— Ты чего молчишь? Скажи хоть что-нибудь, Таня!
Я стояла у окна и смотрела, как внизу во дворе мальчишки гоняют мяч. Вечерело. Фонари уже зажглись, и их желтоватый свет делал все каким-то нереальным, будто происходящее — не со мной. А может, и правда не со мной? Может, это чужая жизнь, и я просто случайно в нее попала?
— Тань, ну пожалуйста… Дай хоть объяснить.
Голос за спиной дрожал. Смешно — год назад этот же голос говорил совсем другое. Холодно так, отстраненно: «Я ухожу. Все решено». Тогда он даже не оборачивался, запихивая вещи в сумку. А я сидела на диване и не верила, что это происходит. Пятнадцать лет брака, дочка, квартира, которую вместе делали… И вот так — раз, и все кончено.
— Знаешь, Святослав, — я обернулась и посмотрела на него. — Мне даже любопытно. Что ты хочешь объяснить? Как ты спал с этой твоей Жанной в моей постели, пока я с мамой в больнице сидела? Или как ты дочери по телефону врал, что в командировке?
Он сжался. Вот интересно — мужики всегда сжимаются, когда их припирают к стенке фактами. Становятся меньше ростом, что ли. Слава стоял посреди гостиной — в мятой рубашке, небритый, с потухшими глазами — и был похож на провинившегося школьника.
— Я был дураком, — выдавил он. — Полным дураком.
— Это да. В этом не поспоришь.
Я прошла на кухню, налила себе воды. Руки дрожали — черт, как же они дрожали. Хотелось швырнуть стакан в стену, закричать, разрыдаться. Но я держалась. Год я держалась — работала на двух работах, чтобы дочке на репетитора хватало, улыбалась соседкам, которые сочувственно качали головами, засыпала под валерьянкой. Я научилась держаться.
— Таня… Я понял, что натворил. Жанна — она не та, за кого себя выдавала.
— Да ладно? — я усмехнулась. — А я-то думала, она принцесса на белом коне. Владелица бутика, квартира в центре, машина новая. Красавица. Разве не за этим ты ушел?
Он молчал. Подошел к столу, сел на стул — тяжело так опустился, будто ноги не держали.
— Она меня использовала, — наконец произнес. — У нее был другой. Все время был. Богаче меня. Влиятельнее. А я… я был просто игрушкой. Развлечением, пока основной занят.
Надо же. Вот уж не ожидала услышать такое признание. Я представила, как мой Слава — всегда такой уверенный, напористый — узнает, что его держали на подхвате. Небось больно было, да?
— И что, прямо вот так тебе и сказала? — спросила я, садясь напротив.
— Не сразу. Сначала все было хорошо. Мы ездили в рестораны, она дарила мне дорогие вещи, водила по своим тусовкам. Я чувствовал себя королем, понимаешь? — он поднял на меня глаза, и в них читалась такая тоска, что стало почти жалко. Почти. — А потом начались задержки. То она занята, то встреча важная, то подруга приехала. Я сначала не придавал значения…
— А потом?
— А потом увидел их вместе. В том самом ресторане на Пушкина, куда мы с ней ходили. Они сидели за столиком, и она смеялась. Так… так искренне. Как никогда со мной не смеялась. А он ее за руку держал, и она не отнимала.
Странное дело — я слушала это и не чувствовала торжества. Нет, должна была бы радоваться, что карма настигла изменника. Должна была бы злорадствовать. Но внутри была только пустота. Холодная, как прошлогодний снег.
— Я подошел к ним, — продолжал Слава. — Устроил сцену. Орал на весь зал. Она даже не смутилась. Посмотрела на меня, как на назойливую муху, и сказала: «Слава, не позорься. Ты же понимал, что это несерьезно». Вот так. Не позорься.
Он замолчал. Я встала, подошла к окну. Мальчишки внизу уже разошлись, во дворе никого не было. Только кошка серая пробегала мимо фонаря.
— И зачем ты пришел? — спросила я тихо. — Думаешь, я тебя пожалею? Обниму, скажу, что все хорошо, возвращайся?
— Нет, — голос у него стал глухим. — Я не жду прощения. Я просто… Я хочу вернуться. Хочу исправить все. Хочу быть рядом с тобой и Светой. Хочу быть семьей снова.
Семьей. Смешное слово. Год назад у нас была семья. А потом он решил, что дорогие рестораны и секс с роскошной женщиной важнее. Решил, что я — серая мышь, которая только и умеет, что борщи варить и на работу ходить. Что Света обойдется и без отца. А теперь вот стоит и хочет обратно.
— Света даже не знает, что ты здесь, — сказала я. — Она в библиотеке. Готовится к экзаменам. Знаешь, как она плакала, когда ты ушел? Две недели не разговаривала со мной. Думала, я виновата. Что это из-за меня ты ушел.
— Господи… — он закрыл лицо руками. — Я позвоню ей. Объясню. Попрошу прощения.
— Прощения, — повторила я. — Легко сказать. А как его получить — ты думал?
Он молчал. Потом поднялся, медленно подошел ко мне.
— Я знаю, что не заслужил второго шанса. Знаю, что причинил вам боль. Но я люблю тебя, Таня. Всегда любил. Просто… ослеп на время. Потерял голову.
Люблю. Это слово раньше согревало. А сейчас оно звучало пусто, как эхо в пустой комнате. Я посмотрела на него — на знакомое лицо, которое когда-то было мне дороже всего на свете. И не узнавала его. Передо мной стоял чужой человек. Уставший, растерянный, сломленный.
— Уходи, — сказала я ровно. — Мне нужно подумать.
— Но…
— Уходи, Святослав. Пожалуйста.
Он кивнул, развернулся и пошел к двери. На пороге обернулся:
— Я буду ждать. Сколько нужно — буду ждать.
Дверь за ним закрылась тихо. Я осталась одна в квартире, где пахло его одеколоном и прошлым. Села на диван — на то самое место, где сидела год назад, когда он собирал вещи. И только тогда заплакала. Тихо, без всхлипов. Просто слезы текли по щекам — горячие, соленые.
Что он знал о том, через что я прошла? О бессонных ночах, когда крутила в голове одни и те же вопросы: почему, за что, что я сделала не так? О том, как унижалась перед начальством, выпрашивая подработку? О том, как врала Свете, что у нас все хорошо, что папа просто занят? О том, как встретила его маму в магазине, и та отвернулась, будто я виновата в том, что ее сын оказался подлецом?
Но самое страшное — он не знал самого важного. И я не собиралась ему рассказывать. Пусть думает, что может просто вернуться и все начнется заново. Пусть думает, что я все еще та покорная Танька, которая простит и примет обратно.
Он ошибался. Та Танька умерла в тот день, когда он хлопнул дверью. А на ее месте родилась другая. И эта другая точно знала себе цену.
Утро началось со звонка Светы.
— Мам, папа мне вчера написал. Сказал, что был у тебя.
Я сидела на кухне с кофе и смотрела в окно. Небо затянуло тучами — собирался дождь.
— Написал, — повторила я. — И что ты ему ответила?
— Ничего пока. Мам, а ты… ты его простишь?
Вопрос повис в воздухе. Света молчала, ждала. Ей уже шестнадцать, она взрослая девочка, умная. Но в этот момент в ее голосе я услышала ту самую пятнадцатилетнюю девчонку, которая рыдала в подушку год назад.
— Не знаю, солнышко. Честно — не знаю.
— Понятно, — она вздохнула. — Ладно, мне бежать надо. Вечером увидимся.
Я положила телефон и допила остывший кофе. Нужно было собираться на работу — в бухгалтерию автосалона, где я пахала с девяти до шести. А после еще три часа в магазине на кассе. Две работы, чтобы свести концы с концами. Чтобы Света могла учиться, одеваться нормально, ни в чем себе не отказывать.
В автосалоне меня встретила Рита — наш менеджер по продажам, высокая крашеная блондинка с вечно недовольным выражением лица.
— Танюш, привет, — она плюхнулась на стул рядом с моим столом. — Слушай, я вчера видела твоего. Ну, бывшего твоего.
Сердце екнуло.
— Где?
— Возле Сбера на Ленина стоял. Курил. Выглядит, прямо скажем, не очень. Похудел сильно, осунулся весь. Я даже не сразу признала.
Значит, он не уехал. Остался в городе. Ждет, как и обещал.
— Рит, а у тебя есть знакомые в той сфере? Ну, где богатые тусуются? — спросила я неожиданно для себя.
Она выгнула бровь:
— В смысле?
— У Славки была связь с одной. Жанна ее зовут. Владелица бутика. Хочу узнать о ней побольше.
Рита присвистнула.
— Ого. Ну, есть у меня один человек. Борис Григорьевич, оценщик наш. Он в теме этих всех, по выставкам ходит, с богатыми общается. Могу познакомить.
— Познакомь.
К обеду Борис Григорьевич сидел напротив меня в кафетерии на втором этаже автосалона. Мужчина лет пятидесяти пяти, в дорогом костюме, с проницательными серыми глазами.
— Жанна Ковалевская, — произнес он задумчиво, когда я назвала имя. — Да, знаю такую. Бутик на Гоголя держит. Дама своеобразная.
— В каком смысле?
— В прямом. Она из тех, кто умеет пользоваться мужчинами. Причем виртуозно. У нее всегда два-три кандидата на подхвате. Основной спонсор — Евгений Ракитин, владелец сети стройматериалов. Женатый, между прочим. А остальные — так, для разнообразия.
— Приятная особа, — буркнула я.
— Она красивая, обаятельная, умеет производить впечатление, — пожал плечами Борис Григорьевич. — Но холодная. Расчетливая. У нее нет ничего святого, кроме денег и статуса. Ваш муж, извините за прямоту, был просто очередной ступенькой. Или даже не ступенькой — просто развлечением на пару месяцев.
Я сжала чашку с чаем. Вот оно что. Значит, Слава был не просто обманут — он был использован и выброшен, как ненужная вещь. Часть меня злорадствовала. Но другая часть — та, что все еще помнила пятнадцать лет совместной жизни — чувствовала щемящую жалость.
— Спасибо вам, — сказала я. — Очень помогли.
— Обращайтесь, если что, — он встал, поправил галстук. — И, Татьяна… Если можно совет от старого циника — не спешите с решениями. Люди меняются. Иногда.
Вечером я зашла в супермаркет — нужно было купить продуктов. Бродила между полками, складывала в корзину макароны, курицу, овощи. И вдруг услышала знакомый голос:
— Вы извините, но это последняя упаковка.
Обернулась. Возле стеллажа с гречкой стояла женщина лет тридцати, стройная, в элегантном плаще. Волосы темные, собранные в пучок. Лицо усталое, но красивое.
— Берите, — кивнула я. — Мне не срочно.
Она улыбнулась благодарно:
— Спасибо. Сын кашу требует постоянно, а в магазинах то одно пропадает, то другое.
Мы разговорились. Так бывает иногда — встречаешь человека случайно, и вдруг понимаешь, что есть что-то общее. Ее звали Кристина, работала она юристом, воспитывала сына одна.
— Муж ушел три года назад, — сказала она, когда мы стояли в очереди на кассу. — К молодой любовнице. Я тогда думала — все, конец света. А потом поняла, что это освобождение.
— Освобождение? — переспросила я.
— Ну да. Я больше не должна была терпеть его вечное недовольство, упреки, равнодушие. Я стала жить для себя и для сына. И знаете что? Я счастлива. По-настоящему.
Мы обменялись телефонами. Кристина предложила встретиться как-нибудь на выходных, и я согласилась. Впервые за долгое время мне захотелось с кем-то общаться. Не просто поверхностно, а по-настоящему.
Домой я вернулась поздно вечером. Света уже спала. На кухонном столе лежала записка: «Мам, папа снова писал. Сказал, что готов на все. Что ты решила?»
Что я решила. Хороший вопрос.
Я прошла в спальню, открыла шкаф, достала с верхней полки коробку. Внутри лежали документы. Справки. Результаты анализов. Я смотрела на них долго, очень долго. Потом убрала обратно и легла в кровать.
Завтра. Завтра я скажу Славе правду. Ту самую правду, которую он не знал. Которую не должен был узнать никогда. Но обстоятельства изменились. И теперь пришло время расставить все точки над «и».
Я закрыла глаза. За окном шумел дождь — монотонно, успокаивающе. Где-то внизу хлопнула дверь подъезда. Завыла сигнализация чьей-то машины и смолкла. Жизнь продолжалась. Несмотря ни на что. И это было странно успокаивающе — понимать, что мир не остановился из-за моих проблем. Что где-то люди смеются, влюбляются, мирятся и ссорятся. Что все течет, все меняется.
А я? Я просто устала. Устала держаться. Устала быть сильной. Устала врать самой себе, что мне все равно.
Потому что это было не так. Мне не было все равно. И это пугало больше всего.
Мы встретились в парке у фонтана. Нейтральная территория — не его, не моя. Слава пришел раньше, стоял у ограды и смотрел на воду. Когда увидел меня, лицо его дрогнуло — то ли надежда промелькнула, то ли страх.
— Спасибо, что пришла.
Я села на скамейку. Он устроился рядом, но на расстоянии — осторожно так, будто боялся спугнуть.
— Слава, мне нужно тебе кое-что сказать, — начала я. — Ты хотел вернуться. Хотел все исправить. Но есть вещи, которые исправить нельзя.
— Таня…
— Дай договорю, — я подняла руку. — Когда ты ушел, мне было плохо. Очень плохо. Я думала, что не переживу. Что просто лягу и не встану. Но потом… Потом случилось кое-что.
Он смотрел на меня во все глаза. Я достала из сумки конверт и протянула ему.
— Открой.
Слава развернул листы, начал читать. Я видела, как меняется его лицо — от недоумения к шоку, от шока к ужасу.
— Это… Когда?..
— Через месяц после твоего ухода я попала в больницу. Обследование показало опухоль. Злокачественную. Мне сделали операцию, прошла курс химиотерапии. Света знает. Рита знает. Твоя мать, кстати, тоже в курсе — я ей позвонила тогда, думала, ты имеешь право знать через нее. Но она сказала, что не станет тебе ничего говорить. Сказала, ты сделал свой выбор.
Он сидел бледный, с трясущимися руками.
— Господи… Таня, почему ты мне не сообщила? Я бы…
— Что? Вернулся из жалости? — я усмехнулась. — Нет уж, спасибо. Мне не нужна была жалость. Мне нужен был муж, который любит меня не потому что я больна, а потому что я — это я.
— Но я люблю тебя! — он схватил меня за руку. — Я всегда любил!
— Тогда почему ты выбрал ее?
Вопрос повис между нами. Слава молчал, потому что ответа не было. Не было оправдания измене, предательству, трусости.
— Знаешь, что самое смешное? — продолжила я. — Болезнь меня не сломала. Она меня освободила. Я поняла, что жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на тех, кто тебя не ценит. Я научилась говорить «нет». Научилась просить помощи. Познакомилась с удивительными людьми — такими же, как я, которые борются и не сдаются.
— Ты… Ты сейчас здорова? — голос его дрожал.
— Ремиссия. Врачи говорят, прогноз хороший. Но кто знает, что будет завтра?
Он закрыл лицо ладонями. Плечи его вздрагивали. Мужчина, который год назад так легко развернулся и ушел, сейчас плакал на моих глазах.
— Прости меня, — выдавил он сквозь слезы. — Прости, пожалуйста. Я не заслуживаю прощения, но прости.
Я смотрела на него и чувствовала странное спокойствие. Не злость. Не ненависть. Даже не жалость. Просто… отстраненность. Будто передо мной сидел не мой муж, а случайный знакомый, который рассказывает свою грустную историю.
— Я не хочу, чтобы ты возвращался, Святослав, — сказала я тихо. — Не потому что не простила. А потому что мне больше не нужен ты. Мне нужна моя жизнь. Моя, понимаешь? Где я решаю, с кем быть, где быть, что делать. Где я не боюсь, что меня снова предадут.
— Таня, но мы же семья…
— Были семьей. Больше нет.
Я встала. Он тоже поднялся, протянул руку, но я отстранилась.
— Со Светой общайся, если она захочет. Она уже взрослая, сама решит. А я… Я иду дальше.
— Куда? — растерянно спросил он.
Я посмотрела на него последний раз. На этого человека, с которым прожила пятнадцать лет. Родила дочь. Строила планы. И поняла, что ничего не чувствую. Ни любви, ни ненависти. Ничего.
— Куда глаза глядят, — ответила я и пошла по аллее прочь.
За спиной услышала его голос:
— Таня! Я буду ждать! Вдруг ты передумаешь!
Не обернулась. Просто шла вперед — мимо фонтана, мимо скамеек, где сидели влюбленные пары, мимо детской площадки, где звенели детские голоса. Солнце пробилось сквозь тучи, и мир вдруг стал ярче, четче.
На выходе из парка меня ждала Кристина. Мы договорились встретиться после моего разговора со Славой.
— Ну как? — спросила она.
— Отпустила, — улыбнулась я. — Наконец-то отпустила.
Мы пошли по улице рядом — две женщины, пережившие предательство, боль, болезнь. Но не сломленные. Живые. Свободные.
— Знаешь, я тут подумала, — сказала Кристина. — А не открыть ли нам свое дело? Ты в бухгалтерии разбираешься, я — в юриспруденции. Можем консалтинговую контору запустить.
Я остановилась и посмотрела на нее.
— Серьезно?
— А почему нет? Жизнь одна. Надо брать от нее все.
Я рассмеялась. Впервые за год — искренне, от души. И поняла, что это только начало. Не конец истории с мужем, а начало чего-то нового. Моего. Настоящего.
— Давай, — сказала я. — Давай попробуем.
И мы пошли дальше, обсуждая планы, мечты, перспективы. А где-то позади, в парке у фонтана, остался мужчина, который вернулся слишком поздно. Который не знал самого важного — что некоторые двери, раз закрывшись, больше не открываются. Никогда.
