— Вот скажи, мама, что бы ты без меня делала? — с добродушной ухмылкой спросил Павел, закручивая последний шуруп в новой полке на кухне.
Людмила Павловна, его мать, невысокая, довольно невзрачная женщина с цепким взглядом маленьких глаз, сокрушенно вздохнула и провела ладонью по гладкой поверхности столешницы.
— И не говори, сынок. Пропала бы совсем. Ты у меня один такой, рукастый. Вся опора.
Ирина, жена Павла, стоявшая у плиты, почувствовала, как внутри неприятно колет. Эта фраза, «один такой», звучала в их квартире все чаще. Свекровь, после выхода на пенсию, зачастила в гости. Раньше ее визиты были редкими и короткими, а теперь она могла приехать с утра и остаться до позднего вечера, находя для сына тысячу мелких дел: то кран у нее подтекает, то розетка искрит, то вот теперь — полку на кухне у невестки прибить. Якобы Ирине же нужнее.
— Паш, ты чай будешь? — спросила Ира, стараясь, чтобы ее голос звучал ровно.
— Конечно, буду, Иришка, — отозвался он, любуясь своей работой. — Смотри, как здорово получилось. Теперь все твои баночки-скляночки поместятся.
Людмила Павловна обошла кухню, оглядывая ее хозяйским взглядом.
— Квартира у вас, конечно, хорошая. Просторная, светлая, — произнесла она как бы между прочим. — Только вот район… Далековато от меня. Мне к вам добираться — целое приключение. Два автобуса, потом пешком. Ноги уже не те.
Ира промолчала. Эта двухкомнатная квартира в новостройке была свадебным подарком ее родителей. Они продали старую бабушкину «однушку», добавили накопления и вручили молодым ключи со словами: «Живите, дети, и стройте свое счастье». Павел тогда был на седьмом небе. Его родители, жившие скромно, ничего подобного подарить не могли, и он с энтузиазмом взялся за ремонт. Сам клал ламинат, клеил обои, собирал мебель. Ира была ему безмерно благодарна. Первые два года их жизни здесь были почти идеальными.
А потом Людмила Павловна вышла на пенсию, и идиллия начала давать трещины.
— Вот была бы у меня прописка в этом районе, — продолжила свекровь, присаживаясь за стол и беря из вазочки печенье, — я бы в вашу поликлинику ходила. У нас там врачей толковых не осталось, одни практиканты. А тут, говорят, специалисты хорошие.
Павел, наливая себе чай, кивнул:
— Да, мам, поликлиника у нас отличная.
Ира поставила перед свекровью чашку.
— Людмила Павловна, но для этого не обязательно прописываться. Можно просто прикрепиться к поликлинике по заявлению.
Глаза свекрови на секунду блеснули холодом, но она тут же снова надела маску обиженной кротости.
— Ох, Ирочка, где уж мне, старой, разбираться во всех этих тонкостях. Заявления, очереди… Мне бы по-простому. Да и ладно, что уж говорить. Не буду вам мешать.
Вечером, когда они остались одни, Павел вдруг сказал:
— А может, и правда маму пропишем? Ну, временно. Ей же только для поликлиники. Какая нам разница?
Ира замерла.
— Паш, зачем? Это же фиктивная регистрация. Ей действительно нужно просто написать заявление, и все. Я могу сама с ней сходить, помочь.
— Да брось ты, — отмахнулся он. — Вечно ты все усложняешь. Мама попросила. Ей так будет спокойнее. Тебе что, жалко?
«Жалко» было не то слово. Иру настораживала сама постановка вопроса. Это была ее квартира, подарок ее родителей. И появление здесь прописанной свекрови, пусть и временно, казалось ей нарушением каких-то невидимых границ.
— Мне не жалко, — осторожно ответила она. — Просто это кажется… странным. И ненужным.
— Ну вот, я так и знал, — нахмурился Павел. — Моя мать для тебя — чужой человек.
С этого разговора все и началось. Тема прописки всплывала снова и снова. Людмила Павловна жаловалась сыну по телефону на здоровье, на плохих врачей, на то, как ей тяжело одной. Павел мрачнел, ходил по квартире из угла в угол и срывался на Ирину по мелочам.
— Ты не понимаешь, она всю жизнь на меня положила! — кричал он в одном из споров. — Отец умер, когда мне десять было. Она меня одна тянула! А ты сейчас из-за какой-то формальности нос воротишь!
— Да не формальность это, Паша! — пыталась достучаться до него Ира. — Это моя квартира! Моих родителей! Почему твоя мама вдруг должна быть здесь прописана?
— Потому что она моя мать! И потому что я в эту квартиру вложил не меньше твоего! — выпалил он.
Ира опешила.
— Что ты вложил?
— Все! — он обвел руками комнату. — Этот ремонт кто делал? Я! Стены эти кто ровнял? Полы кто стелил? Я своими руками из этой бетонной коробки дом сделал! Так что я имею на него такое же право, как и ты!
Это был удар под дых. Ира никогда не умаляла его заслуг. Она всегда им гордилась, хвалила его перед подругами и родными. Но она и представить не могла, что он использует свой труд как аргумент в споре о собственности.
Они помирились, но осадок остался. Ира все чаще замечала, что Павел смотрит на нее как-то иначе. Словно оценивающе. А Людмила Павловна, приезжая, теперь вела себя еще увереннее. Она уже не просила, а мягко требовала.
— Пашенька, отвези меня в тот большой гипермаркет на выезде из города. У вас же машина есть. А то мне с сумками тяжело.
— Пашенька, у меня телевизор сломался. Надо новый купить. Ты же разбираешься, выбери хороший. У меня пенсия маленькая, сама не потяну.
Павел, чувствуя вину за то, что «не может» прописать мать, безотказно выполнял все ее просьбы. Он купил ей телевизор, потом новый холодильник, потом оплатил установку кондиционера. Их семейный бюджет, который они вели вместе, начал трещать по швам.
— Паш, мы же откладывали на отпуск, — робко сказала Ира, увидев очередное списание с их общего счета.
— Какой отпуск? — огрызнулся он. — Матери нужнее. Она одна, ей помочь некому.
Однажды Ира вернулась с работы раньше обычного и застала в квартире риелтора. Мужчина в строгом костюме ходил по комнатам, а Людмила Павловна с Павлом что-то ему увлеченно рассказывали.
— …и лоджия большая, застекленная, — говорил Павел. — Район хороший, инфраструктура…
Увидев Ирину, все трое замолчали.
— А что здесь происходит? — ледяным тоном спросила она.
— Иришка, ты чего так рано? — засуетился Павел. — А мы это… просто прицениваемся. Узнаем, сколько наша квартира сейчас стоит. Для интереса.
— Для интереса? — Ира посмотрела на смертельно бледную свекровь, потом на риелтора. — Вы не могли бы нас оставить?
Когда риелтор ушел, Ира села на диван. Сил стоять не было.
— Объясни, — тихо попросила она.
Павел мялся.
— Ну… мы тут с мамой подумали. Эта квартира для нас двоих великовата. А ей в ее «хрущевке» тесно. Вот мы и решили… может, продать эту и купить две? Одну поменьше — нам. И одну — маме. Рядом с нами. И ей помощь, и нам спокойнее.
Людмила Павловна тут же подхватила:
— Ирочка, ты не подумай! Я же для вас стараюсь. Пашеньке будет легче, не надо будет ко мне через весь город мотаться. Я бы вам и с обедами помогала, и внуки пойдут — я всегда рядом. Это же так удобно!
Ира смотрела на них и не верила своим ушам. Они все решили за нее. В ее квартире. Они собирались продать подарок ее родителей, чтобы купить жилье для свекрови.
— Нет, — сказала она твердо. — Мы ничего продавать не будем.
— Почему это? — взвился Павел. — Это же логично! Это справедливо!
— Справедливо? — Ира медленно поднималась с дивана. Внутри все клокотало от ярости и обиды. Все эти месяцы манипуляций, упреков, потраченных денег — все это было ради одной цели. Выжить ее с ее же территории.
— Да! Я в этот дом душу вложил! А ты цепляешься за него, как будто это твое единоличное владение! Мы семья или кто?
И тут ее прорвало. Все, что она сдерживала, выплеснулось наружу.
— А с какой стати ты претендуешь на квартиру, которую подарили мне родители? — не вытерпела Ира, и ее голос сорвался на крик. — С какой стати твоя мама решает, что нам делать с моим имуществом? Ты вложил сюда свой труд? Спасибо тебе большое! Я это ценила, пока ты не начал тыкать мне этим в лицо на каждом шагу! Но мои родители вложили сюда реальные деньги! Огромные деньги, которые они копили годами! Чтобы у их дочери был свой угол! А не для того, чтобы твоя мама решала свои жилищные проблемы за наш счет!
Она перевела дух и посмотрела на ошеломленного Павла и его мать, с лица которой слетела маска добродетели, обнажив хищное, злое выражение.
— Ты говоришь, ты вложил душу? А где была твоя душа, когда ты тратил наши общие деньги на ее прихоти? Где была твоя справедливость, когда ты за моей спиной водил сюда риелторов? Это не семья, Паша. Это какой-то сговор.
— Да как ты смеешь так с матерью разговаривать! — опомнился Павел.
— Это я не смею? — горько усмехнулась Ира. — В моем собственном доме?
Людмила Павловна схватилась за сердце.
— Ох, плохо мне… Давление… Сынок, воды…
Но Ира уже не верила в этот театр.
— Вода на кухне. А вам, Людмила Павловна, пора домой. Автобусы еще ходят.
Павел подскочил к матери, засуетился, подал ей стакан воды. Он бросал на Ирину полные ненависти взгляды.
— Ты пожалеешь об этом, — процедил он. — Ты просто эгоистка.
— Возможно, — спокойно ответила Ира. — Но это лучше, чем быть наивной дурочкой, которую пытаются обвести вокруг пальца самые близкие люди.
В ту ночь Павел спал на диване в гостиной. Они почти не разговаривали. На следующий день он собрал сумку с самыми необходимыми вещами.
— Я поживу у мамы, — бросил он, не глядя на Ирину. — Пока ты не придешь в себя и не извинишься.
— Можешь не ждать, — тихо ответила она, глядя в окно.
Он ушел, громко хлопнув дверью. В квартире воцарилась оглушительная тишина. Ира обвела взглядом комнату: вот диван, который они выбирали вместе, вот картина, которую купили на блошином рынке, вот полка, которую он прикрутил всего несколько дней назад. Все это было наполнено воспоминаниями, которые теперь казались фальшивыми.
Прошла неделя. Павел не звонил. Зато позвонила общая подруга Света.
— Ир, привет. Ты как? Мне тут Пашка звонил, жаловался. Говорит, ты его мать из дома выгнала и его самого следом.
— Я никого не выгоняла, Света. Я просто отказалась продавать свою квартиру, чтобы купить жилье его маме.
— Понятно, — вздохнула подруга. — Он там, похоже, под полным ее влиянием. Она ему напевает, что ты его не ценишь, что он без своего угла, бесправный. Он и верит.
Еще через неделю Павел приехал за остальными вещами. Он был не один. С ним пришла Людмила Павловна. Она прошла в квартиру, не поздоровавшись, и начала указывать сыну, что забирать.
— Вот эту соковыжималку забирай, я тебе ее дарила. И набор инструментов, конечно. И стул компьютерный, ты на него сам зарабатывал.
Она вела себя так, будто они делили имущество после десятилетий брака. Павел молча складывал вещи в коробки. В его взгляде не было ничего, кроме холодной отчужденности. Он как будто пытался доказать и ей, и себе, что он тоже что-то «вложил» и теперь забирает свое.
Когда последняя коробка была вынесена, Людмила Павловна остановилась в дверях.
— Останешься одна в своих хоромах, — с нескрываемым злорадством произнесла она. — Ни мужа, ни семьи. Посмотрим, как ты запоешь.
Ира ничего не ответила. Она просто закрыла за ними дверь на все замки. Подошла к окну и увидела, как Павел грузит коробки в машину. Его мать стояла рядом, что-то говорила, поправляя ему воротник куртки. Сын и мать. Единый, нерушимый фронт.
Ира опустилась на диван в пустой, гулкой квартире. Не было слез. Было только странное, опустошающее чувство освобождения. Да, она осталась одна. Но она отстояла себя и свои границы. Она поняла, что ее любовь и благодарность использовали как оружие против нее самой. И цена этого прозрения была высока — разрушенная семья. Но, глядя на ровные стены, которые он когда-то так старательно выравнивал, она впервые за долгое время почувствовала, что это снова ее дом. Только ее. И в нем наконец-то можно дышать свободно.
