Я стояла у двери с пакетами в руках и смотрела на него. Дмитрий. Мой муж. Бывший муж? Не знаю. Он стоял у порога с потёртым чемоданом, мокрый от дождя, и смотрел куда-то в сторону. Вода стекала с его куртки прямо на бетонный пол подъезда.
Он вернулся. Просто так вернулся.
— Саш, можно войти? — голос тихий, почти просящий. — Я всё понял.
Пакеты выскользнули из рук. Яблоки покатились по ступенькам. Я смотрела на него и не могла произнести ни слова. За дверью слышался смех девочек — они смотрели что-то по телевизору. Обычный вечер. Уроки сделаны, ужин готов, я сходила в магазин. Мы научились жить без него. Три месяца. Девяносто два дня.
— Прости меня, — он поднял глаза. — Можно я вернусь?
Металлическая дверная ручка обожгла ладонь холодом. В висках застучало так громко, что заглушило весь мир. Ноги налились свинцом. Он говорил это так буднично, будто ездил в командировку. Будто не бросил нас за ужином, не сказал тогда: «Я ухожу к Ирине». Будто не собрал чемодан за двадцать минут, пока я сидела на кухне и не могла пошевелиться.
Если открою дверь — всё вернётся. Если не открою — останусь одна навсегда.
Я нажала на ручку. Дверь открылась. Дмитрий шагнул в прихожую, и тут же из кухни вышла мама. Она посмотрела на него, потом на меня. В её глазах мелькнуло что-то вроде облегчения.
— Саша, девочкам нужен отец, — тихо сказала она.
Я прошла мимо них на кухню. Руки тряслись так, что едва смогла поставить чайник на плиту. Марина сидела за столом с блокнотом, рисовала что-то, не поднимая головы. Младшая Катя выглянула из комнаты, увидела отца и замерла.
— Папа? — неуверенно.
Дмитрий присел перед ней на корточки.
— Привет, солнышко.
Катя прижалась к косяку и не двинулась с места. Потом развернулась и убежала обратно в комнату. Я слышала, как захлопнулась дверь.
Марина подняла голову.
— Мама, — она посмотрела на меня. — Он теперь с нами будет?
В её голосе не было радости. Только напряжение. Она ждала моего ответа, вцепившись в карандаш так, что побелели костяшки пальцев. Я открыла рот, но слова застряли где-то в горле. Чайник засвистел. Я выключила плиту и налила кипяток в чашку. Пар обжёг лицо.
— Саш, — мама придвинула мне стул. — Посиди. Поговорите спокойно.
Спокойно. Как будто можно спокойно говорить с человеком, который разрушил всё.
Дмитрий сел напротив. Теребил ключи в руке — старая привычка. Когда нервничал, всегда что-то вертел в пальцах.
— Я понимаю, что натворил, — начал он. — Мне нужно время, чтобы всё объяснить.
— Три месяца тебе не хватило? — я сжала чашку, горячая керамика обожгла ладони, но я не разжала пальцы.
— Я был не в себе. Запутался. Но теперь всё ясно.
— Ясно, — повторила я. — И что же тебе ясно?
Он опустил взгляд в пол.
— Что моя семья здесь. Что я ошибся.
Марина резко встала и ушла к себе. Я проводила её взглядом. Мама покачала головой.
— Дочка, мудрые женщины умеют прощать, — она положила руку мне на плечо. — Подумай о девочках.
Я встала так резко, что чашка опрокинулась. Чай разлился по столу, потёк на пол. Никто не двинулся. Я схватила тряпку и начала вытирать. Руки тряслись. Слёзы душили, но я не дала им пролиться. Не при них. Не сейчас.
— Я устала, — выдавила я. — Мне надо подумать.
Дмитрий кивнул.
— Я могу остаться? Переночую на диване.
Мама уже кивала. Я посмотрела на неё, потом на него.
— Одну ночь.
Я встретилась с Ольгой на следующий день в торговом центре. Села напротив неё в шумном фудкорте, и только тогда позволила себе выдохнуть. Ольга протянула мне стакан кофе.
— Ну что, вернулся?
— Вчера.
— И ты его пустила.
— Не знаю, что делать, Оль.
Она сняла свой яркий платок, перевязала его по-новому.
— А чего тут не знать? Выставить и забыть.
— У меня дети. Мама говорит, что я разрушу им жизнь.
— Это он уже разрушил. Ты тут при чём?
Я обхватила голову руками. Вокруг гудели голоса, звенела посуда, играла музыка. Жизнь продолжалась, а я застряла в этом кошмаре.
— Я боюсь остаться одна, — призналась я. — Боюсь, что не справлюсь. Что девочки будут меня винить.
Ольга наклонилась ближе.
— Слушай меня внимательно. У моей знакомой была похожая история. Муж ушёл, вернулся, она простила. Знаешь, чем закончилось? Он ушёл снова. Через год. Только на этот раз уже окончательно. И она осталась с ещё большей травмой.
— Может, у нас будет по-другому.
— А может, ты просто боишься быть сильной? — Ольга взяла меня за руку. — Саша, быть одной не страшно. Страшно снова наступить на те же грабли и потерять себя окончательно.
Я сделала глоток кофе. Горький, обжигающий. Крошка сахарной пудры от круассана прилипла к губам.
— Но что я скажу детям?
— Правду. Что мама имеет право на уважение. И что настоящая любовь не уходит к другой женщине, а потом не возвращается, когда там не сложилось.
Я засмеялась. Истерически, сквозь подступающие слёзы.
— Легко говорить.
— Ничего не легко. Но ты уже три месяца справляешься. Зарплаты хватает. Девочки привыкли. Зачем ворошить это снова?
Зачем? А вдруг он правда изменился? Вдруг мы сможем?
Но я посмотрела на Ольгу и поняла — она права. Я же знаю, что права. Просто боюсь признаться себе в этом.
Вечером я поехала к маме. Она встретила меня на пороге, лицо напряжённое.
— Ты подумала?
— Думаю.
Мы сели на кухню. По телевизору шло какое-то старое кино. Мама поставила передо мной тарелку с запеканкой. Пахло картошкой и укропом. Запах моего детства. Когда всё было проще. Когда родители решали за меня.
— Дочка, я тебя не учу, — начала мама, теребя тряпку. — Но подумай о девочках. Им нужен отец. А ты ещё молодая, красивая. Не надо гордость показывать.
— Это не гордость, мам.
— А что? Обида? Все мужчины такие. Я тоже терпела с твоим отцом, думаешь, легко было?
Я отодвинула тарелку.
— Ты терпела, и что? Счастлива была?
Мама вздохнула.
— Счастье — это семья. Это дети. Это дом. Не разбрасывайся тем, что имеешь.
— А если то, что я имею, — это унижение?
— Не говори глупости. Он вернулся, раскаялся. Дай ему шанс.
В этот момент из комнаты вышла Марина. Она остановилась в дверях, скрестила руки на груди.
— Бабушка права, мама. Ты только о себе думаешь.
Я уставилась на дочь.
— Что?
— Ты эгоистка. Тебе всё равно, что мы хотим. Ты просто хочешь наказать папу. А мы из-за этого страдаем.
— Маришка, я…
— Я тебя ненавижу! — выкрикнула она. — Лучше бы ты простила его!
Она развернулась и убежала. Хлопнула дверь. Потом заиграла громкая музыка — она надела наушники и отгородилась от меня.
Мама покачала головой.
— Вот видишь? Ребёнок мучается. Ты готова на это пойти?
Я не ответила. Просто встала и ушла. По дороге домой слёзы душили так, что пришлось остановиться у подъезда и несколько минут дышать холодным воздухом. В голове крутилось: я плохая мать, я разрушаю семью, я виновата.
Но разве виновата я?
Той ночью я не спала. Лежала и смотрела в потолок. Дмитрий спал на диване в зале. Тихо. Будто и не было этих трёх месяцев. Будто всё можно просто взять и вернуть.
Около полуночи я услышала шаги. Дверь кухни скрипнула. Я встала, накинула халат и вышла. Дмитрий стоял у окна, освещённый тусклым светом фонаря.
— Не спится? — спросил он.
— Нет.
Мы стояли молча. Потом он повернулся ко мне.
— Саш, я правда всё понял. Мне было плохо без вас. Без девочек. Без тебя.
— А там, с ней, тебе было хорошо?
Он сжал губы.
— Я был дураком. Это была ошибка. Но я хочу всё исправить.
— Как? Как ты исправишь то, что девочки три месяца засыпали в слезах? Что Марина на вопросы в школе врала, будто ты в командировке? Что я выплачивала одна все долги, которые ты оставил?
— Я помогу. Я буду работать. Я вернусь, и всё наладится.
Я засмеялась. Сухо.
— Ты думаешь, дело в деньгах?
— В чём тогда?
— В том, что ты предал нас. Просто встал и ушёл. Без объяснений. Без попытки что-то сохранить. Ты выбрал другую женщину. А теперь, когда там не получилось, решил вернуться. Как будто мы — запасной аэродром.
Он опустил голову.
— Это не так.
— Тогда как?
— Я люблю тебя.
Эти слова повисли в воздухе. Раньше они что-то значили. Раньше я верила им. Теперь они были пустыми. Просто звуками.
— Ты любишь комфорт, — сказала я. — Ты любишь, чтобы было всё готово: ужин на столе, чистая рубашка, дети при деле. Ты любишь себя в роли мужа и отца. Но меня ты не любишь. Иначе не ушёл бы.
— Саша…
— Уходи, пожалуйста. Я устала.
Он не двинулся с места.
— Дай мне шанс. Ради девочек.
— Ради девочек? — я почувствовала, как внутри что-то ломается. — Ты их три месяца даже не навещал! Ни одного звонка! Катя спрашивала, где ты. Марина делала вид, что ей всё равно, но я видела, как она плакала. А ты был со своей Ириной и думал только о себе.
— Мне было стыдно.
— Стыдно, — повторила я. — А теперь не стыдно? Теперь удобно вернуться?
В этот момент из коридора вышла мама. В руках у неё была маленькая иконка.
— Саша, не кощунствуй. Это грех — разрушать семью. Бог велит прощать.
Я посмотрела на неё. На Дмитрия. Они оба смотрели на меня с ожиданием. Словно я должна. Должна простить, должна принять, должна забыть.
А я кому что должна?
— Мама, не вмешивайся, — тихо сказала я.
— Я твоя мать. Я желаю тебе добра.
— Добро — это когда я живу в постоянном страхе, что он снова уйдёт? Добро — это когда я прощаю предательство и учу дочерей терпеть всё ради призрака семьи?
— Ты говоришь ерунду.
— Нет, — я выпрямилась. — Я говорю правду. Впервые за долгое время.
Дмитрий шагнул ко мне.
— Саша, умоляю. Давай попробуем. Не ради меня. Ради них.
Я посмотрела ему в глаза. Раньше я видела в них тепло. Сейчас — пустоту. Он смотрел на меня, но не видел. Для него я была удобным решением проблемы. Я была частью его комфортной жизни.
А кем я была для себя?
— Нет, — сказала я.
— Что?
— Нет. Ты не вернёшься. Возвращаться некуда.
Тишина была оглушающей. Мама опустилась на стул. Дмитрий замер.
— Саша, ты не понимаешь, что делаешь.
— Понимаю. Впервые за долгое время я понимаю. Ты больше не моя семья. Моя семья — это я и мои дочери. И мы справимся. Без тебя.
Слёзы полились сами. Я не сдерживала их. Плечи тряслись, голос дрожал, но слова были твёрдыми.
— Собирай вещи. И уходи.
Он стоял, не двигаясь. Потом медленно кивнул.
— Ты изменилась, — тихо сказал он.
— Да. Изменилась. Потому что ты заставил меня измениться.
Он взял чемодан и ушёл. Дверь закрылась тихо. Мама всхлипнула и пошла к себе, не глядя на меня. Я осталась одна на кухне. Села на стул и уткнулась лицом в ладони.
Что я наделала? Вдруг я ошиблась? Вдруг он правда хотел вернуться?
Но внутри, где-то глубоко, был тихий голос. Он говорил: ты сделала правильно. Ты выбрала себя.
И впервые за три месяца я почувствовала — не облегчение, не радость. Просто тяжёлое, выстраданное принятие. Я больше не должна никому ничего. Кроме себя.
Утро было тихим. Я встала рано, открыла окно. Пахло весной. Свежестью. Я поставила чайник, достала чашки. Одну для себя, две для девочек. Мамина чашка осталась в шкафу — она всё ещё не разговаривала со мной.
Катя вышла первой. Молча села за стол. Я налила ей чай с молоком, положила печенье. Она взяла чашку, грела ладони.
— Мам, а папа больше не придёт?
Я присела рядом.
— Нет, солнышко.
— Совсем?
— Совсем.
Она кивнула. Потом спросила:
— А мы будем жить хорошо?
Я обняла её.
— Будем. Обещаю.
Марина вышла позже. Волосы растрёпаны, глаза красные. Она постояла в дверях, потом молча прошла к столу. Достала свой блокнот. Я увидела рисунок — три фигуры. Я, она, Катя. И солнце над нами. Большое, яркое.
— Красиво, — сказала я.
Марина посмотрела на меня.
— Я тоже скучаю по папе, — тихо призналась она. — Но понимаю, почему ты так сделала.
У меня перехватило дыхание.
— Правда?
— Ты не виновата. Это он ушёл. Не ты.
Она налила себе чай. Потом спросила:
— Мам, а мы этим летом всё равно поедем на море?
Я улыбнулась. Впервые за долгое время. Не натянуто, не через силу. Просто улыбнулась.
— Обязательно.
За окном светило солнце. Было тепло. Я посмотрела на своих дочерей и поняла — я справлюсь. Мы справимся. Это будет нелегко. Будут тяжёлые дни, бессонные ночи, страхи и сомнения.
Но я больше не боюсь. Я выбрала себя. И это не предательство семьи. Это её спасение.
Прошло две недели. Мама по-прежнему была холодна. Иногда приходила, молча оставляла пирожки и уходила. Я не пыталась ей что-то объяснить. Она поймёт. Когда-нибудь.
Дмитрий звонил дважды. Просил о встрече. Я не ответила. Потом написала коротко: «Через неделю приходи, заберёшь вещи. В субботу, когда девочки у бабушки.»
Он написал: «Хорошо.»
Больше ничего.
Ольга зашла в гости. Принесла торт и крепко обняла меня.
— Ну что, героиня?
— Какая героиня. Просто устала быть жертвой.
— Это и есть героизм.
Мы пили чай на кухне. Девочки делали уроки. Обычный вечер. Но теперь он был другим. Лёгким. Будто с моих плеч сняли огромный груз.
— Не жалеешь? — спросила Ольга.
— Жалею. Но не о том, что отказала. А о том, что столько лет не замечала, как он относится ко мне. Я думала, что так и должно быть. Что я должна терпеть, прощать, закрывать глаза.
— А теперь?
— Теперь я знаю: моя ценность не зависит от того, есть ли рядом мужчина. Я сама себе опора. И это страшно. Но и правильно.
Ольга кивнула.
— Ты молодец, Саш. Правда.
Когда она ушла, я легла на диван. Положила руку на грудь и почувствовала, как бьётся сердце. Ровно. Спокойно. Без той паники, что была раньше.
Я справилась. Я выбрала себя. И мир не рухнул.
Он изменился. Стал другим. И я тоже стала другой.
Утром я встала, открыла окно и увидела, как девочки уже проснулись. Марина заплетала Кате косу. Они болтали о чём-то своём, смеялись. Я стояла в дверях и смотрела на них.
Моя семья. Настоящая.
Впереди была новая жизнь. Неизвестная, пугающая, но моя. Только моя. И теперь я точно знала — я не одна. Я с собой. И этого достаточно.
