— Марина, ты когда приедешь? Мне завтра к десяти надо, у Кирилла соревнования.
Я смотрела на телефон и думала, что сейчас его выключу.
— Ольга, я до восьми на смене. Не могу с утра.
— Ну а мне что делать? Ребёнка подводить? Он месяц готовился.
Я молчала. Считала до десяти.
— Давай так, попросись отпроситься хоть на полдня. Или скажи, что заболела. Мне правда важно.
— А мне не важно?
— При чём тут это? Мы договаривались ухаживать поровну. Это наша мама.
Наша. Я положила телефон и посмотрела в окно. Серый двор, мокрая площадка, женщина с двумя сумками из магазина. Наверное, у неё тоже есть сестра, которая требует всё поровну, когда сама получила всё.
Мама оформила дарственную четыре месяца назад. Сидели на кухне, она сказала между делом:
— Документы подписала. Чтобы потом проблем не было. Половину Ольге, половину Кириллу.
— Кириллу? Внуку?
— Ну да. Он один у неё, старается, институт. А твои девочки взрослые уже, сами справятся.
— То есть мне ничего?
Мама отвернулась к окну.
— Не думала, что обидишься. Ольге тяжелее, она одна с ребёнком. А у тебя хоть муж.
Муж, который дома раз в две недели. Я хотела сказать, но мама уже встала, понесла тарелки к раковине, и спина у неё была жёсткая, готовая не слушать.
Через месяц случился инсульт.
— Врачи говорят, домой выпишут, но нужен постоянный уход, — Ольга вытирала глаза в больничном коридоре, — круглосуточно почти.
— Сиделку наймём.
— На какие деньги? Ты представляешь, сколько они берут?
Я представляла. Месячная зарплата кассира.
— Тогда по очереди. Неделя ты, неделя я.
— У меня Кирилл, — быстро ответила сестра, — институт, готовить надо, за учёбой следить.
Я поняла. Что теперь всё будет именно так.
Я приезжала после смены с гудящими ногами, Ольга встречала уже одетая.
— Покормила в шесть, подгузник поменяла. Таблетки на тумбочке. Всё написано.
— Куда ты?
— На курсы компьютерные. Для работы надо.
Она уходила, я оставалась в квартире, которая пахла лекарствами. Мама лежала, смотрела в потолок, пыталась что-то сказать, но слова выходили неправильные. Я сидела рядом и думала, что так теперь всю жизнь. Работа — мама — дом — мама — работа.
А Ольга ходит на курсы и возит Кирилла на соревнования.
Позвонила ей в одиннадцать вечера.
— Ты почему трубку не берёшь? Я три раза звонила.
— Спала уже. Что случилось?
— Я хочу домой. Меня семья ждёт. Я не могу так.
— Потерпи ещё немного. Завтра вечером приеду.
— Мне не завтра. Мне сейчас. Я три дня не ночевала дома.
— Три дня не так много. Я каждую неделю по пять дней сижу.
Врала. Но доказывать бесполезно.
— Сдай квартиру. На эти деньги наймём сиделку.
Тишина. Долгая.
— Какую квартиру?
— Мамину. Твою по документам.
— Ты о чём? Это мамина квартира. Пока она жива, я ничего не буду.
— Но ты же получила её. Просто так. И теперь требуешь ухаживать поровну?
— Не просто так, а потому что мама решила. И вообще, причём тут это?
Я повесила трубку. Села на пол в коридоре. Мама застонала в комнате, и я пошла к ней, потому что деваться некуда.
Прорыв пришёл случайно. Я разогревала суп на маминой кухне и увидела на столе бумаги. Договор дарения. Ольга забыла убрать. Половина — дочери Ольге Николаевне, половина — внуку Кириллу Олеговичу.
Кирилл. Двадцать два года. Совершеннолетний собственник.
Я нашла его в соцсетях:
«Привет, нужно поговорить. О квартире бабушки.»
Через час ответ:
«О какой квартире?»
Встретились в кафе у института. Я не тянула:
— Знаешь, что на тебя оформлена половина бабушкиной квартиры?
— В смысле?
— В прямом. Мама твоя получила половину, ты вторую. По дарственной. Четыре месяца назад.
Он полез в телефон, позвонил матери. Я слышала только его часть:
— Мам, это правда?.. Почему не сказала?.. Нет, не всё равно… Зачем на меня оформлять, если я не знал?
Положил трубку. Лицо растерянное.
— Говорит, хотела сюрприз сделать. Для моего будущего.
— А ты знаешь, что бабушке круглосуточный уход нужен? И что твоя мама требует от меня сидеть наравне, хотя получила всю квартиру, а мне ничего?
Молчал. Соображал.
— То есть она могла сдать и нанять сиделку?
— Могла. Не хочет. Говорит, неправильно.
— А правильно, чтобы ты одна вкалывала?
Я пожала плечами. Кирилл наклонился через стол:
— Слушай, мне эта квартира не нужна. Вообще. После института в Москву уезжаю, работа там. Мама ничего не говорила, я думал, по завещанию когда-то потом будет, но чтобы так…
— Можешь свою долю отдать. Подарить. Мне, например.
Он задумался.
Ольга прилетела в воскресенье утром. Я гладила бельё, открыла дверь — она на пороге, красная, трясётся.
— Ты что сделала?! Как ты посмела к моему сыну лезть?!
— Поговорила с совладельцем жилплощади.
— Какой совладелец?! Это ребёнок!
— Ему двадцать два. Совершеннолетний собственник. Имеет право распоряжаться как хочет.
— Ты настроила его против меня!
— Я рассказала правду. Что бабушка лежачая, нужна сиделка, деньги есть — стоит сдать квартиру. Но его мама не хочет. Потому что квартира уже её, и терять доход жалко.
Ольга схватила утюг с доски, отшвырнула его.
— Ты всегда завидовала!
— Тебе квартира, покой, свобода. Мне мама круглосуточно и разговоры про «ухаживай поровну». Какое поровну, Оль? У тебя недвижимость, у меня обязанности. Это честно?
— Мама сама решила! Я не виновата!
— Но и отказываться не стала. И сдавать не хочешь. Хочешь, чтобы я пахала, пока ты курсы посещаешь.
Она развернулась, хлопнула дверью. Я подняла утюг, продолжила гладить. Руки дрожали, но внутри — спокойно.
Кирилл подписал дарственную через неделю. Свою половину отдал мне. Без денег, просто так.
— Не хочу участвовать, разбирайтесь сами.
Ольга звонила, плакала, кричала про предательство. Он не сдался.
— Мам, если нужна квартира так сильно — выкупи у тёти её половину. Или давай сдадим, наймём сиделку, как тётя говорит. Но чтобы бабушка лежала, а вы ругались — я в этом не участвую.
Ольга позвонила мне. Голос ледяной:
— Специально подстроила.
— Просто рассказала племяннику правду.
— И что теперь? Выгонишь маму? Продашь из-под лежачей больной?
— Сдам половину, найму сиделку. Чтобы видеть свою семью хоть иногда.
— А я, по-твоему, должна согласиться?
— Можешь не соглашаться. Но тогда я сдам свою половину. Официально. По закону имею право. Пусть твоя стоит пустая, а моя приносит деньги на сиделку. Мама всё равно получит уход.
Тишина. Дыхание в трубке.
— Ненавижу тебя, — тихо сказала она.
Сиделку нашли за две недели. Женщина пятидесяти лет, спокойная, с медобразованием. Квартиру сдали — мою половину молодой паре, Ольгина осталась для мамы и сиделки. Денег хватало на зарплату, коммуналку, лекарства.
Ольга месяц не появлялась. Я приезжала раз в неделю — мама лежала чистая, накормленная, вид стал лучше. Сиделка массаж делала, переворачивала, читала вслух.
Сестра появилась однажды вечером. Я сидела у кровати, держала маму за руку. Ольга остановилась в дверях.
— Как она?
— Нормально. Стабильно.
Молчали. Я смотрела на маму, Ольга в пол.
— Я не хотела, чтобы так вышло, — сказала тихо, — с квартирой. Мама сама решила, я не настаивала.
— Но не отказалась.
— Не отказалась. Мне правда тяжело было. Одной с ребёнком. А у тебя хоть Андрей.
— Андрей в рейсах. Вижу дважды в месяц. Денег не больше твоих.
— Я не знала.
— Не хотела знать. Удобно было думать, что мне легче. Так проще квартиру забрать и совесть не мучить.
Ольга вытерла глаза. Я не подошла. Просто сидела.
— Думала, разделим уход, будет нормально. Не понимала, почему злишься.
— У тебя есть что использовать, чтобы маме помочь. Ты хотела оставить себе и переложить обязанности на меня. Пополам. Справедливо же?
Она не ответила. Подошла к маме, поцеловала в лоб, ушла. Больше про справедливость не говорила.
Мама ушла из жизни через восемь месяцев. Тихо, под присмотром сиделки. Я приезжала регулярно, Ольга реже. Мы почти не разговаривали — только о маме, лекарствах, самочувствии.
Когда всё закончилось, мы стояли у постели вдвоём. Сестра плакала, я держала мамину руку и думала — вот теперь кончилось.
Похороны делали пополам. Ольга хотела пышно, с поминками в ресторане. Я сказала — нет денег. Сделали скромно.
После Ольга предложила:
— Давай я выкуплю твою половину. Не по рыночной, но заплачу.
— Не надо.
— Как не надо?
— Оставлю себе. Буду сдавать дальше. Или продам, когда дочкам на учёбу понадобится. А ты живи в своей или тоже сдавай. Как договоримся.
Лицо у сестры вытянулось.
— То есть всю жизнь делить с тобой?
— А что, несправедливо? — я улыбнулась, — мама хотела, чтобы вместе. Вот и будем. Только теперь честно. Половина твоя, половина моя. Поровну.
Ольга открыла рот, закрыла. Развернулась, пошла к выходу. Я смотрела ей вслед и в первый раз за жизнь не чувствовала себя обманутой.
Полтора года прошло. Общаемся формально — звоним раз в месяц, обсуждаем квартирные вопросы. Жильцы платят, денег хватает на налоги и остаётся. Я отложила дочке на первый курс, Ольга Кириллу на свадьбу помогла.
На прошлой неделе сестра позвонила, попросила встретиться. Пришла серьёзная.
— Хочу извиниться. За то, что тогда. Думала, раз мама отдала — имею право. А про тебя вообще не думала.
— Я тоже неправильно. Не надо было Кирилла втягивать.
— Зато честно, — Ольга усмехнулась, — он мне потом сказал: мама, ты хотела за чужой счёт жить. Так нельзя. В двадцать два научил уму-разуму.
Помолчали.
— Знаешь, о чём думаю? — сестра посмотрела в окно, — если бы мама поделила сразу на двоих, не поссорились бы. А так она нас стравила.
— Может, и не желая. А может, хотела проверить. Кто честнее окажется.
— И кто?
— Племянник твой. Он один нормальным человеком оказался.
Ольга улыбнулась. Поговорили о детях, работе, ценах. Когда прощались, обняла меня. Коротко, неловко.
Я шла домой и думала, что хорошо, когда можешь отстоять своё. Не скандалами, а фактами. Документами. Правом, которое на бумаге записано.
Мама хотела как лучше. Думала, Ольге труднее, ей нужнее. Не подумала, что справедливость — не про то, кому хуже. А про то, чтобы никто не чувствовал себя использованным.
Вчера дочка спросила:
— Мам, а ты с тётей помирилась?
— Не знаю, — ответила честно, — но хотя бы теперь справедливо.
Она кивнула, ушла к себе. А я подумала — вот это и есть главное. Когда тебе говорят «давай поровну», сначала посмотри — что делится. Обязанности с одной стороны и права с другой — не поровну. Это обман, завёрнутый в родственный долг.
На кухне закипел чайник, муж вернулся из рейса, загремел сумками в коридоре. Обычная жизнь, где никто не требует невозможного, прикрываясь словами про семью.
Я больше не верю в такую справедливость. Теперь только настоящая.
