Последние лучи сентябрьского солнца мягко стелились по паркету, окрашивая комнату в теплый медовый цвет. Я сидела на диване, укутавшись в мягкий плед, и наблюдала, как мой муж Максим аккуратно вешает на стену только что купленное УЗИ. На снимке было наше будущее, наша маленькая тайна, которая вот-вот должна была стать явью.
— Ну вот и готово, — удовлетворенно произнес он, отступая на шаг, чтобы оценить результат. — Теперь всякий, кто войдет, сразу будет знать, что в этом доме скоро появится наследник.
— Или наследница, — с улыбкой поправила я, поглаживая округлившийся живот.
Максим подошел, присел рядом и обнял меня. Его прикосновение было таким привычным и надежным.
— Не важно, кто. Главное, что наш. И мы его очень ждем.
В такие моменты жизнь казалась идеально выстроенной мелодией. Мы встречались всего полгода, когда я поняла — он тот самый. Свадьба была скромной, но счастливой. А потом, всего через два месяца после бракосочетания, две полоски на тесте возвестили о начале нового витка нашего счастья.
Ключ щелкнул в замке, и в прихожей раздался бодрый голос.
— Алло, население! Выходите встречать с гостинцами!
Это была Галина Петровна, моя свекровь. В ее руках, как всегда, дымился свежий, только что испеченный пирог. Запах ванилина и корицы мгновенно наполнил гостиную.
— Мам, ну я же говорил, не таскай тяжелое, — Максим по-мальчишечьи смущенно взял у нее сумку.
— Что вы, сынок, для семьи я ничего не пожалею! — она расцеловала меня в щеку, ее губы были мягкими и влажными. — А ты, Алисонька, хорошеешь с каждым днем. На тебе просто печать материнства. Видно, мой внучок хорошо себя чувствует.
— Спасибо, Галина Петровна, — я искренне улыбнулась. — Пирог, как всегда, пахнет волшебно.
— Это я по бабушкиному рецепту, с яблочками и изюмом. Для будущей мамы нужно самое лучшее.
Она прошла на кухню, как полноправный капитан, приняв командование над чайником и сервировкой. Я смотрела на нее и ловила себя на мысли, что мне невероятно повезло. У многих подруг свекрови — это источник вечного стресса, а моя будто сошла со страниц книги об идеальных отношениях.
Мы уселись за стол. Галина Петровна налила чай и, отломив кусочек пирога, с умилением смотрела на мой живот.
— Я уже и кроватку присмотрела, и колясочку. Всё только самое лучшее для нашего продолжателя рода. Вы только не переживайте, я вам во всем помогу. Всю свою мудрость передам.
— Мама, не дави на Алису, — вступился Максим, но в его голосе не было упрека, лишь легкая снисходительность. — Она сама во всем разберется.
— Да я не против, — честно сказала я. — Первый ребенок, страшновато, конечно. Опыт лишним не будет.
— Вот и умница, — свекровь потянулась через стол и погладила меня по руке. — Мы с тобой, Алиса, как две подруги. Мы всю эту науку материнства вместе одолеем. Я буду рядом. Всегда.
Ее слова согревали изнутри. После потери родителей несколько лет назад я особенно остро чувствовала потребность в семье, в этом тепле, в чувстве защищенности. И вот, казалось, я все это обрела.
Позже, когда Галина Петровна ушла, а Максим уснул, положив руку мне на плечо, я лежала в темноте и слушала его ровное дыхание. В окно светила луна, очерчивая серебристым контуром знакомые предметы в нашей спальне. В нашей спальне. В нашей квартире.
Мысленно я вернулась на год назад. Эта трехкомнатная квартира в хорошем районе была моей самой большой и тайной гордостью. Я купила ее на все деньги, оставленные мне бабушкой, буквально за полгода до знакомства с Максимом. Это была моя крепость, мой тыл, моя независимость. Когда наши отношения стали серьезными, я просто предложила ему переехать ко мне. Мы оформили временную прописку, и для всех, включая Галину Петровну, это была «наша общая» квартира, купленная, как они полагали, уже в браке. Я не видела причин афишировать истинное положение дел. Зачем? Ведь у нас была любовь, а теперь будет и ребенок.
Я повернулась на бок, к спящему Максиму.
«Если бы ты только знал, — прошептала я про себя, — что ключ от всего этого счастья не в твоих руках, а в моей банковской ячейке. Но это не важно. Главное, что у нас есть любовь и эта кроха, которая скоро родится».
Я закрыла глаза, чувствуя себя в полной безопасности. Ловушка, расставленная самой судьбой, захлопнулась для меня беззвучно. А я, счастливая и ничего не подозревающая, уже сидела внутри нее.
Роды начались внезапно, на две недели раньше срока. Это был стремительный и болезненный ураган, который вырвал меня из уютной реальности и швырнул в стерильные, пахнущие антисептиком стены роддома. Когда все закончилось, и измученное тело наконец отпустило боль, я услышала тихий плач.
— Поздравляем, у вас дочка, — голос акушерки звучал устало, но тепло.
Мне положили на грудь маленький, теплый комочек. Она была сморщенная, красная и невероятно прекрасная. Ее крошечные пальчики сжали мой палец с силой, которой я никак не ожидала. В глазах стояли слезы облегчения и счастья. Моя дочь. Наша с Максимом дочь.
Он появился в палате через час, бледный, с огромным букетом роз и растерянной улыбкой до ушей. Осторожно, будто я держала хрустальную вазу, взял дочку на руки. Его большие, неуклюжие ладони казались такими надежными.
— Она совсем крошечная, — прошептал он, зачарованно глядя на личико спящей малышки. — Здравствуй, папина радость. Алис, она невероятная. Спасибо тебе.
В тот момент, глядя на них двоих, я чувствовала себя завершенной. Это был тот самый пик счастья, о котором говорят в кино.
Эйфория длилась недолго. Уже к вечеру меня навестила Галина Петровна. Она влетела в палату, как торнадо, в развевающемся плаще и с огромной коробкой конфет.
— Ну, показывайте мне моего наследника! — громко произнесла она, целуя меня в щеку.
Максим, сидевший рядом, смущенно кашлянул.
— Мам, у нас девочка.
На лице свекрови на мгновение застыла маска изумления, будто он сообщил ей, что ребенок прилетел с Марса. Но она тут же оправилась, и ее лицо снова озарилось широкой, но уже какой-то напряженной улыбкой.
— Девочка? Ну что ж… Девочки — это тоже хорошо. Лапочка.
Она подошла к пластиковой колыбели у моей кровати и склонилась над спящей малышкой. Я наблюдала, как ее взгляд скользит по крошечному личику, и мне почудилось в нем не умиление, а легкую, почти незаметную тень разочарования.
— Ну ничего, — тихо, но очень отчетливо проговорила Галина Петровна, больше глядя на меня, чем на ребенка. — Первая ласточка. Следующий будет мальчик. Продолжатель рода. Наш, костяковский.
Воздух в палате вдруг стал густым и тяжелым. Слова повисли между нами, словно ядовитые испарения. Я почувствовала, как по спине пробежал холодок. Это была не шутка. В ее голосе звучала непоколебимая уверенность в том, как должны были сложиться их планы.
Максим, стоявший рядом, опустил взгляд и принялся изучать узор на линолеуме. Он молчал.
— Галина Петровна, — тихо начала я, пытаясь сдержать дрожь в голосе, — мы только что родили замечательную, здоровую девочку. Я не думаю о каком-то «следующем».
— Ах, деточка, что ты понимаешь? — она манерно махнула рукой, снова становясь милой и пушистой. — Все мамы сначала говорят «ни за что», а потом сами просят братика или сестричку для первенца. Это жизнь. Род должен продолжаться.
Она пробыла еще минут двадцать, щебетала о том, как обустроит детскую, какие распашонки купит, но приятное послевкусие от ее визита было безнадежно испорчено. После ее ухода в палате воцарилась гнетущая тишина.
— Макс, — наконец не выдержала я, — ты слышал, что твоя мама сказала?
Он вздохнул, подошел ко мне и взял за руку.
— Алис, не забивай себе голову. Мама просто всегда мечтала о внуке. Она от старомодных понятий, про «продолжателя рода». Не придавай значения. Ты же знаешь, она нас любит.
— Но это прозвучало так… как будто наша дочь для нее — брак, недоразумение какое-то. «Первая ласточка». Разве можно так говорить о новорожденном ребенке?
— Она имела в виду хорошо, просто не умеет красиво выражаться. Не ищи подтекста, — он потрепал меня по волосам, но в его глазах я увидела не понимание, а желание поскорее замять этот разговор. — Отдохни. У тебя впереди самое сложное.
Он снова замолчал, уставившись в телефон. А я осталась лежать одна со своими мыслями, глядя на спящую дочку. Ту самую «первую ласточку». Теплое чувство защищенности, которое согревало меня все эти месяцы, дало первую, едва заметную трещину. Сквозь нее подул холодный ветер одиночества.
Выписка из роддома оказалась не радостным возвращением домой, а пересечением невидимой границы в другую реальность. Ту самую, где я была не хозяйкой, а постоялицей.
Дверь в квартиру открыл сияющий Максим. Но за его спиной, словно тень, стояла Галина Петровна с моей дочкой на руках. Ребенка она не выпускала с момента встречи у подъезда.
— Входи, входи, доченька, осторожнее на порог, — голос свекрови звучал так, будто она встречала меня в своем доме.
Я медленно переступила порог, и меня охватило странное ощущение. Воздух в квартире пахнул по-другому — чужими духами, нашими духами, и пережаренным луком. В прихожей, на моей любимой вешалке из светлого дерева, висело длинное мохнатое пальто Галины Петровны, а рядом — ее разноцветные платки.
Я прошла в гостиную. На журнальном столике, где обычно лежали мои журналы по дизайну, теперь стояла огромная ваза с искусственными пионами — те самые, что я всегда терпеть не могла. На спинке моего дивана был наброшен вязаный плед ярко-синего цвета. Мой дом был стремительно перекраиваем под чужой вкус.
— Мама переехала к нам на время, пока ты с малышкой не войдешь в ритм, — пояснил Максим, снимая с меня куртку. — Я же на работе целый день, а ты одна… Мы с мамой решили, что так будет лучше.
— Я уже все обустроила, — подхватила Галина Петровна, перекладывая дочку в мои дрожащие руки. — Детскую переставила, как положено, по фэн-шую, чтобы энергия лучше циркулировала. И на кухне кое-что переместила, чтобы мне было удобнее готовить.
Моим первым порывом было крикнуть: «Это моя квартира! Верните все как было!» Но я была так измотана физически и эмоционально, что лишь кивнула и, прижав к груди дочь, побрела в спальню.
Наша с Максимом спальня оказалась единственным оплотом относительного спокойствия. Я прилегла, давая грудь дочке, и слушала, как за дверью гремит посудой и напевает свекровь. Она чувствовала себя здесь абсолютной хозяйкой.
Так начались мои дни в новом статусе — «молодой мамы на подхвате». Галина Петровна действительно делала все: готовила, убирала, стирала. Но каждая ее помощь была уколом. Она не помогала, она утверждала свою власть.
— Алиса, не так пеленаешь! — раздавался ее голос, стоило мне попытаться запеленать дочку. — В нашем роду детей так туго не пеленали. У нас кости нежные. Давай я.
И она выхватывала ребенка из моих рук, демонстрируя «правильный» метод.
— Ты что, суп без лаврового листа варишь? — сокрушенно качала она головой, заглядывая в кастрюлю. — Максим с детства привык к ароматному бульону. Ничего, я тебя научу.
Вечерами, когда Максим возвращался с работы, она встречала его у дверей с такими словами:
— Сынок, иди скорее, устал ведь. Я тебе наготовила. А то Алиса целый день с ребенком, ей не до готовки.
Она мастерски выстраивала картину: я — нерадивая, неопытная мать и жена, а она — спасительница, пришедшая навести порядок в хаосе моей жизни.
Однажды ночью дочка плакала особенно сильно. Я часами укачивала ее, пытаясь успокоить. Дверь в спальню скрипнула открылась.
— Опять не спит? — стояла в дверях Галина Петровна в халате. — Бессонные ночи — это тяжело. Максиму на работу, ему высыпаться надо.
Она не предложила помощь. Она констатировала проблему, причиной которой была я и мой ребенок, мешавшие спать ее сыну.
— Я справлюсь, — сквозь зубы прошипела я, чувствуя, как подкашиваются ноги от усталости.
— Как знаешь, — она фыркнула и удалилась.
Утром, за завтраком, Максим, помятый и сонный, сказал:
— Может, правда, мама поможет тебя ночью сменить? А то я сегодня еле на ногах стою.
Я посмотрела на него, на его искренне озабоченное лицо, и поняла, что он абсолютно слеп. Он не видел войны, которая шла в его доме. Он видел лишь заботливую маму и уставшую жену.
— Нет, — тихо, но твердо ответила я. — Я сама. Я ее мать.
Галина Петровна громко вздохнула и поставила перед Максимом тарелку с яичницей.
— Кушай, сынок. Тебе силы нужны. А мы тут как-нибудь сами.
В ее словах снова звучал тот самый подтекст: «Мы, женщины, как-нибудь выживем, лишь бы тебе, добытчику, было хорошо». И Максим это проглатывал. Он уткнулся в тарелку, избегая моего взгляда.
В тот день я впервые за две недели осталась одна. Максим ушел на работу, свекровь отправилась по своим делам, прихватив с собой коляску — «подышать воздухом с внучкой». Я ходила по квартире, смотря на следы чужого присутствия, и чувствовала себя чудовищно одинокой в собственном доме. Воздух был густым и тяжелым, как сироп. Это была не помощь. Это была медленная, методичная оккупация.
Тот вечер начался так же, как и предыдущие. Я едва держалась на ногах от усталости. Дочка, которую мы с Максимом назвали Софийкой, целый день была беспокойной, и ничто не могло ее утешить. Галина Петровна, как всегда, хозяйничала на кухне, громко гремела кастрюлями и настойчиво предлагала накормить ребенка манной кашей, от которой я категорически отказывалась, начитавшись о ее бесполезности для младенцев.
— Опять не спит? — свекровь вышла из кухни, вытирая руки об мой фартук. — Может, все-таки дашь ей кашки? Ребенок голодный, вот и кричит. Твое молоко, видно, пустое, не питательное.
Это была последняя капля. Нервы, истерзанные бессонными ночами, постоянной критикой и чувством, что я чужая в собственном доме, не выдержали.
— Галина Петровна, хватит! — мой голос прозвучал хрипло и неожиданно громко. — Хватит мне указывать! Я — мать этой девочки, и я сама решаю, чем и когда ее кормить! Ваша каша ей не нужна! И, пожалуйста, больше не трогайте мои вещи и не переставляйте все в квартире! Это мой дом!
Воцарилась тишина, звенящая и напряженная. Даже Софийка на мгновение замолчала, широко раскрыв глаза. Галина Петровна замерла с таким выражением лица, будто я плюнула ей в душу. Ее глаза сузились, губы поджались в тонкую белую ниточку.
Я стояла, тяжело дыша, чувствуя, как дрожат колени. Но вместе со страхом пришло и облегчение. Я наконец-то это сказала.
Идиллия длилась не больше пяти секунд. Лицо свекрови исказилось маской театрального страдания. Она сделала шаг назад, схватилась за сердце и громко, на весь дом, запричитала.
— Что это такое? Что я слышу? После всего, что я для вас сделала! Ночью не сплю, днем кручусь как белка в колесе! А она… она меня выгоняет? Из дома собственного сына!
В этот момент на пороге гостиной появился Максим. Он только что вернулся с работы, на лице — привычная усталость.
— Мам, что случилось? Алиса, почему ты кричишь?
— Сынок! — Галина Петровна с рыданием бросилась к нему, прижалась лбом к его плечу. — Сынок, я больше не могу! Она выживает меня отсюда! Я все для нее, все для внучки, а она… она говорит, что это ее дом, и мне тут не место! Я же только помогать хотела!
Она рыдала так убедительно, что на ее глазах действительно выступили слезы. Я смотрела на это представление, онемев от возмущения. Максим обнял мать, его лицо помрачнело. Он смотрел на меня поверх ее головы, и в его взгляде я увидела не понимание, а упрек.
— Алиса, ну что ты опять устроила? Мама же старается, помогает нам.
— «Помогает»? — прошептала я, чувствуя, как ком подкатывает к горлу. — Ты называешь это помощью? Она не помогает, Максим, она захватила нашу жизнь! Она указывает мне, как ухаживать за моим же ребенком, переставляет мои вещи, ведет себя так, будто это ее квартира!
— Так это же мелочи! — он повысил голос, гладя мать по спине. — Тебе что, трудно быть благодарной?
— Благодарной? — я рассмеялась, и смех мой прозвучал истерично и горько. — За что? За то, что меня унижают в моем же доме? За то, что мою дочь считают «первой ласточкой»? Ты вообще слышишь, что говоришь?
Галина Петровна вытерла слезы и с новыми силами набросилась на меня, но уже с холодной, ядовитой ноткой в голосе.
— А ты думала, будет легко? Родила девчонку и думаешь, все тебе должны аплодировать? Настоящая женщина должна родить наследника! Продолжателя фамилии! А ты что сделала? Испортила все!
Я не могла поверить своим ушам. Я смотрела на Максима, ожидая, что он сейчас прервет ее, вступится за меня, за свою дочь. Но он молчал, опустив голову. Его молчание было оглушительным. Оно кричало громче любых слов.
И тогда он поднял на меня глаза. В них не было ни любви, ни раскаяния. Только усталое раздражение и какая-то обреченность.
— Мама сказала выгнать тебя сразу после твоих родов, — тихо, но очень четко произнес он.
В комнате повисла абсолютная, звенящая тишина. Мозг отказывался воспринимать смысл этих слов. Я смотрела на мужа, не понимая.
— Что? — это был не вопрос, а хриплый выдох.
Максим вздохнул, словно сбрасывая с себя тяжелый груз, и заговорил быстрее, глядя в пол.
— Мы с ней думали, что ты не сможешь одна с ребенком. Что ты испугаешься, сломаешься. И просто отдашь его нам, а сама уедешь к своим. А квартиру… мы переоформим на семью. Но ты… ты все испортила. Своим характером. Своим упрямством. Ты не сломалась.
Его слова падали на меня, как удары молота. Каждое — отдельное предательство. План. Холодный, расчетливый план, который созревал, пока я носила его ребенка. Пока я верила в нашу семью. Они не просто не принимали меня. Они видели во мне инкубатор и временное неудобство, которое нужно было устранить, завладев всем — ребенком и жильем.
Я не плакала. Не кричала. Внутри меня все замерзло. Я смотрела на этого человека, своего мужа, и не узнавала его. Это был чужой, опасный незнакомец.
Галина Петровна смотрела на меня с плохо скрытым торжеством. Ее слезы высохли мгновенно.
— Вот видишь, как все бывает, — сказала она почти шепотом. — Надо было быть покладистей.
Я медленно перевела взгляд с нее на Максима, потом на спящую в моих руках Софийку. И почувствовала, как ледяная пустота внутри начинает заполняться новой, незнакомой силой. Это была не ярость. Это была решимость.
Они сами все испортили. Своей жадностью. Своим предательством. Теперь они узнают, кто на самом деле в этом доме хозяин.
Я молча развернулась и ушла в спальню, плотно закрыв за собой дверь. Рука сама потянулась повернуть защелку, но я не стала этого делать. Пусть думают, что я сломлена. Пусть видят закрытую дверь и верят, что за ней рыдает жалкая, преданная дурочка.
Но я не плакала.
Я сидела на краю кровати, прижимая к груди дочь, и вся моя сущость превратилась в сгусток льда и стали. Дрожь, которая колотила меня несколько минут назад, прошла. Сменилась абсолютной, кристальной ясностью. Слова Максима звучали у меня в голове, как заевшая пластинка: «Выгнать тебя… отдашь его нам… квартиру переоформим…»
Они планировали это. Хладнокровно. Пока я выбирала имя для нашей дочери, пока вязала крохотные пинетки, пока мечтала о нашей общей будущей жизни. Они составляли план, как отнять у меня все.
Софийка во сне пошевелила губками. Это крошечное движение вернуло меня в реальность. Я посмотрела на ее беззащитное личико, и лед внутри сжался в твердый, неумолимый алмаз. Нет. Они не получат ничего. Ни ее. Ни моего дома. Никакой части моей жизни.
Мне нужно было оружие. Не эмоции, не истерики — они уже показали свою несостоятельность. Мне нужен был закон. Твердый, неопровержимый аргумент.
Осторожно, чтобы не разбудить ребенка, я положила дочку в центр нашей большой кровати, обложила ее подушками и подошла к прикроватной тумбочке. В нижнем ящике, под стопкой моих журналов, лежала старая картонная папка. Я достала ее. Руки не дрожали.
Внутри лежали не сентиментальные безделушки, а документы. Самые важные документы в моей жизни. Свидетельство о рождении. Диплом. И несколько синих папок с логотипами банков и риелторских агентств.
Я открыла самую толстую. На первой странице лежал Договор купли-продажи квартиры. Датированный числом за полгода до моего знакомства с Максимом. Мои фамилия и имя были в графе «Покупатель». Сумма, впечатанная в документ, была круглой — все деньги, оставленные мне бабушкой.
Под ним — Выписка из ЕГРН. Я обновила ее всего три месяца назад, случайно, по другому поводу. В графе «Правообладатель» снова стояло мое имя. И черным по белому было напечатано: «Вид права: собственность». Основание: договор купли-продажи. В графе «Обременения» пусто.
Я перечитала эти строки несколько раз, вдыхая их силу. Это была не просто бумажка. Это был щит и меч. Это был мой титул королевы в этом королевстве, которое они так жаждали у меня отнять.
Я достала телефон. В списке контактов нашла номер, который не набирала больше года. «Катя Юрист» — так было записано. Подруга еще со времен университета, которая всегда качала головой, когда я рассказывала о стремительном романе с Максимом. «Оформи хотя бы брачный договор, дурочка», — говорила она тогда. Я лишь смеялась, считая это излишней мерой.
Она сняла трубку после второго гудка.
— Алло? Алиса? Слышно плохо, ты где?
— Кать, — мой голос прозвучал ровно и спокойно, что, видимо, ее насторожило, потому что на том конце провода сразу воцарилась тишина. — Мне нужна твоя помощь. Как юриста.
— Что случилось? С ребенком все в порядке? — ее голос стал собранным, деловым.
— С Софийкой все хорошо. А вот со мной… — я сделала глубокий вдох и за пятнадцать секунд изложила суть. Предательство мужа. План свекрови. Их намерение выгнать меня и переоформить квартиру.
На другом конце провода повисла гробовая тишина, а потом раздался протяжный, свистящий выдох.
— Ё-моё… Я же говорила… Ладно, не важно. Слушай меня внимательно. Квартира твоя, личная собственность, приобретенная до брака. Статья 36 Семейного кодекса. Она не подлежит разделу ни при каких обстоятельствах. Прописка Максима — временная, она не дает ему никаких прав на жилплощадь. Они с мамашей не имеют права выгнать тебя ни на минуту. Это ты их можешь выставить за порог. Имеешь полное право.
Я слушала ее четкий, уверенный голос, и каждая фраза была как глоток чистого воздуха после удушья.
— Что мне делать? — спросила я тихо.
— Первое: не подписывай никакие документы. Ни сейчас, ни потом. Никогда. Второе: если они будут угрожать или попытаются применить силу — сразу звони в полицию. Говори, что в твоей частной собственности посторонние лица угрожают безопасности тебя и твоего ребенка. Третье: готовься к разводу. У них нет никаких шансов, Алиса. Ни на квартиру, ни на что. Ты в абсолютно правовой позиции.
Мы поговорили еще несколько минут, и я положила трубку. Тишина в комнате снова обволакивала меня, но теперь она была не враждебной, а мирной. Я подошла к кровати, села рядом со спящей дочкой и положила руку на папку с документами.
Они думали, что имеют дело с измотанной, эмоциональной молодой матерью, которую можно легко сломить. Они ошибались. Теперь они будут иметь дело с хозяйкой. С собственницей. С матерью-медведицей, защищающей свое логово и своего детеныша.
Я посмотрела на дверь. За ней была моя территория. Моя война. И впервые за долгие недели на моих губах появилось нечто, отдаленно напоминающее улыбку. Холодную и безжалостную.
Игра только начиналась. И на этот раз правила диктовала я.
Я вышла из спальни ровно через двадцать минут. За это время я успела не только поговорить с юристом, но и привести себя в порядок. Я умыла лицо холодной водой, заплела волосы в тугую косу и переоделась в просторную, но опрятную тунику. Я должна была выглядеть собранной и неуязвимой.
Они сидели в гостиной, на том самом диване, где еще недавно царила видимость идиллии. Максим сгорбился, уставившись в свои колени. Галина Петровна, напротив, сидела прямо, с выражением торжествующей уверенности на лице. Они ожидали, вероятно, увидеть меня заплаканной, униженной, готовой на коленях умолять их о прощении. Они приготовились к легкой победе.
Я вошла и остановилась напротив них, положив синюю картонную папку на журнальный столик. Движения мои были медленными и осознанными.
— Ну что, опомнилась? — первым нарушил молчание Максим, не поднимая глаз. — Прощения просить пришла?
Галина Петровна снисходительно улыбнулась.
— Все мы иногда срываемся, доченька. Главное — вовремя одуматься. Давай договоримся по-хорошему.
Я не отвечала. Я смотрела на них, давая тишине повиснуть и стать некомфортной. Потом негромко, почти бесстрастно, начала задавать вопросы.
— Максим, повтори, пожалуйста. Вы с мамой планировали выгнать меня из квартиры?
Он смущенно дернул плечом.
— Ну, я же сказал… Не надо было все так обострять.
— То есть, план был? — настаивала я, глядя прямо на него. — Выгнать меня, только что родившую вашу дочь, и забрать ребенка?
— Не ребенка, а нашего внука! — вступила Галина Петровна, ее улыбка потухла. — Но ты, я смотрю, не унимаешься. Хочешь скандала?
Я проигнорировала ее и продолжила смотреть на мужа.
— А квартиру? Вы планировали ее переоформить на себя? На «семью», как ты сказал?
Максим промолчал, но его молчание было красноречивее любых слов. Галина Петровна не выдержала. Она резко встала, ее лицо исказила злоба.
— Хватит этого допроса! Да, планировали! Потому что эта квартира по праву должна принадлежать нашей семье! Моему сыну! А ты тут случайная прохожая! Родила девчонку и думаешь, что стала королевой? Ты должна была быть благодарна, что мы тебя вообще приютили!
Она выдохнула, пылая от ненависти. Максим смотрел на пол, не в силах поднять на меня глаза.
Я медленно, как в замедленной съемке, открыла папку. Достала верхний лист — свежую выписку из ЕГРН. Я не стала тыкать ею им в лицо, а плавно положила на стол, развернув в их сторону.
— Вы ошибаетесь, — сказала я, и мой голос прозвучал звеняще-четко в наступившей тишине. — Эта квартира была куплена мной. Лично мной. За полгода до нашего брака.
Галина Петровна замерла с открытым ртом. Максим медленно поднял голову, его взгляд уткнулся в бумагу.
— Что?.. — это было не слово, а хриплый выдох.
— Читайте, — я указала пальцем на графу «Правообладатель». — Видите? Только мое имя. Вид права — собственность. Основание — договор купли-продажи. Брачный договор мы не заключали. А значит, согласно статье 36 Семейного кодекса, это мое личное имущество. Оно не подлежит разделу. Никогда.
Я сделала паузу, давая им осознать.
— Твоя прописка, Максим, — временная. Она не дает тебе ровно никаких прав на эту жилплощадь. Ни тебе, — я перевела ледяной взгляд на свекровь, — ни вашей «семье».
Галина Петровна первой опомнилась от шока. Ее лицо снова покраснело.
— Врешь! Это подделка! — она с силой ударила ладонью по выписке. — Квартира куплена в браке! Я знаю!
— Нет, — я покачала головой, и в моем голосе впервые прозвучала не скрываемая до этого усталость. — Это не подделка. Вы можете проверить номер в реестре через интернет. Или запросить свою выписку. Но это правда.
Я выдержала паузу, глядя на их побелевшие лица.
— А теперь слушайте внимательно. Вы оба — Максим Костяковский и Галина Петровна Костяковская — находитесь на моей частной собственности без моего разрешения. Более того, вы только что признались в наличии у вас преступного умысла по незаконному лишению меня жилья и ребенка.
Я сделала еще один шаг вперед. Теперь я стояла над ними.
— Поэтому вы немедленно, сию секунду, покинете мою квартиру. Возьмите только свои личные вещи. Ключи от моего жилья оставьте здесь.
Максим смотрел на меня с каким-то животным ужасом. Галина Петровна попыталась сделать последнюю, отчаянную попытку.
— Ты не имеешь права! Это дом моего сына!
— Нет, — перебила я ее, и в моем голосе зазвенела сталь. — Это мой дом. И я вас выгоняю. Если вы не уйдете добровольно в течение пятнадцати минут, я позвоню в полицию и сообщу о вторжении и угрозах моей безопасности и безопасности моего ребенка. У меня есть все доказательства ваших намерений.
Я достала из кармана телефон и положила его рядом с выпиской, демонстративно включив экран.
В комнате повисла мертвая тишина. Было слышно, как тикают часы в прихожей. Галина Петровна обвела взглядом комнату, словмо впервые видя ее настоящую хозяйку. Ее плечи сгорбились, спесь сдулась, как проколотый шарик.
Максим медленно, будто старик, поднялся с дивана. Он не смотрел на меня. Он просто пошел в спальню, чтобы собрать вещи.
Война была окончена. И я в ней победила.
Тишину в гостиной нарушил лишь скрип дверцы шкафа из спальни. Максим, не говоря ни слова, вышел в прихожую с большой дорожной сумкой, которую он когда-то привез сюда, переезжая ко мне. Он не смотрел ни на меня, ни на мать. Его плечи были ссутулены, взгляд прикован к полу. Он выглядел не как хозяин, покидающий свой дом, а как провинившийся подросток, которого выгоняют с позором.
Галина Петровна все еще сидела на диване, словно вросла в него. Она смотрела на выписку из ЕГРН, лежавшую на столе, будто надеялась, что буквы вот-вот сложатся в другую, желаемую для нее реальность. Ее надменная маска треснула, обнажив растерянное и постаревшее лицо.
— Максим… — ее голос дрогнул, когда сын, пройдя мимо, начал засовывать в сумку свои туфли из прихожей. — Сынок, скажи ей… Это же какое-то недоразумение…
Но Максим молчал. Он механически, будто робот, собирал свои вещи. Его молчание было красноречивее любых слов. Он капитулировал.
Тогда Галина Петровна подняла на меня взгляд. В ее глазах плясали отчаяние, злоба и страх.
— Алиса… Алисонька… — она попыталась встать, но ноги ее подкосились, и она снова грузно опустилась на диван. — Давай… давай все обсудим. Как взрослые люди. Мы же семья!
— Семьи так не поступают, — холодно ответила я, не сдвигаясь с места. — Вы сами это доказали.
— Но куда мы пойдем? У меня же только однокомнатная квартира, там тесно… — в ее голосе послышались слезы, но теперь они были настоящими, без наигранности.
— Это ваши проблемы. У вас было все. Мое доверие. Мой дом. Ваша внучка. И вы все это сами уничтожили.
Максим, закончив в прихожей, направился в гостиную, чтобы забрать свой ноутбук и зарядку. Он прошел мимо матери, не обняв ее, не утешив. Он был полностью сломлен. Вдруг он остановился напротив меня, все еще глядя куда-то в район моего подбородка.
— Алис… — он прошептал так тихо, что я еле разобрала. — Это все… это все мама нашептала. Я бы никогда… Я люблю тебя. Прости.
Эти слова стали последней каплей, переполнившей чашу моего отвращения. Он не просто предатель. Он слабак, пытающийся переложить вину на старую мать.
— Не смей говорить о любви, — мой голос был тихим, но каждое слово било точно в цель. — Ты стоял рядом, пока твоя мать называла нашу дочь «первой ласточкой». Ты молчал, когда они строили планы, как вышвырнуть меня на улицу. Ты не любишь ни меня, ни ее. Ты любишь только себя и свой покой. Уходи, Максим. Сохрани хоть каплю достоинства.
Он затряс головой, что-то беззвучно прошептал и, схватив ноутбук, почти выбежал в прихожую.
Галина Петровна, увидев, что сын ее бросает, окончательно пала духом. Она поднялась и, пошатываясь, побрела собирать свои разбросанные по квартире вещи. Она снимала с вешалки свое мохнатое пальто, сворачивала свои платки, складывала в пакет тапочки и халат. Каждое ее движение было медленным и полным унижения. Она, так любившая командовать и распоряжаться, теперь была изгнана.
Через десять минут они стояли в прихожей. Двое людей с чемоданами и пакетами, жалкие и побежденные. Максим так и не посмотрел на меня. Галина Петровна, перед тем как переступить порог, обернулась. Ее глаза блестели от ненависти и непролитых слез.
— Ты не оставляешь нам шанса! — выдохнула она, и в ее голосе звучал упрек, будто это я совершила что-то ужасное.
Я посмотрела на нее, потом на спину своего бывшего мужа, и ответила спокойно и четко, вкладывая в слова всю накопившуюся боль.
— Вы сами его не оставили. Себе.
Я протянула руку и взяла со столика в прихожей связку ключей, которую Максим положил туда минутой ранее. Затем я шагнула к двери.
Они молча вышли на площадку. Я замерла в дверном проеме, глядя на их спины. Галина Петровна что-то бормотала, а Максим, опустив голову, пошел вниз по лестнице, не дожидаясь лифта.
Я медленно, с тихим щелчком, закрыла дверь. Закрыла ее на все замки. Повернулась и прислонилась к прочной деревянной поверхности, вдруг ощутив, как дрожат колени.
Снаружи не было слышно ни криков, ни стука. Только затихающие шаги на лестничном пролете. Тишина, наконец, была моей. Дом был моим. Моя жизнь с дочерью была моей.
Я сделала глубокий вдох. Впервые за много недель воздух в моей квартире снова пахнет мной.
Тишина, наступившая после их ухода, была оглушительной. Она давила на уши, пульсировала в висках. Я еще несколько минут стояла, прислонившись к двери, не в силах пошевелиться. Потом медленно, как лунатик, прошла по квартире, проверяя замки на балконе, окнах, снова подойдя к входной двери. Щелчок защелки прозвучал как самый приятный аккорд в моей жизни.
Я подошла к дивану, опустилась на него и закрыла лицо руками. Тело вдруг вспомнило, что оно — не стальной каркас, а измотанная, истерзанная плоть. Но слез не было. Был только бесконечный, всепоглощающий рельеф. Как после долгой, изнурительной болезни, когда температура наконец падает и ты понимаешь, что будешь жить.
Следующие несколько дней прошли в странном, почти нереальном вакууме. Я жила в ритме, который диктовала Софийка. Кормление, сон, прогулки в парке. Я не отвечала на звонки с незнакомых номеров, а когда раздавался звонок от Максима, я просто сбрасывала трубку. Мне нечего было ему сказать. Все мосты были сожжены дотла.
Через неделю я набрала номер Кати.
— Они ушли, — сказала я, как только она сняла трубку.
— Слушаю отчет, клиентка, — в ее голосе я услышала улыбку.
— Все прошло… относительно спокойно. Они попытались давить на жалость, но я не поддалась. Сейчас тихо. Очень тихо.
— Отлично. Теперь следующий этап. Надо юридически закрепить успех. Готовь документы на развод. Основание — невозможность дальнейшего совместного проживания, прекращение семейных отношений. Я тебе все списком пришлю. И, Алис… — она сделала небольшую паузу. — Молодец. Держалась стойко.
Я собрала все документы, как она велела: свидетельство о браке, свидетельство о рождении Софийки, паспорт, те самые документы на квартиру. Подача заявления на развод оказалась простой и безэмоциональной процедурой. Сотрудник загса выдал мне бумагу с датой, когда можно будет забять готовое свидетельство. Все было буднично и обыденно, будто я сдавала отчет в налоговую.
Но я понимала, что этого недостаточно. Пока я просто разводилась. Мне же нужно было обезопасить себя и дочь от любых возможных посягательств в будущем. Я вспомнила их слова, их план. Просто так они не отступят.
Я вернулась к Кате, на этот раз в ее уютный, пахнущий кофе офис.
— Мне нужна дополнительная гарантия, — сказала я, садясь в кожаное кресло напротив ее стола. — Не только развод. Я хочу официально, через суд, лишить Максима родительских прав. Или, как минимум, ограничить его общение с дочерью до минимума, который будет строго регламентирован судом.
Катя внимательно на меня посмотрела, положив подбородок на сложенные руки.
— Основания?
— Его признание. Их общий со свекровью план забрать ребенка и выгнать меня. Психическое давление на меня в послеродовой период. Это представляет угрозу для психического и физического здоровья ребенка. Я хочу, чтобы у него не было ни единого шанса приблизиться к Софийке без моего разрешения под страхом нарушения судебного постановления.
Катя медленно кивнула.
— Это серьезно. Процесс будет небыстрым и неприятным. Нужны доказательства. Твоих показаний, возможно, будет недостаточно.
— У меня есть выписка из ЕГРН, подтверждающая мои слова о квартире. И есть они сами. Их патологическая жадность и уверенность в своей безнаказанности. Они не смогут долго играть роль невинных овечек в суде. Они обязательно сорвутся.
Мы начали готовить новый пакет документов. Иск о расторжении брака и отдельное заявление об определении порядка общения с ребенком с жесткими ограничениями для отца. Это была моя превентивная атака. Я больше не ждала ударов. Я парировала их заранее.
Прошло два месяца. Жизнь постепенно налаживалась. Я вернула в квартиру свой привычный уклад. Убрала синий плед, выбросила уродливые искусственные пионы. На кухне снова пахло так, как нравилось мне. Я купила дочке новый мобиль в кроватку, не тот, что выбирала Галина Петровна, а тот, что понравился нам с ней.
В тот вечер я кормила Софийку перед сном. Она, сытая и довольная, сладко зевнула, ее длинные ресницы опустились на щеки. Я качала ее на руках, глядя в окно. Закат разлился по небу алым и золотым сиянием, окрашивая стены комнаты в теплые, персиковые тона.
На столе лежал конверт из суда. В нем было решение. Развод был оформлен. Иск об определении порядка общения с ребенком был удовлетворен. Максиму разрешались двухчасовые встречи с дочерью раз в месяц в моем присутствии в общественном месте. Любая попытка нарушить этот порядок каралась по закону. Это была моя победа. Окончательная и бесповоротная.
Я смотрела на спящее лицо дочки, на это чистое, беззащитное создание, ради которого я нашла в себе силы бороться. Я думала о том, как всего несколько месяцев назад моя жизнь казалась разрушенной. Как я стояла на обломках собственного счастья и не видела пути вперед.
Но путь нашелся. Он был трудным, усыпанным осколками доверия и боли. Но он привел меня сюда. К тишине. К спокойствию. К моей дочери. К моему дому. К себе самой.
Иногда, чтобы обрести все, нужно потерять тех, кто был для тебя ядом.
Я прижала щеку к теплому макушке Софийки и закрыла глаза. Впервые за долгое время я была абсолютно счастлива. И это счастье было моим. Только моим. И никому его было не отнять.
