьким, но вкусным. Вкусом свободы.
Она набрала ответ:
«Ипотеку за квартиру, в которой хозяйка — твоя мама, платите сами. Я не буду оплачивать «уют», который меня душит. Пусть мама продаст свои шторы с кистями и внесет платеж. А я снимаю с себя финансовые обязательства за жилье, где мое мнение не учитывается».
Ответ прилетел мгновенно:
«Ты с ума сошла?! У мамы пенсия 15 тысяч! У меня нет лишней тридцатки сейчас! Нас оштрафуют! Ты подставляешь семью!»
Полина улыбнулась.
«Семья — это там, где уважают друг друга. А там, где один решает, а второй только платит и терпит — это обслуживание. У тебя тариф «Мамин уют» подключен. Оплата согласно тарифу — 100% с заказчика. Приятного аппетита с блинчиками».
Она заблокировала экран и откинулась на спинку кресла.
Она знала, что сейчас начнется в той квартире. Паника. Крики. Ольга Николаевна будет хвататься за сердце, Дима — бегать по потолку.
Потому что «мамин уют» хорош только тогда, когда за него платит бессловесная невестка. А когда за «атласное покрывало» приходится платить из своего кармана, уют резко теряет свою привлекательность.
Полина не знала, где она будет ночевать. Может, у подруги. Может, в отеле. Но возвращаться в квартиру, где шторка с дельфинами победила здравый смысл, она не собиралась. По крайней мере, пока ключи свекрови не окажутся у неё в руках.
Финансовый рычаг — самое действенное средство против инфантилизма. Пока мужчина считает, что может игнорировать мнение жены, пользуясь её деньгами, он не повзрослеет. Полина сделала жесткий, но справедливый ход: отказалась спонсировать неуважение к себе.
