Чемодан лежал на кровати, распахнув свое черное нутро, словно хищная пасть, готовая проглотить половину семейного бюджета и спокойствие этого дома. Оля стояла в дверном проеме спальни, прижимая к груди корзину с только что выстиранным, еще влажным детским бельем. Запах кондиционера «Альпийская свежесть» смешивался с ароматом дорогого одеколона мужа — того самого, который она подарила ему на Новый год, сэкономив на зимних ботинках.
Андрей перемещался по комнате с энергией, которой она не видела у него последние года три. Обычно по вечерам он был «выжат как лимон», «убит работой» и способен только на то, чтобы переключать каналы телевизора. Но сейчас он буквально летал. Аккуратно складывал футболки, сворачивал носки в тугие улитки, насвистывал какую-то навязчивую мелодию. На дне чемодана уже покоились плавки, солнцезащитный крем и новые шлепанцы.
— Андрюш, ты в командировку? — голос Оли прозвучал глухо, пересохшим от внезапной тревоги горлом. — Ты же говорил, что в этом месяце никуда не поедешь. У Миши зубы лезут, я одна с ними двумя вешаюсь…
Андрей замер на секунду, держа в руках льняную рубашку. Он не обернулся сразу. В этой паузе, в том, как напряглась его спина, Оля почувствовала неладное. Так ведут себя люди, которые знают, что делают подлость, но уже придумали для нее красивое оправдание.
— Это не командировка, Оль, — он наконец повернулся. На лице блуждала странная, виновато-торжествующая улыбка. — Это отпуск. Я решил маму на море вывезти.
Корзина в руках Оли качнулась. Полотенце с розовым слоником упало на пол, но она этого даже не заметила.
— Маму? — переспросила она, чувствуя себя идиоткой. — В смысле… А мы? Мы же планировали в августе все вместе. Я три года моря не видела, Андрей. С самого декрета.
Муж тяжело вздохнул, закатил глаза — жест, который означал: «ну вот, началось, опять она ноет». Он бросил рубашку в чемодан и подошел к ней, но обнимать не стал. Встал в позу лектора, объясняющего нерадивой студентке очевидные вещи.
— Оль, ну включи голову. Какой август? Цены космос. А сейчас горящая путевка подвернулась, грех не взять. У мамы давление скачет всю зиму, врач сказал — нужен морской воздух. Она меня вырастила, ночей не спала, неужели она не заслужила две недели по-человечески пожить?
— А я? — тихо спросила Оля. — Я не заслужила? Я сплю по четыре часа в сутки, Андрей. У нас двое детей — три года и восемь месяцев. Я из дома выхожу только до песочницы и обратно. Я похожа на зомби.
Андрей поморщился, словно от зубной боли.
— Не начинай, а? Ты в декрете сидишь. Дома. В тепле, не на шахте. Поспала с мелким днем — вот тебе и отдых. А я пашу как проклятый, обеспечиваю вас всех. И мама моя на пенсии, ей здоровья набраться надо.
Он вернулся к чемодану, ставя точку в разговоре. Но Оля не уходила. Внутри у нее поднималась горячая, удушливая волна обиды. Дело было не в море. Дело было в том, как легко, как буднично он вычеркнул ее из списка людей, имеющих право на радость.
— На какие деньги? — спросила она, глядя ему в спину.
— Снял с накопительного, — буркнул он, не оборачиваясь.
— С того, который мы на ремонт кухни откладывали?
— Кухня подождет! — рявкнул он, с силой запихивая кроссовки в боковой карман. — Здоровье матери важнее твоих шкафчиков! Ты эгоистка, Оля. Думаешь только о себе.
Эгоистка. Слово ударило как пощечина. Оля посмотрела на свои руки — сухие, с обломанными ногтями, покрасневшие от бесконечной стирки и мытья посуды. Посмотрела на свое отражение в зеркале шкафа: растянутая футболка, пучок на голове, серые круги под глазами, в которых поселилась вечная тоска.
«Эгоистка» годами не покупала себе косметику. «Эгоистка» донашивала джинсы, купленные до первой беременности. «Эгоистка» вчера полночи качала младшего, чтобы папа выспался перед работой.
— Значит, так, — Андрей захлопнул крышку чемодана и резко застегнул молнию. Звук был похож на звук разрываемой ткани. Он выпрямился и посмотрел ей прямо в глаза, холодно и жестко. — Билеты куплены, вылет завтра утром. «Я маму повезу в Турцию, а ты дома с детьми 2 недели посидишь» — сказал мне Андрей, собирая чемодан, с такой интонацией, будто отдавал приказ горничной. — Справишься. Не велика наука — кашу варить да памперсы менять. А будешь истерить — денег на хозяйство не оставлю, сама выкручивайся.
В этот момент в соседней комнате заплакал Миша. Проснулся. Оля вздрогнула, инстинкт толкнул ее бежать к ребенку, но ноги словно приросли к полу.
Она смотрела на мужа и видела чужого человека. Не того парня, который пять лет назад клялся носить ее на руках. Перед ней стоял сыночек своей мамы, для которого жена была лишь удобной функцией, обслуживающим персоналом, инкубатором для наследников.
— А Тамара Игоревна что? — спросила Оля шепотом. — Она согласилась ехать? Зная, что у меня грудной ребенок и я одна остаюсь?
Андрей усмехнулся.
— Мама, в отличие от тебя, меня понимает. Она сказала: «Бедная Олечка, конечно, ей тяжело, но мужчине отдыхать надо, а то сгорит на работе». Так что не жди поддержки. Мама на моей стороне.
Он подхватил чемодан и выкатил его в коридор. Колесики весело простучали по ламинату.
— Я к маме с ночевкой поеду, чтобы с утра в аэропорт не дергаться, — бросил он через плечо. — Рубашки поглаженные где?
Оля медленно опустила корзину с бельем на пол. В голове звенела пустота. Мир, который она строила, штопала, клеила и берегла, только что рухнул. Ее не просто лишили отпуска. Ей указали ее место — место у параши, пока «белые люди» будут пить коктейли и дышать бризом.
— На гладильной доске, — ответила она механически.
— Вот и умница. Не скучай тут. Я звонить буду, проверять, как вы.
Через десять минут входная дверь хлопнула. Наступила тишина, нарушаемая только плачем ребенка. Оля стояла посреди коридора, вдыхая остатки его парфюма, и понимала: эти две недели станут для нее адом. Но не из-за детей. А из-за осознания, что она живет с предателем.
Она пошла в детскую, взяла на руки рыдающего сына, прижала к груди.
— Тише, маленький, тише, — зашептала она, раскачиваясь из стороны в сторону. — Папа уехал. Папа устал. А мы с тобой сильные. Мы справимся.
В кармане халата пиликнул телефон. Сообщение от свекрови. Оля открыла мессенджер, и буквы поплыли перед глазами.
Фотография: билеты бизнес-класса. И подпись: «Олечка, не дуйся на Андрюшу. Женская доля — терпеть и ждать. Зато муж довольный вернется. Ты там за цветами моими присмотри, пока нас не будет, ключи у соседки».
Оля сползла по стене на пол, сжимая телефон так, что, казалось, треснет экран. Слезы, которые она сдерживала весь вечер, наконец хлынули — горькие, злые, очищающие.
Терпеть и ждать? Присмотреть за цветами?
— Ну уж нет, — прошептала она в темноту детской. — Это вы меня плохо знаете, Тамара Игоревна.
Первые сутки после отъезда мужа прошли как в тумане. Квартира казалась неестественно пустой, хотя двое детей создавали шума больше, чем рота солдат. Оля двигалась на автопилоте: сменить подгузник, сварить кашу, разнять драку из-за машинки, покачать, помыть, уложить. Но в этой механической карусели появилась новая, пугающая нота — звенящая тишина в те моменты, когда дети засыпали. Раньше эту тишину заполнял бубнеж телевизора или храп Андрея, теперь же она давила на уши, оставляя Олю наедине с ее мыслями.
На кухонном столе, придавленный сахарницей, лежал конверт. Андрей оставил его перед уходом, бросив небрежно: «Тут на хозяйство. Не шикуй, продукты в холодильнике есть».
Оля открыла его только вечером второго дня, когда уложила детей. Внутри лежала одна оранжевая купюра. Пять тысяч рублей.
Пять тысяч. На две недели. На троих. При том, что у младшего заканчивалась смесь, а старшему нужны были новые сандалии в сад, потому что старые натирали.
Внутри что-то оборвалось. Это была не просто жадность. Это было изощренное издевательство, проверка на прочность. «Посмотрим, как ты выкрутишься, пока я буду есть омаров». Он прекрасно знал цены. Он знал, сколько стоит банка гипоаллергенной смеси. Значит, он хотел, чтобы она унижалась. Чтобы звонила и просила.
Телефон на столе ожил, завибрировав требовательно и весело. Видеозвонок. «Любимый».
Оля секунду смотрела на экран, решая — сбросить или ответить. Палец сам потянулся к зеленой кнопке. Ей нужно было увидеть его глаза.
— Привет, домоседам! — лицо Андрея заняло весь экран. Он был румяный, уже слегка загоревший, в новой белой футболке. За его спиной шумело бирюзовое море и кричали чайки. Контраст с ее полутемной кухней, где пахло скисшим молоком и валерьянкой, был таким разительным, что Олю замутило.
— Привет, — сухо сказала она.
— Ну как вы там? Справляешься? — он откусил что-то сочное, похожее на персик.
— Миша температурит, зубы. Смесь заканчивается. Андрей, ты оставил пять тысяч. Ты серьезно?
— Ой, ну началось! — он поморщился, и картинка дернулась. Рядом возникло лицо Тамары Игоревны в широкополой шляпе.
— Олечка, здравствуй! — пропела свекровь. — Что ты мужа с первых минут грузишь? Дай человеку расслабиться! Мы только на пляж пришли. Пять тысяч — нормальные деньги, если с умом тратить. Кашку свари, супчик постный. Полезно для фигуры, кстати, тебе не помешает. А смесь… ну, переведи на кефир, раньше всех кефиром кормили, и ничего, богатыри выросли!
Оля смотрела на этих двоих — сытых, довольных, купающихся в солнце и собственной правоте. Они были командой. Закрытым клубом, куда ей вход воспрещен.
— На кефир? — переспросила Оля тихо. — Мише восемь месяцев, у него аллергия на коровий белок. Вы забыли, Тамара Игоревна? Или вам плевать?
— Не хами матери! — рявкнул Андрей, мгновенно теряя благодушие. — Тебе задачу поставили — выживай. Я деньги зарабатываю, я их и распределяю. Все, связь дорогая. Цветы не забудь полить!
Экран погас.
Оля сидела неподвижно минут десять. В груди, там, где раньше ныла обида, теперь разгорался холодный, злой огонь.
«Выживай». «Тебе задачу поставили».
Она встала, подошла к подоконнику, где стояла коллекция фиалок свекрови — ее гордость, ее «зеленые детки», за которыми Оля должна была ухаживать как за святыней.
Рука сама потянулась к горшкам. Не полить.
Оля взяла крайний горшок, самый пышный, и медленно, с наслаждением перевернула его над мусорным ведром. Земля с глухим стуком вывалилась в пакет с картофельными очистками. Следом полетел второй. Третий.
Это был бунт. Бессмысленный и беспощадный, но он стал спусковым крючком.
— Хватит, — сказала она вслух в пустоту кухни. — Хватит быть удобной бесплатной прислугой.
Она достала с верхней полки шкафа старый ноутбук. Он пылился там два года, с тех пор как она ушла в первый декрет. Андрей всегда говорил: «Зачем тебе работать? Я мужик, я обеспечу. Твое дело — борщи». И она верила. Расслабилась. Потеряла хватку. Превратилась в зависимое существо, которое выпрашивает на колготки.
Ноутбук загружался мучительно долго, кряхтя вентилятором. Оля нашла свою старую почту, профили на фриланс-биржах. До декрета она была хорошим переводчиком технических текстов. Не гением, но надежным спецом.
Рейтинг, конечно, упал. Портфолио устарело. Но руки помнили.
В два часа ночи она, с красными глазами, но странным азартом, откликнулась на пять заказов. В трех отказали сразу. Четвертый молчал. А пятый — срочный перевод инструкции к китайскому станку, «горело» еще вчера — ответил.
«Сделаете к утру? Платим двойной тариф».
Сумма была небольшая — четыре тысячи. Но это были ЕЕ четыре тысячи. Не выпрошенные, не выданные «на хозяйство».
Она варила кофе, стараясь не греметь туркой. Спать хотелось неимоверно, тело ломило, Миша просыпался каждые сорок минут. Но Оля садилась за клавиатуру, и строчки английского текста выстраивались в предложения. Это была ее терапия. Ее возвращение к себе. С каждым переведенным абзацем она словно возвращала себе кусочек личности, которую Андрей планомерно стирал последние годы.
Утром, когда дети еще спали, на карту упали деньги. 4200 рублей.
Оля смотрела на уведомление банка и плакала. Не от горя. От облегчения. Она может. Она не беспомощна.
Она собрала детей и пошла в магазин. Купила самую дорогую смесь для Миши. Купила старшему сандалии. А себе — пирожное. То самое, которое любила в студенчестве.
Придя домой, она выгребла из шкафа все рубашки Андрея. Те, что он не взял с собой. Сняла их с плечиков, скомкала и запихнула в дальний угол антресолей, в пыльный мешок.
Его место в шкафу освободилось.
Она развесила там свои платья. Даже те, в которые уже не влезала. Пусть висят. Пусть занимают пространство.
Вечером снова позвонил Андрей.
— Ну что, деньги целы? Не профукала еще? — голос был ленивым, пьяноватым.
— Целы, — спокойно ответила Оля. — Цветы твоей мамы, кстати, завяли. Все. Видимо, климат им не подошел.
— В смысле завяли?! — он поперхнулся. — Ты что, не поливала?!
— Поливала, — соврала она, глядя ему прямо в глаза через экран. — Наверное, они просто чувствовали плохую энергетику. Отдыхай, дорогой. У меня много дел.
Она нажала «отбой» первой. Впервые за пять лет брака.
Сердце колотилось как бешеное. Она понимала: это только начало. Когда он вернется и увидит пустые горшки, скандал будет грандиозным. Но страха не было. Было понимание: у нее есть две недели, чтобы заработать подушку безопасности. И она будет пахать по ночам, пить литры кофе, падать от усталости, но к его приезду у нее будет свой счет. Счет, о котором он не узнает. Это будет ее цена свободы.
Дни слились в одну сплошную полосу препятствий, где день и ночь поменялись местами. Днем Оля была мамой-роботом: кормила, гуляла, мыла, разнимала, утешала. Но как только город погружался в сон, а в детской устанавливалась тишина, начиналась её настоящая жизнь. Жизнь, где она была не «принеси-подай», а специалистом.
Заказы шли. Сначала туго, со скрипом, но старые клиенты, увидев знакомую фамилию на бирже, начали подкидывать работу. Технические переводы — скучные, сухие инструкции к насосам и спецификации для строительных смесей — казались Оле поэзией. В этих текстах была логика. В них был порядок, которого так не хватало в её хаотичной жизни. И, главное, за них платили.
К десятому дню «отпуска» мужа на её тайном счете скопилось уже восемнадцать тысяч рублей. Сумма небольшая по меркам столицы, но для Оли это был капитал. Это была её «броня».
Кризис случился на одиннадцатый день.
Вечером, когда Оля мыла посуду после ужина, вода в раковине вдруг перестала уходить. Грязная, жирная жижа начала подниматься вверх, булькая и источая тошнотворный запах. Оля замерла с губкой в руке.
Раньше, до Турции, сценарий был бы предсказуем: звонок Андрею, его недовольное ворчание («Опять ты там что-то запихала, у всех жены как жены, а у нас засоры»), ожидание его прихода, потом час его героической возни под мойкой с комментариями о её безрукости. И в финале — её чувство вины и благодарности спасителю.
Но Андрей был за три тысячи километров, пил «Пина коладу» и слушал шум прибоя.
Оля посмотрела на часы. Восемь вечера. Вызывать сантехника — это минимум две тысячи. Жаба, та самая, которую в ней взрастил муж своей экономией, квакнула и сжала горло.
— Ну уж нет, — сказала Оля жирной воде. — Хрен вам, а не мои деньги.
Она открыла YouTube. Ввела в поиск: «Как прочистить сифон на кухне. Видео для чайников».
На экране появился бодрый мужчина в комбинезоне, который за пять минут объяснил устройство этой нехитрой конструкции. Оля нашла в ящике с инструментами мужа разводной ключ (к которому ей раньше запрещалось прикасаться под страхом смертной казни), поставила под раковину тазик и полезла в темное нутро кухонного шкафа.
Пахло там сыростью и старой картошкой. Руки дрожали. Было страшно сорвать резьбу, затопить соседей, сломать всё окончательно.
Но когда гайка поддалась и грязная вода хлынула в таз, Оля испытала странное, почти эйфорическое чувство. Она вычистила сифон, вытащив оттуда комок волос и жира, промыла, собрала всё обратно. Включила воду.
Воронка закрутилась, и вода с веселым свистом ушла в трубу. Ни капли мимо.
Оля сидела на полу кухни, вытирая руки старой тряпкой, и смеялась. Тихо, чтобы не разбудить детей.
Это было так просто. Господи, это было так элементарно! А Андрей годами подавал эту процедуру как сложнейшую инженерную операцию, доступную только избранным обладателям Y-хромосомы. Он создавал миф о своей незаменимости на пустом месте, культивируя в ней беспомощность.
«Я могу сама, — стучало в висках. — Я могу починить раковину. Я могу заработать деньги. Я могу вырастить детей. Зачем мне тогда этот вечно недовольный пассажир с претензиями?»
Звонок раздался через час. Андрей.
— Привет, Золушка! — голос был веселым, но с ноткой тревоги. Видимо, он чувствовал, что она ускользает. За последние дни Оля почти перестала писать первой, отвечала односложно, не жаловалась. Это ломало его шаблон.
— Привет, — Оля помешивала кофе, глядя в темное окно.
— Чего такая тихая? Уморилась? Я ж говорил, без мужика в доме тяжело.
— Нормально, Андрей. Раковина засорилась, я почистила.
Пауза. Тяжелая, недоверчивая.
— Ты? Сама? — он хмыкнул. — Не ври. Сантехника вызывала? На какие шиши? Я же сказал — денег больше не дам. Или у матери заняла?
— Сама, Андрей. Руками. Там делов на пять минут.
— Ну-ну, — в его голосе прорезалось раздражение. — Смотри, зальешь соседей — я платить не буду. Ты вечно лезешь, куда не надо. Лучше скажи, мама спрашивает, ты её фиалки подкармливала? Там бутылочка специальная на подоконнике.
Оля посмотрела на пустые горшки, сиротливо стоящие в ряд. Землю она выкинула, а сами горшки вымыла и поставила сушиться. Теперь они напоминали черепа на заборе.
— Конечно, — солгала она легко и вдохновенно. — Ухаживаю как за родными. Они так расцвели, Андрей, ты не представляешь. Просто джунгли.
— Вот и хорошо. Ладно, давай спать. У нас завтра экскурсия в каньон, вставать рано. Завидуешь небось?
— Нет, — честно ответила Оля. — Не завидую. У меня тут свои экскурсии. Спокойной ночи.
Она положила трубку и почувствовала, как внутри всё звенит от напряжения. Но это был не страх. Это был азарт охотника, который расставляет капкан.
Оставалось два дня.
За эти два дня Оля сделала то, на что не решалась три года. Она провела ревизию квартиры. Не просто уборку, а зачистку.
Она собрала все разбросанные носки Андрея, все его журналы про автомобили, которые валялись в туалете, все его «важные железки» с балкона. Всё это было сложено в коробки и убрано с глаз долой. Квартира стала дышать. Пространство освободилось.
Вечером перед его приездом она приготовила ужин. Не праздничный стол с гусем и тремя салатами, как требовала традиция («встречай кормильца достойно»). Она сварила детям суп, а себе заказала суши. На свои заработанные деньги.
Когда курьер привез пакет, Оля накрыла на стол. Зажгла свечу. Налила себе бокал вина (бутылка стояла в баре с Нового года).
Она праздновала. Праздновала окончание своего внутреннего рабства.
Завтра вернется Андрей. Завтра будет скандал из-за цветов, из-за «неправильной» еды, из-за её «непокорного» взгляда. Но это будет завтра.
А сегодня она сидела в чистой кухне, ела «Филадельфию» и смотрела на свое отражение в темном стекле духовки. Там больше не было загнанной домохозяйки в растянутой футболке. Там была женщина с прямой спиной и жестким взглядом, которая точно знала, сколько стоит её час работы и сколько стоит её спокойствие.
— Я маму повезу в Турцию, а ты посидишь, — прошептала она, передразнивая мужа. — Спасибо, милый. Я посидела. Я очень продуктивно посидела.
В дверь позвонили. Оля вздрогнула. Неужели раньше приехали?
Но это была соседка, баба Валя.
— Оленька, там у меня соль закончилась, не выручишь? — старушка заглянула через плечо Оли, увидела суши, вино, горящую свечу. — Ой, у тебя праздник какой? Или гостей ждешь?
— Нет, баба Валя, — улыбнулась Оля странной, загадочной улыбкой. — Я провожаю. Провожаю свою прошлую жизнь.
Она насыпала соседке соли, закрыла дверь и пошла спать. Завтра предстоял бой. И впервые в жизни Оля была уверена, что выйдет из него победителем. Чемодан с вещами Андрея, который она мысленно уже собрала, стоял у неё в голове на самом видном месте. Осталось только материализовать его в реальности.
Замок щелкнул в полдень субботы. Этот звук, раньше вызывавший у Оли рефлекторное желание поправить прическу и бежать на кухню проверять суп, сегодня отозвался в ней лишь холодной собранностью. Она сидела в кресле с книгой (детской, но всё же книгой, а не с тряпкой), одетая в джинсы и чистую белую рубашку. Миша спал на балконе, старший был в садике.
Дверь распахнулась, впуская в квартиру запах дьюти-фри, чужого солнца и самоуверенности.
— Мы дома! — гаркнул Андрей, вваливаясь с чемоданами.
Следом вплыла Тамара Игоревна. Загорелая до черноты, в новой соломенной шляпе и цветастом сарафане, она выглядела как рекламный буклет «Счастливая старость».
— Ой, духота какая у вас! — поморщилась свекровь, даже не поздоровавшись. — Андрюша, открывай окна. Ну, где наша золушка? Встречайте путешественников!
Оля вышла в коридор. Неспешно. Молча.
Андрей, ожидавший, видимо, броска на шею или хотя бы суетливой беготни вокруг его персоны, замер с пакетами в руках.
— Привет, — бросил он, оглядывая её. — Чего стоишь? Разбирай пакеты. Там грязное белье, сразу в стирку кидай, а то запрело всё. И жрать давай, мы в самолете не ели, экономили.
Он протянул ей пакет. Оля не шелохнулась. Руки её остались скрещенными на груди.
— Пакет поставь на пол, — сказала она ровно. — Стирать свои вещи будешь сам. Или мама поможет.
Тишина, повисшая в коридоре, была плотной, ватной. Тамара Игоревна сняла очки, обнажив белые круги вокруг глаз.
— Олечка, ты не заболела? — голос свекрови был пропитан ядом, замаскированным под заботу. — Андрюша устал, с дороги, а ты ему концерты устраиваешь?
— Я здорова, Тамара Игоревна. Впервые за пять лет абсолютно здорова. Кстати, ваши фиалки на кухне. Можете проведать.
Свекровь, почуяв неладное, семенила на кухню. Через секунду оттуда раздался вопль, полный трагизма, достойного греческой сцены.
— Убили! Ироды! Засушили! Андрюша, ты посмотри!
Андрей бросил чемодан и кинулся на крик. Оля медленно пошла следом.
Картина была эпичной: Тамара Игоревна стояла перед пустыми, вымытыми горшками, прижимая руки к груди.
— Ты что наделала?! — Андрей развернулся к жене, лицо его налилось бурой кровью. — Я же просил! Я же звонил! Ты специально? Чтобы матери больно сделать?
— Специально, — кивнула Оля. — Так же специально, как ты оставил меня с двумя детьми и пятью тысячами на две недели. Твоя мама переживет потерю цветов. А я пережила потерю иллюзий.
— Ты про пять тысяч опять? — он шагнул к ней, нависая. Раньше Оля бы сжалась. Сейчас она смотрела на него, как смотрят на неприятное насекомое. — Да ты неблагодарная тварь! Я тебя кормлю, пою, одеваю! Я тебя на море хотел вывезти в следующем году!
— В следующем? — Оля усмехнулась. — Когда мама снова устанет? Нет, Андрей.
Она подошла к столу, где лежал тот самый конверт. В нём лежали те самые пять тысяч рублей. Одной купюрой. Она к ним не притронулась.
— Забери, — она бросила конверт на стол. — Мне твои подачки не нужны. Я заработала сама. И на еду, и на памперсы, и на суши.
— Чего? — он опешил. — Как заработала? Телом, что ли?
— Головой, Андрей. Той самой, которую ты считал пустой. Я восстановилась на бирже переводов. За две недели я заработала тридцать тысяч. По ночам. Пока ты спал в отеле «все включено».
Андрей моргнул. Информация не укладывалась в его голове. Бунт на корабле, где он был капитаном, казался невозможным.
— Ну… молодец, — буркнул он, сбавляя тон. — В дом пригодится. Ладно, проехали. Давай обедать, я борща хочу. А с цветами потом разберемся, купим маме новые.
Он был уверен, что инцидент исчерпан. Жена «погавкала», показала зубы, но теперь всё вернется на круги своя. Он же приехал. Хозяин.
— Борща не будет, — сказала Оля. — И меня здесь не будет.
Она вышла в коридор и выкатила из спальни свой чемодан. Тот самый, старый, с которым они ездили в свадебное путешествие. Рядом стояли две сумки с детскими вещами.
— Ты чего это удумала? — голос Тамары Игоревны дрогнул. — К маме побежишь жаловаться? Разводиться вздумала? Из-за поездки? Ой, дура-а-а… Кому ты нужна с прицепом?
— Не ваше дело, Тамара Игоревна, — отрезала Оля. — Андрей, я подаю на развод. Детей я забираю. Пока поживу у родителей, потом сниму квартиру. На алименты подам завтра.
— Стой! — Андрей схватил её за руку. Больно. — Ты офонарела? Какой развод? Я муж твой! Ну съездил отдохнуть, ну с кем не бывает? Я же тебе подарок привез!
Он полез в карман шорт и вытащил магнитик. Пластиковый, яркий, с надписью «Turkey».
— Вот, — он протянул его ей. — И рахат-лукум там в чемодане.
Оля посмотрела на этот магнитик. Цена ему была один евро. Цена их браку оказалась такой же.
«Я маму повезу в Турцию, а ты дома с детьми 2 недели посидишь» — эта фраза снова прозвучала в её голове, но теперь она не причиняла боли. Она была просто фактом биографии.
— Оставь себе, — сказала Оля, высвобождая руку. — Повесишь на холодильник. Будешь смотреть и вспоминать, как променял семью на мамин комфорт.
— Ты не уйдешь! — заорал он. — Я детей не отдам!
— Отдашь. Ты с ними часа не выдержишь. Ты даже не знаешь, какая у Миши смесь и где лежат колготки старшего.
Она открыла дверь. На лестничной клетке было светло и пахло жареной картошкой. Обычный мир, в котором ей теперь предстояло строить новую жизнь.
— Андрюша, не держи её! — закричала свекровь, понимая, что теряет контроль. — Пусть валит! Приползет через неделю, когда деньги кончатся! Гордая какая выискалась!
Оля подхватила сумки. Тяжело. Но эта тяжесть была приятной. Это была тяжесть её собственной жизни, которую она теперь держала в своих руках.
— Не приползу, — сказала она, не оборачиваясь. — Я научилась чинить раковины, Андрей. А чинить твою жизнь я больше не буду.
Дверь захлопнулась.
Оля вызвала лифт. Пока кабина ехала вниз, она прижалась лбом к холодному зеркалу и заплакала. Но это были слезы не горя, а облегчения. Как после тяжелой болезни, когда температура наконец спала.
Внизу её ждало такси. В телефоне пиликнуло уведомление: пришла оплата за новый заказ.
Жизнь продолжалась. И она обещала быть трудной, но честной.
Этот рассказ — не призыв рушить семьи при первой обиде. Это напоминание о том, что уважение — фундамент брака. Если его нет, никакие «ради детей» не склеят разбитую чашку. Оля смогла выбрать себя, потому что поняла: лучше быть счастливой мамой-одиночкой, чем прислугой при муже-нарциссе.
