Ресторан «Империал» оправдывал свое название: тяжелые бархатные портьеры, хрустальные люстры размером с малолитражку и официанты в белых перчатках, которые двигались с бесшумностью призраков. Свекру, Виктору Петровичу, исполнялось семьдесят. К этому юбилею семья готовилась полгода, словно к коронации. И главным распорядителем этого парада тщеславия был, конечно же, Вадим — старший брат моего мужа.
Вадим был из тех людей, которые заполняют собой все пространство. Громкий, грузный, уверенный в своем праве судить и миловать, он считался «гордостью семьи». У него был строительный бизнес, загородный дом и манера разговаривать так, словно он только что купил собеседника и теперь раздумывает, не вернуть ли товар обратно.
Мой муж, Леша, рядом с братом всегда словно уменьшался в размерах. Плечи опускались, голос становился тише, а на лице появлялось выражение виноватого школьника, который забыл сменку. Я ненавидела эти метаморфозы. Я любила своего мужа — спокойного, вдумчивого инженера, но стоило нам переступить порог родительского дома, как мой Леша исчезал, а на его месте появлялась «тень великого Вадима».
В тот вечер я чувствовала себя особенно неуютно. Мы с Лешей жили скромно, платили ипотеку, и мой наряд — темно-синее платье, купленное на распродаже, — явно проигрывал на фоне бриллиантов жены Вадима и мехов свекрови. Но я старалась держать спину прямо. «Ты гостья, — говорила я себе. — Посидишь три часа, улыбнешься, подаришь подарок и уедешь».
Беда пришла, когда принесли горячее. Вадим, уже изрядно разгоряченный коньяком, взял микрофон. Сначала он пел дифирамбы отцу, рассказывал, как тот воспитал «настоящих мужиков». Гости, в основном деловые партнеры Вадима и старые друзья свекра, одобрительно гудели.
— Но семья — это не только мы, мужики! — вдруг гаркнул Вадим, и его тяжелый взгляд, мутный от алкоголя, уперся в меня. — Это еще и наши прекрасные половинки. Вот моя Ленка — королева! Тыл! А у младшенького нашего… Как там тебя, Ирка? Все в библиотеке своей пыль глотаешь?
В зале повисла тишина. Неловкая, липкая. Я почувствовала, как кровь приливает к щекам. Я работала в городском архиве, любила свою работу и никогда ее не стеснялась. Но в устах Вадима это прозвучало как диагноз слабоумия.
— Вадим, перестань, — тихо сказал Леша. Очень тихо. Так, что услышала только я.
— А че перестань? — Вадим вошел в раж. Ему нужна была жертва для потехи, и я подходила идеально. — Я правду говорю! Батя, вот ты всегда говорил: жена должна вдохновлять! А эта чем вдохновит? Зарплатой в три копейки? Посмотрите на нее! Сидит, как мышь в крупе. Лешка, ты ее хоть кормишь? Или она на книжной пыли живет?
Гости начали хихикать. Кто-то вежливо, кто-то откровенно. Это был тот самый момент, когда «смешно», потому что «богатый и успешный» шутит.
— Вадик, ну хватит, девочка смущается, — лениво протянула его жена, поправляя колье. В ее голосе не было сочувствия, только скука.
— Да ладно! Мы же свои! — Вадим подошел к нашему краю стола, нависая надо мной скалой. От него пахло дорогим парфюмом и перегаром. — Ир, ну скажи тост! Удиви нас! Процитируй что-нибудь из своих древних свитков. Или ты только молчать умеешь? Лешка, может, она немая у тебя? А мы и не знали! Экономия какая, а? Жена молчит, денег не просит, ходит в одном платье пять лет!
Это был удар ниже пояса. Про платье. Я видела, как переглянулись тетки, как ухмыльнулся свекор.
В этот момент время замедлилось. Я не смотрела на Вадима. Мне было плевать на этого хама. Я смотрела на мужа.
На моего Лешу.
Человека, с которым мы прожили семь лет. Человека, которому я вчера гладила рубашку на этот вечер. Человека, который знал, как я комплексую из-за денег.
Сейчас он должен был встать. Должен был сказать: «Заткнись». Или хотя бы: «Мы уходим». Или просто взять меня за руку.
Сделай что-нибудь! Пожалуйста! — кричала я про себя.
Но Леша сидел.
Его руки, лежащие на белой скатерти, мелко дрожали. Он втянул голову в плечи, стараясь стать невидимым. Он не смотрел на брата. Он не смотрел на меня.
Старший брат мужа насмехался надо мной на юбилее свекра. А муж просто сидел и смотрел в пол.
Он изучал узор на ковре с таким вниманием, словно там было написано решение всех мировых проблем. Он слышал каждое слово. Он слышал смех. Он чувствовал, как меня унижают, растаптывают, смешивают с грязью при всей его родне. И он выбрал… ковер.
В эту секунду я поняла страшную вещь. Меня здесь нет. Для него меня нет. Есть его страх перед братом, есть его желание не испортить папе праздник, есть его трусость. А меня — живой женщины, которой больно, — нет.
— Ну что, молчит интеллигенция? — Вадим хлопнул Лешу по плечу так, что тот вздрогнул. — Эх, братишка, не повезло тебе. Ни кожи, ни рожи, ни характера. Ну ниче, мы тебе на следующую днюху абонемент в фитнес подарим, может, хоть фигуру сделает, раз ума не нажила!
Зал взорвался хохотом. Свекор вытирал слезы от смеха.
Что-то внутри меня оборвалось. Звонко, как лопнувшая струна. Страх исчез. Стыд исчез. Осталась только ледяная, кристальная ясность.
Я медленно встала.
— Ира, сядь, не устраивай сцену, — прошипел Леша, не поднимая глаз. Впервые за вечер он подал голос. Чтобы заткнуть меня.
Это стало последней каплей.
Я взяла бокал с красным вином. Дорогим, коллекционным, которым так кичился свекор. Посмотрела на Вадима, который стоял с открытым ртом, ожидая моей реакции.
— Ты прав, Вадим, — сказала я громко. Голос мой не дрожал. — Я работаю с документами. С историей. И знаешь, что история учит? Империи рушатся, когда правители становятся клоунами.
И я выплеснула содержимое бокала ему на рубашку. На его белоснежную, крахмальную, итальянскую рубашку.
Темно-бордовое пятно расплылось на груди Вадима, как кровавая рана.
В зале воцарилась гробовая тишина. Даже музыка, казалось, стихла.
Вадим хватал ртом воздух, выпучив глаза. Свекровь взвизгнула.
Я аккуратно поставила пустой бокал на стол.
— С днем рождения, Виктор Петрович, — сказала я свекру. — Подарок у вас замечательный. Два сына. Один — хам, другой — трус. Гордитесь.
Я развернулась и пошла к выходу. Я слышала, как за спиной начался гвалт, как орал Вадим, как кудахтали тетки. Но я не слышала главного. Я не слышала шагов мужа.
Он не побежал за мной. Он остался там. Вытирать брата салфеткой и извиняться за «истеричку-жену».
Я вышла в прохладную осеннюю ночь. Меня трясло. Зубы стучали так, что я не могла сомкнуть челюсти. Я вызвала такси, но пальцы не попадали по кнопкам.
Я была одна. Абсолютно, тотально одна против целого клана. Но, садясь в машину, я чувствовала не страх, а странное, дикое облегчение. Маски были сорваны. Я увидела, кто спит со мной в одной постели. И это знание стоило испорченного вечера.
Тишина в квартире была не просто отсутствием звуков, она была осязаемой, плотной, словно вата, набитая в уши. Ира сидела на кухне в темноте, не включая свет, и смотрела на уличный фонарь, который раскачивался от ветра, отбрасывая на стену дерганые, пугающие тени. Платье, то самое «дешевое» темно-синее платье, валялось комом в углу прихожей. Она стянула его с себя сразу, как вошла, с таким омерзением, будто ткань была заражена чумой.
Прошел час. Потом второй.
Телефон молчал. Ни звонка, ни сообщения. Леша не спрашивал, доехала ли она, жива ли.
В голове крутилась карусель мыслей, от которых тошнило. Может, он подрался с братом? Может, высказал им всё и теперь гордо идет пешком через весь город?
«Дура, — шептал внутренний голос, холодный и трезвый. — Какая же ты наивная дура. Он сейчас пьет коньяк с папой и кивает, когда Вадим называет тебя психопаткой».
Ключ повернулся в замке в половине второго ночи.
Звук был резким, злым. Так открывают дверь не виноватые мужья, а конвоиры.
Ира не пошевелилась. Она продолжала сидеть за пустым кухонным столом, сцепив руки в замок так, что побелели костяшки.
Леша вошел на кухню, не разуваясь. В уличной обуви, в расстегнутом пальто, от него разило табаком и дорогим алкоголем — тем самым, с юбилея. Лицо его было красным, глаза — мутными и полными той особенной, трусливой ярости, которая бывает у слабых людей, когда их выбивают из зоны комфорта.
Он щелкнул выключателем. Резкий свет ударил по глазам, заставив Иру зажмуриться.
— Ну что, довольна? — выплюнул он вместо приветствия. — Устроила шоу? Героиня!
Ира медленно подняла на него глаза. Она ждала извинений. Ждала раскаяния. Ждала хоть капли сочувствия. Но перед ней стоял чужой человек, который пришел не мириться, а добивать.
— Я довольна тем, что не позволила вытирать об себя ноги, — тихо ответила она. — А ты? Доволен тем, что позволил брату унижать свою жену?
— Унижать? — Леша хохотнул, истерично и неестественно. — Господи, Ира, какая же ты закомплексованная! Это была шутка! Обычная мужская шутка! Вадим выпил, он душа компании, он всегда так шутит! Все смеялись! Все, кроме тебя!
— Он назвал меня нищей. Он сказал, что я немая мышь. Он прошелся по нашей бедности. Это шутка?
— Да! — заорал Леша, ударив ладонью по столу. — Это его стиль! Он старший брат, он имеет право! Он, между прочим, нам деньги на первый взнос за ипотеку дал! Забыла? Или у тебя память короткая?
Вот оно. Деньги. Вечный аргумент.
— Он дал в долг, Леша. И мы вернули всё до копейки, с процентами, — напомнила Ира ледяным тоном. — Я два года не покупала себе одежды, чтобы отдать ему этот долг. Я заслужила это платье своим трудом. А он попрекал меня им.
— Ты испортила отцу юбилей! — Леша не слушал. Он ходил по маленькой кухне туда-сюда, как маятник. — Батя чуть инфаркт не словил! Мать плачет! Вадим в бешенстве, рубашка за пятьсот евро испорчена! Ты хоть понимаешь, на какие бабки ты меня выставила? Он теперь с меня эту рубашку стрясет!
— Тебя волнует рубашка? — Ира встала. Ноги дрожали, но голос окреп. — Леша, очнись. Твой брат смешал меня с грязью. А ты сидел и смотрел в скатерть. Ты предал меня там, в ресторане. А теперь пришел домой и продолжаешь предавать.
Он остановился напротив нее. В его взгляде читалось искреннее непонимание. Он действительно не видел проблемы в поведении брата. В его искаженной картине мира проблема была в ней — в той, кто нарушила священный закон молчания и покорности.
— Я не предал, — процедил он сквозь зубы. — Я пытался сгладить углы! Я дипломат в этой семье, я буфер! Если бы я начал орать, была бы драка. А мне с Вадимом еще работать, он мне подряды дает! Ты о моем будущем подумала? О том, что он меня теперь со свету сживет?
— А обо мне ты подумал? О моих чувствах?
— Твои чувства?! — взвизгнул он. — Засунь свои чувства куда подальше! Ты жена! Твоя задача — улыбаться и поддерживать мужа, а не лить вино на уважаемых людей! Ты меня опозорила, Ира. Перед всей родней опозорила. Мне теперь стыдно им в глаза смотреть.
Ира смотрела на него и видела, как с его лица сползают остатки того образа, который она любила семь лет. Не было больше доброго, скромного инженера. Был маленький, испуганный человечек, который готов продать достоинство жены за «подряды» и одобрение богатого родственника.
Он был не просто трусом. Он был соучастником.
— Значит, так, — Леша вдруг успокоился, принял деловой вид. Видимо, этот план он вынашивал всю дорогу домой. — Завтра мы едем к Вадиму. Ты покупаешь бутылку хорошего коньяка, новую рубашку — найдешь такую же, займешь, кредит возьмешь, мне плевать — и извиняешься.
— Что? — Ира не поверила своим ушам.
— Ты извиняешься, — повторил он по слогам. — Публично. При всех, кто там будет. Скажешь, что перепила, что нервный срыв, ПМС, что угодно. Но ты должна вымолить у него прощение. Иначе он перекроет мне кислород на работе. Иначе… — он замялся, подбирая угрозу пострашнее. — Иначе нам с тобой не о чем разговаривать.
Повисла пауза. В ней умирало всё: любовь, уважение, общие планы на лето, мечты о детях.
Ира подошла к окну. Там, за стеклом, начинался рассвет — серый, холодный, безрадостный. Но это был новый день.
— Ты прав, Леша, — сказала она, не оборачиваясь. — Нам с тобой не о чем разговаривать.
— Вот и умница, — он выдохнул с облегчением, решив, что сломал ее. — Я знал, что ты включишь мозг. Рубашку посмотри в интернете, бренд я тебе скину. Деньги возьми из отложенных на отпуск.
Он зевнул, потянулся, уверенный в своей победе.
— Я пойду спать. Устал как собака с вашими истериками. Завтра подъем в девять, не проспи.
Он вышел из кухни, шаркая ботинками.
Ира слышала, как он зашел в ванную, пустил воду. Он смывал с себя этот день, собираясь лечь в их общую постель и спать сном праведника. Он искренне верил, что жена сейчас поплачет, смирится, купит рубашку и поползет на коленях к «хозяину жизни». Ведь она же «мышь». Куда она денется?
Ира подошла к столу, где лежал ее телефон.
На экране светилось уведомление от банка: списание за такси. Денег на карте оставалось мало. Но их хватит на билет.
Она не пойдет в спальню. Она не ляжет с ним рядом. Это было бы равносильно тому, чтобы лечь в гроб с живым трупом.
В прихожей стоял дорожный чемодан — они собирались на море через месяц. Теперь море отменялось.
Начинался шторм.
Храп мужа разносился по квартире раскатистым, довольным рокотом. Леша спал, раскинувшись на двуспальной кровати «звездой», заняв и свою половину, и мою. Ему снилось, вероятно, что он — герой, миротворец, который спас семейный клан от катастрофы, усмирил строптивую жену и теперь пожинает лавры. Его лицо во сне было расслабленным, почти детским, и от этого контраста с тем злобным, перекошенным страхом лицом, которое я видела час назад на кухне, меня передернуло.
Я стояла в дверях спальни, уже переодетая в джинсы и свитер. На часах было три утра. Самое темное время, когда страхи обычно становятся гигантскими, но сегодня темнота была моей союзницей.
Я не стала ложиться. Я знала: если лягу, если позволю теплу этого одеяла обнять меня, утром воля ослабнет. Утром включится привычка, включится страх перед переменами, включится то самое «женское терпение», на котором семь лет держался этот брак.
Поэтому я действовала.
Чемодан стоял в прихожей, уже собранный. Я не брала многого. Только одежду, документы, ноутбук и несколько книг, которые были мне дороги. Свадебный альбом я оставила на полке. Пусть Леша сам решает, что делать с этими глянцевыми свидетельствами нашей великой ошибки.
Оставалось последнее. Деньги.
Я прошла на кухню, стараясь не скрипнуть половицей. Достала из вентиляционной ниши жестяную коробку из-под чая. Нашу «кубышку». Там лежали сто двадцать тысяч рублей — накопления на отпуск в Турции, о котором мы мечтали всю зиму. Я откладывала туда с каждой зарплаты, урезая себя в обедах, подрабатывая переводами по ночам. Леша вносил меньше, вечно ссылаясь на то, что «надо машину обслужить» или «маме на лекарства подкинуть».
Я открыла крышку. Деньги пахли пылью и несбывшимися надеждами.
— Возьми из отложенных, купи рубашку, — прошептал в голове голос мужа.
Рубашка Вадима стоила пятьсот евро. Почти пятьдесят тысяч. Он хотел, чтобы я взяла половину наших сбережений и отдала их человеку, который вытер о меня ноги.
Я достала пачку купюр. Пересчитала. Разделила ровно пополам. Шестьдесят тысяч положила обратно в банку. Свои шестьдесят тысяч — мои переводы, мои не съеденные бизнес-ланчи, мои некупленные туфли — я положила в карман джинсов.
Это не воровство. Это возврат инвестиций в убыточное предприятие под названием «Семья Ивановых».
На столе я оставила ключи от квартиры. И обручальное кольцо. Тоненькое, золотое, которое Леша выбирал когда-то с такой любовью, а сегодня оно жгло палец как раскаленное железо. Записки писать не стала. Зачем? Всё было сказано вином на рубашке Вадима.
Я вышла из подъезда. Ночной воздух ударил в лицо свежестью, выбивая остатки сна. Такси уже ждало.
— В аэропорт? — спросил водитель, видя чемодан.
— Нет, — улыбнулась я. — В новую жизнь. На улицу Гагарина, к маме.
Утро для Алексея началось не с кофе, а с сушняка такой силы, будто он жевал песок в Сахаре. Голова раскалывалась, во рту был привкус металла и вчерашнего позора. Он с трудом разлепил глаза, пошарил рукой по соседней подушке.
Пусто. Холодно.
— Ир! — хрипло крикнул он. — Воды дай!
Тишина.
Леша нахмурился. Обычно Ира вставала раньше, и к этому времени на кухне уже шкварчали сырники, а по квартире плыл запах кофе.
— Ира! Ты что, оглохла?
Он с кряхтением сел, опустил ноги на пол. Злость начала закипать. Ах, она все еще дуется? Решила поиграть в молчанку? Ну ничего, сейчас он ей устроит подъем. Ей еще за рубашкой ехать.
Он поплелся на кухню, на ходу придумывая обидную фразу, которой взбодрит жену.
— Слушай, хватит строить из себя…
Фраза оборвалась.
Кухня была идеально чистой и пустой. Ни сырников. Ни Иры.
На столе, на клеенчатой скатерти, сиротливо блестели ключи и кольцо. Рядом стояла открытая банка из-под чая.
Леша замер. Сон слетел мгновенно. Он подбежал к столу, заглянул в банку. Половина денег.
Он метнулся в прихожую. Шкаф был открыт. Ее полки пусты. Нет пальто, нет сапог, нет чемодана.
— Сбежала… — прошептал он, оседая на пуфик.
Первым чувством была не боль потери, а паника. Липкая, животная паника.
Как сбежала? А кто будет готовить? А кто будет платить коммуналку (он вечно забывал)? А главное — что он скажет Вадиму?!
Вадим ждет извинений. Вадим ждет новую рубашку. Вадим ждет, что младший брат приползет на брюхе вместе со своей «мышью».
А «мышь» исчезла, оставив его одного перед расстрельной командой.
Он схватил телефон. Дрожащими пальцами набрал ее номер.
Гудки шли долго. Он уже хотел сбросить, но тут трубку сняли.
— Да, — голос Иры был спокойным, чужим. Фоном слышался шум улицы или телевизора.
— Ты где?! — заорал Леша. — Ты что устроила? Вернись немедленно! Ты хоть понимаешь, что ты делаешь?
— Я дома, Леша. У мамы.
— Какой к черту мамы?! У нас проблемы! Нам к Вадиму ехать к двум часам! Ты рубашку купила? Деньги взяла? Я смотрю, половину выгребла, воровка!
— Я взяла свое, — отрезала она. — Рубашку Вадиму купи сам. На свою половину. Или пусть папа купит, ты же папин сын.
— Ты… ты не посмеешь! — он задыхался от возмущения. — Если ты сейчас же не вернешься, я подам на развод! Ты останешься ни с чем! Я тебя по судам затаскаю!
— Леша, — перебила она его устало. — Я уже подала. Заявление на Госуслугах висит. Тебе придет уведомление. И насчет судов… Помнишь, ты оформлял кредит на машину на мое имя, чтобы скрыть доходы от налоговой? Машина-то на мне. Так что подумай хорошо, прежде чем угрожать.
Леша поперхнулся воздухом. Он забыл. Он совсем забыл про эту схему, которую придумал «умный» Вадим. «Оформи на жену, если что — концы в воду».
Теперь концы были в руках Иры.
— Ирочка, — тон его мгновенно сменился, став заискивающим. — Ну зачем так резко? Ну погорячились, с кем не бывает. Ну вернись, поговорим. Я маме позвоню, скажу, что ты приболела, не поедем мы к Вадиму сегодня…
— Не ври, Леша. Ты поедешь. Ты не можешь не поехать. Он же твой хозяин.
— Да какой хозяин?! Я брат его!
— Ты его тень. И знаешь, что самое страшное? Ты даже не пытаешься стать человеком. Прощай.
Короткие гудки.
Леша сидел в пустой прихожей, сжимая телефон.
И тут экран снова загорелся. Входящий вызов.
На экране высветилось фото: Вадим. Огромное, красное лицо брата.
Телефон вибрировал в руке, как раскаленный уголь. Леша знал, что услышит. «Где вы? Где рубашка? Почему опаздываете?».
Ему нужно было ответить. Нужно было соврать, выкрутиться, принять удар. Но Иры, которой можно было бы прикрыться как живым щитом, больше не было.
Он был один. Один на один со своим страхом и своим «великим» братом.
Леша нажал «Отклонить». Потом «Выключить телефон».
Он сполз на пол и закрыл голову руками. Впервые в жизни ему предстояло отвечать за себя самому. И это было страшнее, чем любой развод.
Прошло полтора года.
Осень в городе снова вступила в свои права, но для Иры эта осень была совсем другой. Не тоскливой и безнадежной, как тогда, после юбилея, а золотой, рабочей, наполненной смыслом.
После развода (который прошел на удивление тихо — Леша, испугавшись истории с кредитной машиной, подписал все бумаги не глядя) Ира словно сбросила с плеч рюкзак с камнями. Она сменила работу — ушла из пыльного городского архива в частное генеалогическое бюро. Оказалось, что умение копаться в «древних свитках», над которым так ржал Вадим, стоит больших денег. Люди готовы были платить сотни тысяч, чтобы найти у себя дворянские корни.
Ира купила себе машину. Сама. Без кредитов на подставных лиц. Маленькую, юркую, ярко-красную — цвет, который раньше Леша называл «вызывающим».
В ту пятницу она заехала в строительный гипермаркет. Нужно было выбрать плитку для ванной в маминой квартире — Ира затеяла там ремонт в благодарность за приют и поддержку.
Она катила тележку по рядам, напевая под нос, когда услышала знакомый, громоподобный бас.
— Ты идиот, Леша? Я тебе сказал — бежевый мрамор! А ты что притащил? Это слоновая кость! Ты дальтоник или просто тупой?
Ира замерла. Сердце не екнуло, не оборвалось. Оно просто ровно отстучало ритм: тук-тук. Спокойно.
Она выглянула из-за стеллажа с сантехникой.
В проходе стояли двое.
Вадим. Он еще больше раздобрел, лицо лоснилось, на пальце сверкала печатка. Он стоял, уперев руки в бока, и орал.
И Леша.
Ее бывший муж выглядел… серым. Ссутулившийся, в какой-то потертой куртке, с мешками под глазами, он держал в руках тяжеленные коробки с плиткой и виновато моргал.
— Вадик, ну на ценнике было написано… — лепетал он.
— На заборе тоже написано! Глаза разуй! Иди меняй живо! И чтоб через пять минут был у кассы, мне еще Ленку с салона забирать. Шевелись, амеба!
Леша дернулся, поудобнее перехватил коробки и развернулся. И нос к носу столкнулся с Ирой.
Коробки в его руках дрогнули, но он их удержал. Привычка таскать тяжести для брата, видимо, стала второй натурой.
Он смотрел на нее, и в его глазах Ира читала сложную гамму чувств: узнавание, стыд, зависть и… надежду?
Она выглядела прекрасно. В стильном пальто, с новой стрижкой, уверенная в себе женщина, которая точно знает, чего хочет. А он был похож на побитого пса, который боится, что хозяин снова замахнется газетой.
— Ира? — выдохнул он.
Вадим, услышав имя, обернулся. Его маленькие глазки масляно скользнули по фигуре Иры, задержались на дорогой сумке.
— О-о-о! Наша историчка! — прогудел он, но уже без прежнего напора. Скорее, с настороженным интересом хищника, встретившего дичь, которая может дать сдачи. — Жива-здорова? А мы думали, ты в монастырь ушла грехи замаливать. Рубашку мою, кстати, так и не вернула. Должок за тобой!
Ира перевела взгляд с одного брата на другого. Раньше она бы сжалась. Сейчас ей было смешно.
— Здравствуй, Вадим, — сказала она спокойно. — Рубашка? Считай, это была плата за цирковое представление, которое ты устроил. Билеты в первый ряд нынче дороги.
Вадим побагровел, открыл рот, чтобы выдать очередную гадость, но Ира его опередила.
— А ты, Леша, я смотрю, нашел свое призвание. Грузчик при старшем брате? Карьерный рост налицо.
Леша поставил коробки на пол. Его лицо пошло пятнами.
— Не язви, — буркнул он, но глаза отводил. — Я брату помогаю. У него дом строится.
— Помогаешь? — Ира грустно улыбнулась. — Леша, ты не помогаешь. Ты служишь. Ты так боялся быть подкаблучником с женой, которая просила просто уважения, что стал лакеем у брата, который тебя ни в грош не ставит.
— Ты ничего не понимаешь! — взвизгнул он, и в этом визге прорвалась та самая истерика, которая звучала тогда на кухне. — Вадим — семья! Он мне помогает!
— Чем? Тем, что орет на тебя в магазине при людях? Тем, что называет амебой?
— Слышь, ты! — Вадим шагнул к ней. — Рот закрой, умная больно стала! Вали отсюда, пока…
— Пока что? — Ира посмотрела на него прямо, не мигая. — Обольешь меня клеем для плитки? Вадим, ты жалок. Твои деньги не могут прикрыть того факта, что ты обыкновенный хам. А ты, Леша…
Она посмотрела на бывшего мужа. Ей вдруг стало его нестерпимо жаль. Не той жалостью, что заставляет спасать, а той, с которой смотрят на раздавленного жука.
— Ты мог быть счастливым, Леша. У нас была семья. Я тебя любила. Я бы за тебя глотку перегрызла. А ты променял это на право таскать коробки за человеком, который вытирал ноги о твою жену.
— Ира, подожди… — Леша сделал шаг к ней, словно хотел что-то сказать, может быть, даже попросить.
— Леша, плитку меняй! — рявкнул Вадим. — Время — деньги!
И Леша замер. Он дернулся к Ире, потом посмотрел на часы, потом на брата. Спина его согнулась, плечи поникли. Инстинкт раба победил.
— Извини, мне надо… — пробормотал он и потащил коробки обратно к стеллажам.
Ира смотрела ему вслед. Старший брат мужа насмехался надо мной, а муж снова смолчал. Но теперь это не имело значения.
— До свидания, мальчики, — сказала она воздуху.
Она развернулась и пошла к кассе. Ей нужно было купить красивую плитку цвета морской волны. Она строила свой мир, в котором не было места серым оттенкам и серым людям.
Выйдя на парковку, она села в свою красную машину.
Мимо, к огромному черному джипу, семенил Леша, сгибаясь под тяжестью новой коробки. Вадим шел рядом, разговаривая по телефону и даже не пытаясь помочь.
Ира включила музыку. Джаз. Громко.
Она нажала на газ и выехала с парковки, оставляя позади свое прошлое. Оно больше не болело. Оно просто осталось там, среди строительной пыли и чужих амбиций, где ему и было место.
Это история не о разводе, а о самоуважении. Мы часто боимся одиночества, но быть одной — это не значит быть одинокой. Это значит быть свободной от тех, кто тянет нас на дно.
