— Мне просто не везёт в этом году, — сказала я и услышала свой голос так отчётливо, будто говорила не я, а кто-то за моей спиной.
Психолог сидел напротив в кресле с чуть затёртыми подлокотниками и перекладывал ручку из одной ладони в другую.
На низком столике между нами стоял стакан воды и лежала тонкая стопка белых салфеток.
Часы на стене тикали громче, чем нужно для такой маленькой комнаты.
— «Не везёт», — повторил он спокойно.
— Угу, — кивнула я. — Работа, мать, муж… Всё разом.
— Давайте по порядку, — он чуть наклонился вперёд, как человек, который привык не сочувствовать узлам, а распутывать их.
По порядку получалось так.
В январе нас «оптимизировали», и моя должность делопроизводителя вдруг оказалась лишней, хотя бумаги из офиса никуда не делись.
В марте мать упала у себя дома так неудачно, что сильно повредила ногу, и с тех пор без посторонней помощи ей было тяжело дойти даже до кухни.
В мае Андрей сложил свои рубашки в аккуратную стопку, положил сверху паспорт, сел на край дивана и спокойно сказал:
— Я подал на развод.
Тогда я ещё успела спросить:
— Почему так сразу?
Он посмотрел не на меня, а в окно.
— С тобой всегда одно и то же, — сказал он. — Ты годами повторяешь, что тебе не везёт.
Я устал жить под этим пасмурным прогнозом.
Про «пасмурный» меня тогда задело больше всего, даже не слово, а интонация насмешки.
Теперь, в кабинете психолога, я пересказывала всё это уже третьему человеку за месяц: подруге, соседке, теперь вот мужчине в сером свитере.
История превратилась в почти готовый доклад, только каждый раз в ней по-другому звенели одни и те же слова.
— Значит, вы говорите: «мне не везёт», — повторил он.
— А как ещё это назвать? — я пожала плечами. — Было всё более-менее, а тут как посыпалось.
Он помолчал, покрутил ручку между пальцами.
— А если не называть?
— В смысле?
— Не говорить «не везёт», — он посмотрел прямо. — Попробовать другую фразу.
Я фыркнула.
— Вы думаете, если я назову это как-то по-другому, мать побежит, а Андрей вернётся?
— Мать и Андрей тут ни при чём, — спокойно ответил он. — Перелом есть перелом, заявление есть заявление.
Но вы сейчас говорите не про кость и не про бумагу, а про свою жизнь.
Я замолчала, глядя на вытянутую из пачки салфетку, которая так и торчала чужой белой полоской.
— Вот сейчас вы как это формулируете? — спросил он.
— Как… — я поискала глазами слово на его столе, среди блокнотов. — Чёрная полоса.
«Чёрная полоса» — сказала я тогда как приговор сама себе.
— Если позволите, предложу эксперимент, — он немного улыбнулся уголком губ, без этой натянутой «психологической» улыбки из реклам.
— Давайте, — сказала я. — Эксперименты — это хоть что-то.
— Попробуем неделю, — произнёс он. — Не «мне не везёт», не «чёрная полоса», а: «Сейчас трудно, но я ищу выход».
Я даже не сразу поняла, о чём он.
— Это что за заговор?
— Не заговор, — он покачал головой. — Формулировка.
Слова цепляются за мысли, мысли за действия.
Когда вы говорите «мне не везёт», дальше вам уже нечего делать, всё будто решено за вас.
Попробуем убрать этот штамп и посмотреть, что будет.
— То есть это я сама виновата, что мать упала и Андрей ушёл? — спросила я тихо.
— Нет, — он ответил сразу. — Но вы сами решаете, кто вы во всём этом: человек, над которым издевается судьба, или человек, который, несмотря ни на что, ищет, за что ухватиться.
Я снова посмотрела на салфетки.
Одна выбивалась из ряда, как мысль, которую вытащили, но так и не использовали.
— И вы правда считаете, что от слов что-то зависит? — спросила я.
— Я считаю, что с них начинается, — ответил он. — Неделю заменяете одну фразу на другую и смотрите: что вы делаете иначе.
Он говорил спокойно, без обещаний и без жалости, и от этого становилось одновременно легче и обиднее.
— Ладно, — сказала я. — Попробую.
— Не надо верить заранее, — добавил он. — Просто ловите себя на старой фразе и меняйте. Через неделю придёте и скажете, что заметили.
Когда я вышла в коридор, он показался длиннее, чем был.
У окна стояла женщина лет сорока с яркой помадой, листала телефон и старалась не шмыгать носом.
Мы на секунду встретились глазами, обе отвернулись, каждая со своим «не везёт».
На улице моросил мелкий осенний дождь.
Зонт, конечно, я не взяла: с утра было солнце, а я в этом году чётко усвоила, что если может пойти не так, то так и пойдёт.
Я натянула куртку на плечи, сунула руки в карманы и нащупала сложенную вчетверо квитанцию за квартиру.
«Сейчас трудно, но я ищу выход», — попробовала я про себя, и фраза прозвучала как строка из чужой мотивационной книжки.
— Ну как твой мудрый мужчина? — спросила вечером Ольга, когда я, не разуваясь, ввалилась к ней на кухню.
У Ольги всегда было тепло и пахло чем-то съедобным, даже если кастрюли на плите пустые.
Сегодня на столе стояли две кружки и тарелка с ломтиками сыра, прикрытая такой же тарелкой поменьше, чтобы не заветривался.
— Сел напротив, посмотрел умными глазами и сказал: «Меняй слова», — я шлёпнулась на табурет.
— В каком смысле? — приподняла она бровь.
— Говорит, не «мне не везёт», а «сейчас трудно, но я ищу выход», — я скривилась, как от кислого.
— Ну, — протянула Ольга, наливая чай. — И что?
— Что-что, — я развела руками. — Я ему: «То есть я виновата, что мать упала и Андрей ушёл?» А он: «Вы не виноваты, но выбираете, кто вы в этой истории». Мудрец нашёлся.
— А ты что хотела услышать? — Ольга подперла щёку кулаком.
— Что меня пожалеют, честно, — сказала я. — Скажут: «Да, Марин, тебе реально не повезло, посиди, поплачь».
Ольга хмыкнула.
— Поплакать ты и без психолога умеешь, — спокойно заметила она.
— Спасибо, подруга называется, — я потянулась к сыру.
— Я по делу говорю, — не смутилась она. — Слушай, а что тебе стоит? Неделю.
— Что именно?
— Ну говорить по-другому, — пожала она плечами. — Ты же всё равно с собой разговариваешь.
Я тебя слушаю двадцать лет: «я неудачница», «мне опять досталось», «я, как всегда, не везучая».
— То есть ты с Андреем заодно? — спросила я.
— Я с тобой, — спокойно ответила Ольга. — И как человек, который тебя знает, говорю: ты правда любишь это слово — «не везёт».
Прямо как шарфик. К любому пальто подходит.
Я рассмеялась, хотя в горле стоял ком.
— Красивый шарфик, между прочим.
— Ага. Только душит, — сказала она.
Мы замолчали.
Чай остывал быстрее, чем хотелось бы.
«Хотя бы не выносить себе приговор словами» — крутилась её фраза у меня в голове.
— Ладно, — вздохнула я. — Допустим, я скажу: «Сейчас трудно, но я ищу выход». Дальше что?
— Не знаю, — честно ответила Ольга. — Но хотя бы не будешь заранее себе приговор выносить.
Слово «приговор» мне не понравилось ещё больше, чем «эксперимент».
Дома меня встретила тишина и мигающий огонёк на городском телефоне.
Мать по мобильному не звонит, он её «облучает», поэтому всегда оставляет голосовые на стационарный.
— Марин, это я, — раздался её голос из трубки. — Ты чего не заходишь? Я тут одна, как собака. Позвони, когда сможешь.
Никаких «как ты», никаких «устала ли», всё как всегда.
Я сняла куртку, повесила на спинку стула и заметила на подоконнике неуместный букет.
Соседка вчера заносила остатки после какого-то своего праздника: «Всё равно выбрасывать, забирай».
Цветы уже начинали клониться, в банке мутнела вода.
«Мне не везёт даже с цветами», — привычно мелькнуло в голове, и я тут же спохватилась.
— Сейчас трудно… — начала я вслух и запнулась. — Но я ищу выход, — выдохнула уже шёпотом.
В комнате от этого не поменялось ничего.
Букет как клюнул головой, так и стоял. Телефон молчал. В раковине лежали две немытые тарелки.
Я открыла шкафчик, достала папку с резюме.
На первой странице фотография, где я смотрела так, как всегда смотрела на начальство: «я аккуратная, удобная, меня можно не замечать».
Я стёрла в графе «о себе» слово «стрессоустойчивая».
Написала вместо него: «умею разбираться с документами в сложных ситуациях».
Это звучало проще и почему-то честнее.
Телефон завибрировал на столе.
На экране высветилось: «Андрей».
Я какое-то время просто смотрела, как мигает его имя, как будто кто-то снова трясёт в руке кубики и решает, что мне выпадет.
— Да, — ответила я наконец.
— Ты коммуналку оплатила? — без приветствия спросил он.
— Частично, — вырвалось у меня, хотя в кошельке лежала половина нужной суммы.
— Марин, давай без этого, — он тяжело вздохнул. — Я не хочу потом разгребать долги.
— Тебе не везло, что ты был на мне женат, да? — спросила я, сама не понимая, зачем.
Он помолчал.
— Нет, — сказал потом. — Дело не в везении. Просто так дальше нельзя. Ты же знаешь, я давно об этом говорил.
Раньше в таком разговоре я бы уже надулась, начала вспоминать, сколько сил положила на его рубашки и ужины.
Теперь только почувствовала, как внутри поднимается старая фраза, и остановила её.
— Сейчас трудно, но я разберусь, — сказала я. — С платёжками тоже.
С той стороны наступила пауза.
— Это что за новые речи? — наконец спросил он.
— Эксперимент, — ответила я. — Неделю попробую.
Он хмыкнул.
— Ну-ну. Главное — не надорвись от экспериментов, — сказал он и отключился.
Я положила телефон рядом с резюме и квитанцией.
Получилось три предмета, как три грани одного кубика, который кто-то крутит в руках, не спрашивая моего мнения.
Я посмотрела на эту композицию и подумала: «Ладно. Хватит смотреть».
Наутро я впервые за полгода открыла ноутбук не чтобы листать чужие новости, а чтобы дописать в резюме новую строку и отправить его не в корзину, а по адресам.
Утром ноутбук включался медленно, как будто тоже сомневался, стоит ли вообще просыпаться.
Я сидела перед чёрным экраном и повторяла про себя: «Сейчас трудно, но я ищу выход», пока полоска загрузки ползла по экрану.
Когда открылся рабочий стол, я сразу щёлкнула по файлу с резюме.
Всё было как прежде: образование, опыт, аккуратные пункты.
Менялась только я.
Я открыла сайт с объявлениями и заставила себя не пролистать вверх, привычно решив, что «для таких, как я, всё равно нет».
Щёлкнула по фильтрам, убрала возрастные ограничения, выбрала то, что хоть как-то связано с бумагами.
Оператор, администратор, помощник, «молодой дружный коллектив» — как будто мир подмигивал: «мы вообще-то не для тебя», но несколько объявлений были без намёка на возраст.
Я глубоко вдохнула.
— Сейчас трудно, — сказала уже вслух, чтобы не забыть вторую часть. — Но выход я ищу сама, не судьба за меня.
И нажала «откликнуться» под тремя вакансиями.
К обеду я уже стояла у двери матери с пакетом.
Лифт снова застрял на первом этаже, пришлось подниматься пешком, считая пролёты вместо вдохов.
— Долго же ты, — встретила меня мать в коридоре, опираясь на ходунки.
— После дел заехала, — ответила я, разуваясь.
— Какие у тебя теперь дела? — хмыкнула она. — На работу не ходишь, муж ушёл.
Её слова легли поверх вчерашних, как ещё один слой штукатурки на и без того тяжёлую стену.
Во мне привычно поднялось: «да, мне опять не повезло», и я его придавила.
— Разбираюсь, как дальше жить, — сказала я спокойно. — Вот к тебе зашла, суп сварю.
Она посмотрела на пакет.
— А деньги у тебя откуда? — спросила, как всегда.
— Есть пока, мам, — ответила я. — Не думай сейчас об этом.
На плите закипал суп, пахло жареной морковкой и лавровым листом.
Мать сидела за столом в своём старом шерстяном платке и рассказывала, кто из соседей потерял ключи и кто снова слушал громко музыку.
— Ты мне главное скажи, — вдруг перевела она разговор. — Андрей-то не передумал?
— В каком смысле?
— Может, образумился, вернётся, — вздохнула она. — Ты ведь без него… сама знаешь.
Я положила ложку на стол чуть резче, чем хотела.
— Мама, он подал на развод, — напомнила я. — И не вчера это решил. Говорил же давно, что устал.
— Ну, мало ли что говорят, — не сдавалась она. — Мужики вспыльчивые. Скажет — уйду, а потом опомнится.
«Не опомнится», — подумала я, вспоминая его аккуратную стопку рубашек и пустой шкаф.
— Сейчас мы так живём, — сказала я тихо. — Дальше будет видно.
Мать недовольно покачала головой, но тему сменила.
Звонок от Татьяны застал меня через неделю, когда я уже перестала ждать ответов на отклики и снова рассматривала своё резюме, как чужое.
— Марин, привет, это Жарова, — в голосе было что-то знакомое, рабочее.
— О, Тань, здравствуй, — я искренне удивилась.
— Слушай, тут такое дело, — сказала она. — У нас в конторе нужен помощник. Бумаги, расчёты, платежи, всё как ты любишь.
Зарплата не как в сказке, сорок тысяч, но стабильно.
Слово «стабильно» прозвенело отдельно.
— График нормальный, пять через два, без ночных, — продолжала она. — Я шефу уже намекнула, что знаю надёжную женщину. Придёшь завтра?
Ещё месяц назад я бы, наверное, начала оправдываться: возраст, мать, здоровье, «всё равно не возьмут».
Теперь первая мысль была другая: «Не знаю, повезло это или просто дошло время, но дверь открылась».
— Приду, — сказала я. — Спасибо, что вспомнила.
Повесив трубку, я села на край кровати.
В комнате ничего не изменилось: те же книги на полке, та же куртка на стуле, тот же не до конца выкинутый букет.
Изменилось только ощущение, что я не просто жду следующего удара.
На собеседование я надела не Андрееву футболку, а своё старое тёмное платье, которое обычно ждало редких праздников.
Достала из шкатулки небольшие серьги, провела расчёской по волосам чуть дольше, чем по утрам.
— Куда это ты собралась? — спросила мать по телефону, когда я сказала, что заеду к ней вечером.
— По делам, — ответила я. — Посмотрим, может, работа появится.
— Ой, только не надейся сильно, — вздохнула она. — Сейчас везде молодёжь берут. Нам-то с тобой…
Фразу про «нам с тобой» я уже знала наизусть.
— Я не надеюсь, — спокойно сказала я. — Я пробую.
В офисе у Татьяны было тесно и светло.
Столы стояли близко друг к другу, на подоконнике лежали аккуратные стопки папок, от которых пахло бумагой и тонером.
Шеф, мужчина лет шестидесяти, посмотрел на меня поверх очков.
— Опыт у вас есть, возраст мне понятен, — сказал он, пролистывая резюме. — Руководство любит «молодых и бодрых», но мне, честно говоря, важнее, чтобы человек не пропадал после первой же проблемы.
Вы не испугаетесь рутины?
— В рутине я всю жизнь, — ответила я. — Бумага меня не пугает.
— Зарплата сорок тысяч, — уточнил он. — Испытательный срок три месяца, дальше посмотрим. Устроит?
Я на секунду почувствовала, как где-то внутри дёрнулась старая фраза: «мне опять не повезёт».
И так же быстро её отодвинула.
— Сейчас трудно, — произнесла я, уже без продолжения, — и работа мне нужна. Устроит.
Он кивнул.
— Тогда давайте попробуем, — сказал он.
Я вышла не победительницей и не спасённой, а просто человеком, у которого через два дня начнётся новый рабочий график.
На улице падал мокрый снег.
Осень окончательно решила стать зимой.
«Это психолог был прав или просто календарь перевернулся?» — подумала я, засовывая руки в карманы.
Ответа, понятное дело, не было.
Через два месяца я знала наизусть половину платёжек, которые проходили через мои руки.
Будни стали простыми: утром автобус, потом работа, вечером мать или собственная кухня.
На столе рядом с монитором лежала маленькая бумажка.
На ней я в первый день вывела: «Сейчас трудно, но я ищу выход».
Сначала это было напоминание об эксперименте, потом стало просто частью стола, как скрепки и ручка.
— Это что у тебя? — спросила как-то Татьяна, кивая на бумажку.
— Подсказка, — сказала я. — Чтобы не ругать себя сразу за всё подряд.
Она пожала плечами.
— Если помогает не срываться, пусть лежит, — ответила она.
Вечером, возвращаясь домой, я вдруг поймала себя на мысли, что давно не говорила вслух «мне не везёт».
Слово как будто само ушло куда-то в сторону.
Мать тем временем понемногу осваивала ходунки.
Опиралась на стены, ворчала, но ходила.
— Со мной одни мучения, — говорила она. — Тебе не повезло со мной.
В эти моменты я слышала собственный прошлогодний голос.
— Нам обеим тяжело, — отвечала я. — Но мы потихоньку справляемся.
Слово «справляемся» оказалось важнее всех «выходов».
Развод к этому времени уже оформили.
Мы с Андреем сходили в ЗАГС, поставили подписи там, где нужно, и вышли на улицу уже не мужем и женой, а кем-то неопределённым.
— Странно, — сказал он, застёгивая куртку. — Как будто мы просто подпись поменяли.
— А по сути? — спросила я.
— По сути давно всё кончилось, — вздохнул он. — Ты же знаешь.
Раньше я бы тут же полезла вспоминать совместные годы, сцепляться за каждую мелочь.
Теперь только кивнула.
— Сейчас непросто, — сказала я. — Но как-то разберусь.
Мы оба улыбнулись какой-то усталой улыбкой.
— Психолог твой старался, — усмехнулся Андрей.
— Ты сам хотел, чтобы я хоть что-то поменяла, — ответила я. — Начала со слов, дальше видно будет.
Мы разошлись у крыльца в разные стороны, как люди, которые когда-то кидали кости вместе, а теперь у каждого свои.
Через пару недель я снова пришла к психологу.
Не потому что случилось что-то, а просто хотелось подвести итоги.
— Ну? — спросил он, когда я устроилась в знакомом кресле. — Как живёт ваш штамп?
— Потёрся, — ответила я. — Почти не пользуюсь.
Он улыбнулся.
— Что изменилось за это время? — уточнил он.
— Работа есть, — перечислила я. — Мать на ногах, хоть и с опорой. С Андреем развелись без скандалов.
— То есть полоса закончилась? — спросил он.
Я посмотрела в окно.
По стеклу тянулись струйки, не то дождь, не то тающий снег.
— Не знаю, — сказала я. — Может, просто перестала считать каждый шаг катастрофой.
— А фразу вы ещё говорите?
— Иногда, — призналась я. — Чаще думаю, чем вслух. Но главное — я перестала говорить «мне не везёт».
— И как вам без этого?
— Сначала пусто было, — ответила я. — Как будто забрали любимое оправдание. Теперь дышится чуть свободнее.
Он кивнул и промолчал.
Почему-то именно это молчание показалось мне самым правильным.
В один из вечеров я задержалась на работе дольше всех.
В офисе гудел только системный блок, за окном светились редкие окна.
Я выключила монитор и посмотрела на свою бумажку с фразой.
«Сейчас трудно, но я ищу выход», — прочитала я про себя.
Сложила листок пополам, потом ещё раз и убрала в кошелёк, к купюрам.
Пусть будет там, рядом с тем, что можно потрогать руками.
Дома, пока на плите грелась еда, я позвонила Ольге.
— Ну что, твой эксперимент? — спросила она вместо «привет».
— Жив, — сказала я. — Я теперь эти слова чаще думаю, чем говорю.
— И как, везёт? — в её голосе послышалась улыбка.
Я помолчала.
— Я не знаю, Оль, — честно сказала я. — Работа есть, мать на ногах, с Андреем не ругаемся. То ли фраза сработала, то ли год просто такой: сначала навалилось, потом отпустило.
— А тебе важно, что именно? — спросила она.
Я посмотрела на кухню: чистая раковина, две кружки, телефон экраном вниз.
— Наверное, важно, — сказала я. — Но я пока не понимаю, что сильнее: слова или то, что я наконец начала хоть что-то делать, а не ждать, что меня кто-то спасёт.
— Так и живём, — вздохнула Ольга. — Между «само получилось» и «я сама сделала».
После разговора я ещё долго сидела без телевизора.
Слушала, как в соседней квартире кто-то двигает стул, как хлопает дверь на площадке.
«Психолог был прав? — подумала я. — Или просто кубики наконец выпали по-другому?»
Я взяла чистый лист, медленно написала: «Сейчас трудно, но я ищу выход» и прикрепила его к холодильнику магнитом.
Завтра будет новый день.
Может, он окажется чуть легче, а может — просто другим.
Ложась спать, я вдруг поняла, что за весь день ни разу не сказала «мне не везёт».
Была ли это маленькая победа или просто совпало — я всё ещё не знала.
Но где-то внутри стало тише, и это «чуть» почему-то оказалось важнее любых объяснений.
Если вы когда-нибудь ловили себя на мысли «ну конечно, опять мне не повезло» и узнали в Марине что-то своё — оставайтесь рядом.
