Последний солнечный луч сентября робко пробивался сквозь штору, играя зайчиком на лице спящей дочки. Машенька, моя трехлетняя принцесса, сопела, обняв плюшевого мишку. Я стояла на пороге ее комнаты, опираясь о косяк, и как завороженная смотрела на нее. Вот он, мой главный двигатель и источник сил. Ради этого маленького сопения, ради ее будущего, можно было свернуть горы. Или, как минимум, отработать десять часов в офисе, а вечером, превозмогая усталость, строить домик из кубиков.
Кухня встретила меня ароматом свежесваренного кофе. Алексей, мой муж, уже сидел за столом, уткнувшись в экран смартфона. На нем был его обычный, деловой вид — свежевыбритое лицо, строгая рубашка. Он что-то быстро печатал, брови были сдвинуты в сосредоточенной складке.
— Привет, — тихо сказала я, чтобы не разбудить дочку, и направилась к кофейнику.
— Ага, привет, — буркнул он в ответ, не отрываясь от телефона. — Сегодня, кстати, к маме заедем после садика. У нее юбилейный маникюр, хочет похвастаться.
Я мысленно закатила глаза. Свекровь, Светлана Петровна, находила миллион поводов для мелких праздников, которые неизменно требовали внимания, подарков или нашего присутствия. Но спорить не стала. Утро — не время для дебатов.
— Хорошо, — просто ответила я, наливая себе кофе. — Только ненадолго. Машу в семь купать, укладывать.
Пока кофе остывал, я по привычке открыла на телефоне банковское приложение. Это был мой личный, тайный ритуал. Небольшой счет, который я назвала «Ипотечный фонд», был моей личной гордостью и надеждой. Каждая пятая тысяча с моей зарплаты бухгалтера неизменно отправлялась туда. Я представляла, как через пару лет мы накопим на первоначальный взнос и переедем из этой съемной двушки в свою, пусть и маленькую, квартиру. Свой угол.
Баланс был таким, каким и должен был быть после вчерашнего пополнения. Я уже хотела закрыть приложение, как взгляд скользнул по списку последних операций. И зацепился за странную строчку.
«Покупка. Магазин «Л’Этуаль». 2 547 руб. 00 коп.»
Я нахмурилась. Я не была в этом магазине несколько месяцев. Может, Леша что-то покупал? Но он редко ходит в такие магазины, да и картой моей он не пользовался, у нас были раздельные финансы. Странно. Решила, что, возможно, это автоплатеж за какой-то крем, который я оформила сто лет назад и забыла отменить. Решила разобраться вечером.
Вечером, уложив Машу, я снова открыла приложение. Я пролистала историю операций за месяц. И мое сердце забилось чуть быстрее. Таких странных списаний было штук пять. Небольших, по две-три тысячи. «Кафе «Бриошь», «Онлайн-заказ OZON», «АЗС «Лукойл». Я никогда не заправлялась на этой заправке, она была в другом конце города. Тревога, холодная и липкая, начала подползать к горлу.
— Лёш, — позвала я мужа, который смотрел телевизор в гостиной. — Подойди на минуточку.
— Что там опять? — недовольно буркнул он, но все же пришел.
Я протянула ему телефон.
—Смотри, тут какие-то странные списания с моей карты. С «Ипотечного» счета. Я этого не покупала.
Он взял телефон, пробежался глазами по списку. Я видела, как его лицо на секунду стало напряженным, но тут же он расслабился и сделал легкое, почти небрежное движение рукой.
— Ну, Кать, подумаешь. Наверное, сбой в системе. Или ты сама забыла. Мелочь же какая-то. Не забивай голову.
— Это не мелочь! — возразила я, забирая телефон. — За месяц набежало почти пятнадцать тысяч! Это не сбой, сбои не повторяются с такой регулярностью.
— Ну, может, ты где-то карту прикладывала, данные утекли, — он пожал плечами и потянулся за пультом от телевизора. — Позвони в банк, разблокируй, перевыпустят. Не стоит того, чтобы из-за такой ерунды портить вечер. У мамы на днях, кстати, день рождения, давай лучше подарок выберем. Она намекала на тот сервиз, помнишь, в «Эльдорадо»?
Я смотрела ему в спину, чувствуя, как внутри все сжимается. Это была не ерунда. Это были мои деньги. Деньги, отложенные на мечту. Деньги, ради которых я отказывала себе в новой кофточке и брала на обед контейнеры с едой из дома. Но он уже ушел в гостиную, погрузившись в мир новостей.
Я осталась одна на кухне, в тишине, нарушаемой лишь мерным тиканьем часов. И эта тишина была громче любого скандала. Я снова уставилась на экран. На эти цифры. И ощущение, что что-то идет не так, превратилось в полную, стопроцентную уверенность. Это была не ошибка. Это было что-то другое. И я должна была узнать, что именно.
Тот вечер так и не наступил. Тревога, поселившаяся внутри, не давала мне покоя. Пока Алексей храпел рядом, я ворочалась с боку на бок, мысленно перебирая в голове все эти странные списания. «Кафе «Бриошь»… Я проходила мимо него, оно находилось в том районе, где жила Светлана Петровна. Совпадение? Мое сердце учащенно забилось. Нет, нужно было проверить все сейчас.
Тихо, чтобы не разбудить мужа, я взяла телефон, вышла в гостиную и села на диван, укутавшись в плед. Я снова открыла приложение банка. На этот раз я не просто смотрела на суммы, а изучала даты и время. Покупка в «Л’Этуаль» была совершена в субботу, около трех дня. Как раз в то время, когда мы были у свекрови, и она хвасталась новыми духами. Еще одно совпадение?
Мои пальцы дрожали, когда я искала в интернете номер службы поддержки банка. На часах было около полуночи, но я надеялась на автоответчик или возможность оставить заявку. К моему удивлению, после недолгого ожидания на линии ответил живой оператор. Женский, вежливый и безразличный голос.
— Доброй ночи. Вы можете продиктовать номер карты и кодовое слово?
Я назвала данные. Внутри все сжалось в комок.
— Подскажите, пожалуйста, с моей карты происходят непонятные списания. Я бы хотела их оспорить и понять, откуда они.
— Одну минуту, — послышались щелчки по клавиатуре. — По вашему основному договору к счету привязана дополнительная карта. Все операции по ней отображаются в общей выписке.
Я замерла. Дополнительная карта? У меня ее не было. Я никогда не заказывала.
— У меня нет дополнительной карты, — проговорила я, и мой голос прозвучал сипло от волнения. — Вы уверены?
— Да, совершенно уверена. Карта была выпущена шесть месяцев назад и активна на данный момент. Держатель карты… Светлана Петровна И.
Воздух вылетел из моих легких, словно от удара. Я не сразу поняла, как оказалась на кухне, сжимая в руке стакан с водой, которая казалась горькой. Светлана Петровна И. Моя свекровь. Шесть месяцев. Полгода. И тут, как вспышка, в памяти возникла картина.
Как раз около полугода назад Алексей как-то вечером, не глядя мне в глаза, попросил мой паспорт.
— Кать, нужен твой паспорт ненадолго. У мамы на работе оформляют какие-то суперскидки на технику через партнерский банк, но только для сотрудников и их семей. Нужны данные. На один день.
Я тогда не придала этому значения. Мы были семьей, и мы доверяли друг другу. Супружеское доверие… Оно оказалось таким хрупким.
Я вернулась в спальню. Телефон все еще был зажат в моей руке, будто раскаленный кусок железа. Я села на край кровати и ткнула Алексея в бок. Он нехотя пробурчал что-то во сне.
— Леха. Леха, проснись.
Он перевернулся, открыл заспанные глаза.
— Что? Маша что?
— Нет. Не Маша. Вставай. Сейчас же.
Мой тон, вероятно, не оставлял пространства для возражений. Он сел, протирая глаза. Я включила свет на прикроватной тумбочке. Резкий свет заставил его поморщиться.
— Ты с ума сошла? Который час?
— Я сейчас позвоню в банк и все узнаю, если ты мне немедленно не скажешь правду, — прошипела я, с трудом сдерживая дрожь в голосе. Я поднесла к его лицу экран телефона, где было открыто приложение с данными по счету. — Алексей, что значит дополнительная карта на твою маму, привязанная к моему счету? Моему личному счету! Ты что, оформлял ей карту на мое имя?
Его сон как рукой сняло. Он побледнел. Это была не догадка, а уверенность — я увидела это по тому, как он потупил взгляд, как его пальцы нервно заерзали по одеялу.
— Кать, успокойся, — он попытался взять меня за руку, но я резко отдернула ее. — Ты не так все понимаешь.
— Я понимаю все совершенно правильно! — голос мой сорвался, и я понизила его до шепота, чтобы не кричать. — Ты взял мой паспорт полгода назад и оформил на мою зарплатную карту допку для своей мамаши? Да? Ты в своем уме?
— Она же пенсионерка! — его голос тоже стал срываться, в нем зазвучали нотки оправдания и раздражения. — Ей тяжело, у нее одна пенсия. Это просто на черный день была идея! Чтобы она не чувствовала себя ущербной. Она же не пользуется!
Я вскочила с кровати и тыкнула пальцем в экран.
— Не пользуется?! — это уже был сдавленный крик. — Смотри! «Л’Этуаль»! «Бриошь»! «OZON»! Это что, по-твоему, не пользование? Это систематическое воровство! И ты покрывал это все полгода! Ты смотрел, как я считаю копейки, откладываю на нашу квартиру, и молчал, пока твоя мать обчищала мой счет!
— Не смей так говорить о моей матери! — Алексей тоже встал, его лицо исказила злость. — Это не воровство! Это… помощь семье. Ты вообще понимаешь, что такое семья? Или у тебя только твои деньги в голове?
В этот момент где-то глубоко внутри что-то оборвалось. Окончательно и бесповоротно. Он не только не видел своей вины, он обвинял меня. Меня, жертву этого цирка.
Я посмотрела на него, на этого человека, за которого вышла замуж, с которым родила ребенка. И не увидела в его глазах ни капли раскаяния. Только злобу и желание защитить свою мать. Любой ценой. Даже ценой нашей семьи.
Я медленно покачала головой.
— Хорошо, Алексей. Очень хорошо. Теперь я все поняла.
Я развернулась и вышла из спальни, оставив его одного под резким светом лампы. Мне нужно было быть одной. Мне нужно было подумать. И мне нужно было собрать все доказательства. Война только начиналась.
Тот разговор в спальне повис в воздухе тяжелым, ядовитым облаком. Мы не спали до утра, лежа спиной к спине в одной кровати, разделенные пропастью, которая за одну ночь стала шире и глубже, чем любая ссора за все годы нашего брака. Я чувствовала каждый его вздох, каждое движение, и каждый из них кричал мне: «Предатель».
Утро было серым и безрадостным. Алексей ушел на работу, не завтракая, не заглянув в комнату к дочке. Я сделала вид, что сплю, когда он одевался. Слышала, как он осторожно прикрыл дверь в детскую, и на мгновение сердце дрогнуло. Он все еще был любящим отцом. Но это уже не делало его хорошим мужем.
Весь день я двигалась как автомат: отвезла Машу в сад, поехала в офис. Цифры в экселевских таблицах расплывались перед глазами. Я снова и снова прокручивала в голове вчерашний разговор. Его слова: «Она же не пользуется!» — звенели в ушах навязчивым, лживым припевом.
В обеденный перерыв я не пошла в столовую. Я закрылась в пустом переговорном зале, достала телефон и снова открыла выписку по счету. Теперь, зная правду, я смотрела на эти строчки с новым, острым пониманием. Каждая трата была не просто анонимной суммой. Она была историей. История наглости и полного ко мне презрения.
«Кафе «Бриошь» — там подают дорогие пирожные и капучино с сиропом. Именно тем, чем хвасталась Светлана Петровна, встречая подруг.
«OZON»— посылки приходили к ней почти ежедневно, она любила рассказывать о «выгодных распродажах».
«АЗС«Лукойл» — она заправляла свою старенькую иномарку, жалуясь, что пенсии на бензин не хватает.
И самая горькая находка — крупное списание, 30 000 рублей, два месяца назад, в магазине «Твоя мечта». Это был магазин дорогой парфюмерии и косметики. Я прекрасно помнила тот день. Светлана Петровна пришла к нам в гости с новой сумочкой известной марки.
— Подарочек от бывших коллег! — слащаво говорила она, поглаживая кожу. — Не забывают старушку.
Ложь. Все это была сплошная, наглая ложь. И мой муж был ее главным соавтором.
Вечером, когда я вернулась с работы и забрала Машу, дома пахло едой. Алексей, вопреки ожиданиям, был дома и даже пытался готовить. Он поставил на стол мою любимую пасту с морепродуктами. Когда-то давно это было нашим фирменным блюдом, символом примирения после ссор.
Но сегодня запах вызывал тошноту.
Мы покормили Машу, уложили ее спать. Церемония укладывания прошла в гнетущем молчании. Когда дверь в детскую закрылась, я повернулась к нему, скрестив руки на груди.
— Ну что, повар? Хочешь откупиться ужином?
Он вздохнул, подошел к столу и сел, отодвинув тарелку.
— Катя, давай поговорим спокойно. Без истерик.
— Я не истерю. Я требую объяснений. Полных. Почему твоя мать полгода ворует у меня деньги с твоего молчаливого согласия?
— Не называй это воровством! — его голос снова зазвенел, но теперь в нем слышалась усталость. — Да, я оформил на нее карту. Потому что она моя мать! Она нас растила одна, отдавала последнее. А сейчас ей тяжело. Она видит, как мы живем, как ты деньги зарабатываешь… Ей обидно. Она чувствует себя ненужной. Это был способ дать ей почувствовать себя увереннее.
Я смотрела на него, не веря своим ушам. Он не просто оправдывал воровство. Он выстраивал целую теорию о психологической травме.
— Алексей, ты слышишь себя? — проговорила я, едва сдерживаясь. — Ей «обидно»? А мне не обидно, что мои кровные, с которых я плачу налоги, которые я коплю на жилье для нашей дочери, твоя мать тратит на духи и капучино? Ты вообще понимаешь, что это не «копейки»? За полгода она списала больше ста пятидесяти тысяч! Это не «способ поддержать», это систематическое ограбление!
— Ну вот, началось! — он вскочил, и его лицо покраснело. — «Мои кровные»! «Я зарабатываю»! А я что, не вкладываюсь в семью? Я что, не обеспечиваю? Ты вообще понимаешь, как это выглядит со стороны? Моя жена не дает копейку моей старой матери! Ты что, жадная? У нас все есть, мы молодые, мы заработаем еще!
Слово «жадная» повисло в воздухе, как пощечина. Вся моя жизнь, вся моя экономия, мои подсчеты, мои мечты об своем угле — все это было сведено к одному уродливому слову.
— У нас нет всего, Алексей! — голос мой дрогнул, но я не заплакала. Я была слишком опустошена для слез. — У нас есть съемная квартира, в которой мы зависим от прихотей хозяина. У нас есть дочь, которую нужно растить и учить. А у твоей матери есть ее квартира, ее машина и ее «обиды», которые она успешно лечит моими деньгами! И да, я «жадная». Жадная до справедливости. Потому что я не собираюсь содержать взрослую, здоровую женщину, которая прекрасно умеет манипулировать своим сыном.
— Она не манипулирует! — закричал он. — Ты просто ее не любишь! Ты всегда к ней плохо относилась! Ты видишь в ней только врага!
В этот момент зазвонил его телефон. Он лежал на столе, и на экране ярко горела фотография Светланы Петровны — улыбающаяся, умильная.
Алексей схватил трубку. Его голос мгновенно смягчился, стал заискивающим.
— Мам, привет. Да, все в порядке… Нет, нет, все хорошо. Просто… делом одним заняты.
Я стояла и смотрела на это превращение. Секунду назад он был разъяренным тигром, защищающим свою мать от «жадной» жены. А теперь стал маленьким мальчиком, виновато оправдывающимся перед мамочкой.
Он слушал что-то, и по его лицу пробежала тень раздражения.
— Да, Машенька уже спит… Хорошо, хорошо… Конечно. Давай, мам. Пока.
Он положил трубку и посмотрел на меня. В его глазах читалось странное сочетание вины и злобы.
— Это была мама. Она почувствовала, что у нас что-то не так. У нее сердце болит, когда мы ссоримся.
И тут во мне что-то окончательно сломалось. Не гнев, не обида. А холодное, безразличное понимание. Я говорила не с мужем. Я говорила с маленьким мальчиком, который боялся своей матери больше, чем был готов защищать свою жену и свою семью.
— Знаешь что, Алексей, — сказала я тихо и очень четко. — У меня тоже кое-что болит. Мое чувство собственного достоинства. И мое доверие к тебе. И лечить это будет куда сложнее, чем ее мнимое сердце.
Я развернулась и ушла в гостиную, оставив его одного на кухне с остывающей пастой и его чувством вины. Мне нужно было думать. Не как жена, а как бухгалтер. Как человек, которого систематически обкрадывали. И у которого на руках были все доказательства.
Тишина в квартире после того разговора стала густой и зловещей, как вода в застоявшемся пруду. Мы с Алексеем перемещались по дому, как призраки, избегая встречных взглядов. Словно два магнита, повернутых друг к другу одноименными полюсами, мы отталкивались, едва оказываясь в одном пространстве.
Но жизнь, особенно жизнь с ребенком, не терпит вакуума. На следующий день после нашего скандала был выходной. Мы пытались сохранять видимость нормальности для Маши, которая, чувствуя напряжение, была капризнее обычного. Я мыла посуду на кухне, когда в квартире раздался пронзительный звонок домофона. Сердце упало. Я знала, кто это.
Алексей, выглянувший в глазок, побледнел и бросил на меня умоляющий взгляд.
— Кать, только, ради бога, без сцен.
Он открыл дверь. На пороге стояла Светлана Петровна. В одной руке она держала огромный букет дорогих роз, в другой — коробку конфет «Рафаэлло», которые так любила Маша. Она была одета с иголочки — новое элегантное пальто, аккуратная сумочка, безупречный маникюр. И улыбка. Широкая, сладкая, как сироп, и такая же липкая.
— Внученька моя родная! — пропела она, проходя мимо меня, будто не замечая, и устремилась к Маше, сидевшей в гостиной. — Бабушка пришла к тебе в гости! С гостинцами!
Она обняла ребенка, осыпая ее поцелуями. Я стояла у раковины, вытирая руки полотенцем, и чувствовала, как по моей спине бегут мурашки. Этот спектакль был так знаком, так отвратителен в своей лживости.
Пока Маша радостно возилась с новыми игрушками, которые свекровь тут же извлекла из своей бездонной сумки, она повернулась ко мне. Ее глаза, маленькие и пронзительные, как буравчики, скользнули по мне с ног до головы.
— Катюш, а ты что-то сегодня бледненькая. Не заболела? — голос ее был полон фальшивой заботы. — Надо себя беречь, милая. Работа, дом, ребенок… Это же такое напряжение. Лучше бы Лешечку поберегла, он у нас такой ранимый, переживает из-за каждой ерунды.
Она подошла к Алексею, поправила воротник его рубашки.
— Сынок, ты чего такой помятый? Я же говорила, не стоит жене нервы трепать по пустякам. Все вопросы решаемы, по-хорошему.
Алексей стоял, опустив голову, как провинившийся школьник. Я видела, как ему неловко, но он не сказал ни слова в мою защиту. Он просто глотал ее яд, приправленный сахарной пудрой.
— Светлана Петровна, — начала я, стараясь, чтобы мой голос не дрожал. — Мы можем поговорить? Взрослые люди, без лишних глаз.
Ее брови поползли вверх в удивлении, но улыбка не покинула лица.
— Конечно, дорогая! Конечно! Леша, займи дочку, мы с Катюшей поболтаем по-женски.
Мы прошли на кухню. Я села напротив нее, положила руки на стол, чтобы скрыть дрожь. Она же развалилась на стуле, положив сумочку на колени, как королева, снисходящая до разговора с придворной.
— Я знаю о карте, — сказала я прямо, без предисловий. — О той, что была привязана к моему счету.
Ее лицо не дрогнуло. Ни тени смущения или раскаяния. Напротив, она снисходительно вздохнула.
— Ах, вот о чем речь! Катенька, милая, да я же просто хотела вас с мужем немного разгрузить. Знаю, как вы деньги считаете, во всем себе отказываете. А я, бывает, что-то куплю для дома, для семьи, и потом неудобно у сына деньги просить, как какую-нибудь попрошайку. Это же просто для удобства было! Чистая формальность.
— Формальность? — я не поверила своим ушам. — Вы называете формальностью трату ста пятидесяти тысяч рублей за полгода? На кафе, одежду и косметику? Это мои деньги, Светлана Петровна. Деньги, которые я копила на ипотеку.
Она откинула голову и засмеялась легким, серебряным смешком, который всегда действовал мне на нервы.
— Ну, какие же это большие деньги в наше время? Копейки! Особенно для такой успешной девушки, как ты. И потом, дорогая, ты должна понимать — статус нашей семьи обязывает. Я не могу в поликлинику в старом пальто ходить, меня все там знают! Я же мать вашего мужа, лицо семьи. А лицо должно быть красивым и ухоженным, не так ли?
Я смотрела на нее, и в памяти всплывали обрывки прошлых разговоров.
«Этот сервиз мне подруга подарила, у нее муж из-за границы привез». (Чек на OZON на 15 000 рублей).
«Ой, я сегодня с девчонками в «Бриоши» заскочили, так они мне заказали пирожное, я даже не смотрела, сколько оно стоит, неудобно перед ними».(Списание 2500 рублей).
«Лешенька, купи мне, сыночек, новый чехол на телефон, а то мой уже облез».(В тот же день — списание с моей карты в магазине электроники).
И всегда, всегда это подавалось как нечто само собой разумеющееся. Как ее законное право. Право матери, вырастившей сына, право свекрови, принявшей в семью невестку. Право благородной разбойницы, грабяшей свой же дом.
— Вы не потратили ни рубля на эту семью, — тихо сказала я. — Вы потратили их на себя. И вы делали это тайком, как вор.
Ее улыбка мгновенно исчезла. Глаза сузились, стали холодными.
— Вот как? Вор? — она медленно поднялась со стула, ее осанка стала жесткой и властной. — Ты хочешь поговорить о воровстве, Катерина? А кто забрал моего сына? Кто увез его в эту клетушку и превратил в подкаблучника, который боится жене лишнее слово сказать? Я его растила, я на двух работах стояла, чтобы он у него все было! А теперь какая-то… пришлая женщина указывает мне, что я могу себе позволить, а что нет? Ты должна быть благодарна, что я вообще с тобой разговариваю!
Она вышла из кухни, не оглядываясь. Я сидела, прижав ладони к холодной столешнице, и слушала, как она в гостиной говорит Алексею сладким, но уже дрожащим от ярости голосом:
— Сынок, я, кажется, лишняя здесь. У тебя тут царица правит. Береги дочку. И помни, мать у тебя одна.
Дверь захлопнулась. В квартире повисла гробовая тишина, нарушаемая лишь веселым лепетом Маши, не понимающей, что только что произошло.
Я поняла одну простую вещь. Разговаривать с этим человеком бесполезно. Она живет в своей собственной реальности, где она — благородная жертва, а все вокруг — ее должники. И мой муж был ее самым верным подданным.
Но я не собиралась больше играть по ее правилам. Пора было вводить свои.
После визита Светланы Петровны в квартире воцарилась зловещая тишина. Алексей, не сказав ни слова, ушел в зал и уткнулся в телевизор, сделав вид, что ничего не произошло. Но по его напряженной спине и тому, как он беспорядочно переключал каналы, я понимала — буря бушевала и внутри него. Только теперь мне было все равно.
Я зашла в комнату к Маше. Дочка уже спала, сжимая в руке нового плюшевого зайку, подаренного «любящей» бабушкой. Я смотрела на ее спокойное личико, на доверчиво раскинутые ручки, и вся моя ярость, обида и чувство предательства медленно начали кристаллизоваться во что-то твердое, холодное и решительное.
Я не могла позволить, чтобы эта ложь, это наплевательское отношение к моему труду и моим границам стали фоном взросления моего ребенка. Я не могла жить с человеком, для которого слово матери было законом, а слово жены — назойливым шумом.
Тихо закрыв дверь, я прошла на кухню, села за стол и достала ноутбук. Теперь я была не оскорбленной женой, а бухгалтером, приступившим к ревизии. Четким, выверенным движением я открыла приложение банка.
Первым делом я нашла функцию управления дополнительными картами. Рука не дрогнула, когда я нажала кнопку «Заблокировать» напротив карты Светланы Петровны. На экране появилось подтверждение: «Карта заблокирована. Выпуск новой карты потребует вашего личного подтверждения». Маленькая, но победа. Первый шаг к возврату контроля.
Затем я methodically, как на работе, стала сохранять все выписки по счету за последние шесть месяцев. Я скачала их в формате PDF и отправила себе на почту, а также сохранила в отдельную папку на облачном диске. Потом я сделала то, что должна была сделать давно: открыла настройки безопасности и сменила все пароли от банковских приложений и личного кабинета. Отныне доступ к моим финансам был только у меня.
Следующим шагом стали скриншоты. Я фотографировала экран телефона, где были видны все эти унизительные траты: «Л’Этуаль», «Бриошь», «Твоя мечта». Каждый скриншот был уликой. Уликой не только против свекрови, но и против моего мужа, который все это покрывал.
Закончив с цифровыми следами, я взяла обычную школьную тетрадь в синей обложке. Я всегда вела такие для домашних расчетов. Теперь она стала досье. Я аккуратно, по датам, выписала все крупные списания, делая пометки.
«15.03 – «Твоя мечта» – 30 000 р. – Парфюмерия. В тот день С.П. хвасталась новыми духами».
«22.04 – «Салоны «Евразия» – 25 000 р. – Очевидно, шуба. Как раз перед поездкой в санаторий».
Каждая запись была не просто цифрой. Она была ударом молотка по хрустальному замку нашей лживой семейной идиллии.
Самым тяжелым был следующий шаг. Мне нужна была профессиональная консультация. Я посмотрела на часы — было уже поздно, но я набрала номер своей подруги Юли. Мы вместе учились, но она пошла по юридической линии и теперь была успешным адвокатом.
— Кать? Что случилось? — ее голос прозвучал встревоженно. Она сразу поняла, что звонок в такое время не сулит ничего хорошего.
— Юль, извини, что поздно. Мне нужен твой совет. Не как подруги, а как юриста.
Я, сдерживая эмоции, коротко изложила суть происходящего. Про карту, про траты, про мужа-пособника и наглую свекровь. Я слышала, как на том конце провода повисает тяжелое молчание.
— Кать, это же чистой воды мошенничество, — наконец сказала Юля, и в ее голосе зазвенел стальной профессионализм. — Статья 159 УК РФ. Ты не давала согласия на оформление карты, тебя ввели в заблуждение относительно цели использования твоего паспорта. Состав преступления налицо.
У меня перехватило дыхание. Звучало так… официально. Так страшно.
— То есть… я могу написать заявление? На свою свекровь?
— Можешь. И не только на нее. На мужа тоже, как на соисполнителя. Он предоставил твой паспорт, зная, что ты не даешь согласия. Но, Кать… — ее голос смягчился. — Это семья. Вернее, была семьей. Ты готова к такому? К уголовному делу? Это уже точка невозврата.
— Они сами эту точку прошли, когда полгода обкрадывали меня, — тихо, но твердо ответила я.
— Тогда слушай, как юрист. Собери железные доказательства. Выписки, скриншоты — это хорошо. Но идеально было бы иметь аудио- или видеоподтверждение их слов. Чтобы они сами все признали. Часто на предварительном следствии, когда мамаша и сыночек увидят, что это не семейная ссора, а реальная статья с реальным сроком до двух лет, у них начинается просветление. Попробуй решить вопрос «мирно», но с козырями в руках. Устрой им семейный совет, о котором они потом долго будут вспоминать. Запиши все на диктофон.
Мы поговорили еще несколько минут, и я поблагодарила ее. Положив трубку, я почувствовала не слабость, а странное спокойствие. Теперь у меня был план.
И возможность его реализовать представилась почти сразу. Из зала послышались шаги. Алексей стоял на пороге кухни, бледный, с разбитым выражением лица.
— Катя, давай все-таки поговорим… Нормально. Я понимаю, ты злишься…
Я молча положила телефон на стол экраном вверх, как будто просто отвлеклась. Но большим пальцем я нащупала едва заметную иконку приложения-диктофона и нажала «Запись». В углу экрана замигал почти невидимый красный индикатор.
— О чем нам говорить, Алексей? — спокойно спросила я, глядя на него. — О том, что твоя мать воровала у меня деньги? Или о том, что ты ей в этом помогал?
— Я не помогал! — он вспыхнул, но голос его был полон неуверенности. — Я просто… оформил карту. Я же не знал, что она будет так активно… пользоваться.
— Не знал? — я сделала ударение на этом слове. — Ты получал смс о списаниях? Ты видел выписки? Ты видел, как она носит новые вещи, хвастается покупками, и при этом ты знал, что у нее висит карта, привязанная к моему счету. Ты что, думал, она ее в альбом для марок вклеила?
Он замолчал, не зная, что ответить. Он не мог отрицать очевидного.
— Она же вернет! — вдруг выпалил он. — Я поговорю с ней, она все вернет! Она же не хотела ничего плохого, ей просто было неудобно просить!
Его слова, его жалкие оправдания, его попытка обелить мать — все это теперь было не просто больно. Это было доказательство. И оно аккуратно записывалось в память моего телефона.
— Хорошо, Алексей, — сказала я, глядя ему прямо в глаза. — Хорошо. Давай поговорим. Но не здесь и не сейчас. Давай соберемся все вместе. Ты, я и твоя мама. И решим этот вопрос раз и навсегда. Как взрослые люди.
Он смотрел на меня с недоумением и надеждой. Он думал, что я сдаюсь. Что иду на мировую.
— Да? Правда? — в его голосе послышалось облегчение. — Конечно! Я все ей объясню, она все поймет!
— Я в этом не сомневаюсь, — тихо ответила я, выключая запись. — Я абсолютно уверена, что она все наконец поймет.
Ровно в семь вечера в понедельник дверь нашего дома снова открылась для Светланы Петровны. На этот раз ее визит был оговорен, и она вошла не как нежданная гостья, а как участник переговоров, чье положение шатко, но который еще не осознает всей глубины пропасти под ногами.
Она была в своем обычном обличье — дорогой костюм, безупречная укладка, макияж. Но в ее глазах читалась уверенность и даже легкое презрение. Она была уверена, что сын уговорил меня замять скандал, и теперь я, раскаиваясь, буду вымаливать прощение за свои «нападки».
Алексей метался между нами, как пингвин на льдине. Он пытался быть миротворцем, налил всем чай, предложил печенье. Его руки слегка дрожали. Я сидела напротив свекрови, спокойная, с прямой спиной. На мне были простые джинсы и футболка, и я чувствовала себя в этой одежде увереннее, чем она в своем бронежилете из брендовых вещей.
— Ну что, детки, собрали свой семейный совет? — начала Светлана Петровна, сладко улыбаясь и оглядывая нас обоих. — Надеюсь, наконец-то все недоразумения удастся разрешить. Я же всегда говорила — в семье все должно быть по-хорошему.
— Именно поэтому мы и собрались, Светлана Петровна, — сказала я ровным, лишенным эмоций голосом. — Чтобы все расставить по своим местам. И разрешить все «недоразумения». Окончательно.
Я взяла со стола свой ноутбук, открыла его и развернула в ее сторону. На экране была открыта презентация. Простой, лаконичный слайд с заголовком: «Финансовый отчет. Карта № XXXX-XXXX-XXXX-5678. Держатель: Светлана Петровна И.»
Ее улыбка немного сползла.
— Что это такое? Какие-то глупости?
— Это не глупости. Это факты, — я нажала кнопку, и на экране появилась диаграмма. — За последние шесть месяцев с моего личного счета, привязанного к этой карте, было потрачено 167 540 рублей. Из них 47 тысяч — за последние два месяца. Динамика растущая.
Алексей замер с чайным пакетиком в руке. Светлана Петровна побледнела, но тут же нашлась.
— Катюша, мы уже говорили! Это же копейки! И потом, я тратила не только на себя! Я покупала игрушки Машеньке, продукты к вашему приходу!
— Продукты? — я щелкнула мышкой, и на экране появился список. — «Л’Этуаль» — 2547 рублей. Парфюмерия. «Кафе Бриошь» — 1800 рублей. Десерты. «Бутик «Элегант» — 15400 рублей. Женская одежда. Я не вижу здесь ни детских игрушек, ни гречки с макаронами.
— Ты следила за мной? — в ее голосе впервые прозвучал неконтролируемый испуг.
— Я анализировала выписки по своему собственному счету, — поправила я ее. — Который вы, с помощью вашего сына, превратили в свой личный кошелек.
— Как ты смеешь! — она вскочила, ее лицо исказила маска праведного гнева. — Алексей, ты слышишь, что она творит? Она твою мать воровкой называет! Да я тебя по судам за клевету затаскаю!
Алексей попытался вставить слово.
— Мама, Катя, давайте успокоимся…
Но я его не слушала. Я смотдела только на нее. И мои глаза, должно быть, говорили о моей решимости больше, чем слова, потому что она на мгновение замолчала.
— Светлана Петровна, — сказала я тихо, но так, чтобы каждое слово прозвучало, как удар молотка. — Это не клевета. Это — статья 159 Уголовного кодекса Российской Федерации. Мошенничество. То есть хищение чужого имущества путем обмана или злоупотребления доверием. А это, на минуточку, до двух лет лишения свободы.
В комнате повисла гробовая тишина. Алексей выронил чайный пакетик, и коричневое пятно стало растекаться по скатерти. Лицо Светланы Петровны стало серым. Она смотрела на меня, не мигая, словно не понимая, как ее невестка, всегда такая сдержанная, может говорить такие вещи.
— Ты… ты bluffешь, — прошипела она, но в ее голосе уже не было прежней уверенности.
— Нет. — я достала свой телефон, нашла нужную аудиозапись и нажала «play».
Из динамика раздался голос Алексея, жалкий и оправдывающийся: «…Я просто оформил карту. Я же не знал, что она будет так активно… пользоваться… Она же вернет! Я поговорю с ней, она все вернет!»
Эффект был сокрушиющим. Светлана Петровна смотрела на сына с таким ужасом и разочарованием, будто он воткнул ей нож в спину. Алексей, услышав свой голос, сгорбился и уткнулся взглядом в пол, не в силах вынести ее взгляд.
— Я… я твоя мать… — прошептала она, обращаясь к нему.
— А я — его жена, — холодно парировала я. — И мать его ребенка. Чьи деньги вы оба систематически воровали. У меня есть все доказательства. Выписки. Скриншоты. Аудиозаписи. Заявление в полицию уже написано. Осталось только нажать кнопку «Отправить».
Я положила телефон на стол рядом с ноутбуком, чтобы она видела экран с готовым текстом заявления.
— Вы… вы не посмеете… — ее голос дрожал. Впервые за все время нашего знакомства я видела ее настоящую. Не спесивую, не самовлюбленную, а напуганную до смерти женщину, которая вдруг осознала, что играет не в свои игрушки.
— Посмею, — ответила я просто. — У меня есть три дня. Ровно семьдесят два часа. Чтобы на моем счету оказалась вся сумма — 167 540 рублей. Ни копейкой меньше. Если этого не произойдет, в четверг утром это заявление отправится в отдел полиции. И мы продолжим наш разговор уже в кабинете следователя. Выбор за вами.
Я закрыла ноутбук. Разговор был окончен.
Светлана Петровна молча поднялась. Она не смотрела ни на меня, ни на сына. Она просто, постаревшая на десять лет за пять минут, побрела к выходу. Дверь закрылась за ней с тихим щелчком.
Алексей сидел, уставившись в свое коричневое пятно на скатерти. В комнате пахло чаем, ложью и безвозвратно рухнувшим миром.
Три дня, которые последовали за тем семейным советом, были похожи на вязкий, тревожный сон. В квартире царила гнетущая тишина, нарушаемая лишь шагами Маши, которая, чувствуя напряжение, стала тише и плаксивее. Алексей практически не разговаривал со мной. Он молча уходил на работу, молча возвращался, молча кушал, уставившись в тарелку. Он был похож на человека, пережившего землетрясение, который еще не понял, что его дом превратился в руины.
Я же, напротив, чувствовала ледяное спокойствие. Я сделала все, что могла. Теперь очередь была за ними. Я внимательно следила за своим счетом, проверяя его по несколько раз в день.
Первое смс пришло на второй день, вечером. Перевод на 30 000 рублей. Без комментариев. Я представила, как Светлана Петровна, стиснув зубы, делает этот перевод, и ее сердце обливается кровью от каждой цифры.
Сразу же за смс последовал звонок Алексею. Он взял трубку в своей комнате, но я все равно слышала его приглушенный, уставший голос.
— Да, мама, я вижу… Нет, не знаю… Она никуда не звонила… Пока нет… Да, я передам.
Он вышел ко мне на кухню, лицо его было серым от бессонницы.
— Мама перевела тридцать тысяч. Говорит, остальное позже. У нее не вся сумма сразу.
— У нее есть ровно до семи вечера послезавтра, — ответила я, не отрываясь от книги, которую читала Маше. — И я не верю, что женщина, которая за полгода потратила без малого двести тысяч, не может их вернуть. Она просто пытается выиграть время или скинуть сумму.
Он молча развернулся и ушел.
На следующее утро пришел еще один перевод. 50 000 рублей. А через час — смс от неизвестного номера. Но я сразу поняла, от кого оно.
«Довольна? Деньги я тебе возвращаю, хоть это и грабеж средь бела дня. Но знай, я этого не забуду. Ты разрушила семью».
Я не стала отвечать. Что я могла ей сказать? Что семью разрушили не я, а ее жадность и ее сын — предатель? Она бы все равно не поняла.
Вечером того же дня, когда до дедлайна оставалось чуть больше суток, раздался звонок в дверь. Я открыла. На пороге стояла Светлана Петровна. Но это была тень той самой величественной женщины, что приходила к нам ранее. На ней был старый, помятый домашний халат, волосы были собраны небрежным пучком, а на лице не было ни капли косметики. Она выглядела старой, разбитой и по-настоящему несчастной. В руке она сжимала конверт.
Алексей, услышав ее голос, выскочил из комнаты.
— Мама! Что ты пришла? Я же сказал, все решим!
— Молчи! — прошипела она ему, и в ее глазах горела ненависть. Не ко мне, а к нему. К сыну, который не смог ее защитить. — Я принесла последнее. Все, что осталось. Отдай ей.
Она сунула конверт Алексею и, не глядя на меня, повернулась к уходу.
— Подожди, мама, заходи…
— Нет. Мне в этом доме больше не рады. И в моем — тебе тоже. Раз ты выбрал сторону этой… стервы.
Она ушла, тяжело ступая по лестничной площадке. Алексей стоял с конвертом в руках, словно это была не пачка денег, а горячая уголь.
— Здесь… здесь восемьдесят тысяч, — пробормотал он. — На карту она скинула восемьдесят. И вот это. Итого… все, что она списала.
Я взяла конверт, не глядя на него, и пересчитала деньги. Все было верно. Сумма была полной.
— Хорошо, — сказала я, кладя конверт на стол. — С финансовой точки зрения вопрос закрыт.
Он смотрел на меня, и в его глазах плескалась целая буря эмоций — облегчение, стыд, злость и отчаяние.
— Ты счастлива теперь? — его голос сорвался на крик. — Ты добилась своего! Ты выжала из старой женщины последние гроши! Ты свою мать в гроб вгонишь! Ты разрушила семью!
Я посмотрела на него, на этого человека, с которым когда-то мечтала о совместном будущем. И впервые за эти три дня во мне что-то дрогнуло. Но не жалость. А горькое, безоговорочное понимание.
— Нет, Алексей, — тихо и очень четко ответила я. — Это не я ее в гроб загоняю. Ее загоняет в гроб ее собственная жадность и безнаказанность. И семью разрушили не я. Ее разрушили вы вдвоем. Ты — своим предательством. Она — своим воровством. Я всего лишь прекратила это терпеть.
Он отшатнулся, словно я ударила его его по лицу. В его глазах не осталось ничего, кроме пустоты.
— Я… я не могу с тобой больше быть, — прошептал он. — После всего этого… Я не могу.
— Я знаю, — кивнула я. — Я тоже.
Мы стояли друг напротив друга в тихой, почти пустой кухне. Между нами лежали не просто возвращенные деньги. Между нами лежала пропасть, вырытая ложью, предательством и молчаливым согласием на воровство. И мостика через нее уже не было.
Год.
За окном медленно опускался на землю мягкий ноябрьский снег, застилая серый асфальт чистым белым покрывалом. Я стояла у окна в нашей с Машей новой квартире. Не своей, еще нет. Но уже и не чужой. Съемной, зато — нашей. Никто не приходил сюда без спроса, не критиковал интерьер, не смотрел на меня с молчаливым укором.
Я пила горячий чай и смотрела, как снежинки танцуют в свете фонарей. Внутри было тихо. Тихо и спокойно. Это чувство стало для меня главным сокровищем за прошедший год.
Развод дался на удивление легко. После того как деньги были возвращены, всякая связь между нами оборвалась. Алексей, по-видимому, переехал к своей матери. Он исправно платил алименты, их приходило ровно столько, сколько было положено по закону. Иногда, раз в два-три месяца, он звонил, чтобы поговорить с Машей. Разговоры были короткими, немного неловкими.
— Папа, а у нас снег! — радостно кричала дочка в трубку.
—Это хорошо, зайка. Слушайся маму.
Больше ему сказать было нечего. А мне — нечего слушать.
Он видел дочку редко, по выходным, забирал ее к себе, вернее, к свекрови. Возвращалась Маша всегда задумчивая и немного грустная. Однажды она спросила:
— Мама, а почему бабушка Света говорит, что ты нас бросила?
У меня заныло сердце, но я ответила как можно спокойнее:
— Я никого не бросала, солнышко. Я осталась с тобой. Просто иногда взрослые не могут жить вместе, потому что у них разные правила. А бабушка, наверное, ошиблась.
Я не стала очернять его или ее в глазах ребенка. Правда, какой бы она ни была, придет к ней позже. Сейчас ей нужна была стабильность и мамина любовь.
Что касается свекрови… Светлана Петровна позвонила мне однажды, месяца через три после нашего последнего разговора. Голос ее был другим — сломленным, старым, без прежних ноток слащавости и superiority.
— Катя… Я хотела извиниться, — начала она, и слова давались ей с трудом. — Я, может, была не права…
Я молчала, давая ей говорить.
— Леша… он совсем опустился. Работу потерял, сидит дома, в компьютеры свои играет. Никакой жизни… — она всхлипнула. — Может, вы… может, вы помиритесь? Для дочки. Она же без отца растет.
Я закрыла глаза и сделала глубокий вдох. Нет, никакой злости. Только легкая грусть и брезгливость.
— Светлана Петровна, Алексей — взрослый человек. Его жизнь и его выбор — это его ответственность. И моя жизнь — это моя ответственность. Мы с вами больше не семья. И общих тем у нас нет. Желаю вам здоровья.
Я положила трубку. Это был наш последний разговор.
Моя жизнь тем временем медленно, но верно налаживалась. Работа в офисе осталась моим стабильным доходом, но я нашла в себе силы и время на большее. Еще до всего этого кошмара я увлекалась handmade — шила интерьерные куклы. Теперь это хобби стало небольшим, но стабильным бизнесом. Я создала страничку в инстаграме, находила заказчиков. Деньги были не лишними, но главное — я делала то, что любила. И это давало мне ощущение свободы.
Иногда, по вечерам, когда Маша засыпала, а я зашивала последний шов на новой кукле, я думала о том, что могло бы быть. Если бы я промолчала. Если бы продолжала терпеть, закрывать глаза, «чтобы не разрушать семью». Я представила бы себя вечно уставшей, раздраженной женщиной, которая тайком ненавидит мужа и свекровь, которая считает копейки и с ужасом ждет их следующего визита. Семья? Нет. Это была бы иллюзия семьи. Красивая обертка, под которой тлело бы гнилое содержимое.
Я не разрушила семью. Я прекратила войну, в которой была единственной жертвой. Я отстояла свое право на уважение, на свой труд, на свои границы.
Я подошла к столу, где стоял ноутбук с открытым черновиком нового поста для моего маленького блога о куклах. Рядом лежал блокнот с расчетами. Уже не на ипотеку. Пока. А на первый взнос за собственную мастерскую. Маленькую, всего пару комнат. Но свою.
Я посмотрела на спящую Машу, на ее розовые щечки и темные ресницы. Все, что я делала, и все, что я пережила, было ради этого момента. Ради тишины. Ради этого мирного сна в комнате, где пахнет не скандалом, а мандаринами и свежеиспеченным печеньем.
Иногда я думаю, а что если бы я промолчала? Продолжала бы терпеть, чтобы не «разрушать семью». Нет. Уважение к себе дороже. И теперь я точно знаю: никакие родственные узы не дают права обчищать твой кошелек и топтать твое достоинство.
И самый главный вывод, который я сделала за этот год: счастливая мать в съемной квартире гораздо лучше несчастной матери в «полной» семье, где папа ворует у мамы, а бабушка этому аплодирует.
Я погасила свет и прилегла рядом с дочкой, обняв ее. За окном все шел снег, укутывая город, стирая грязь и следы вчерашнего дня. Завтра будет новый день. И он будет хорошим. Потому что он будет моим.
