Когда Екатерина вошла в квартиру с пакетами продуктов, она сразу поняла — что-то не так. Тишина была слишком густой, слишком напряжённой. Такая бывает перед грозой, когда воздух наэлектризован и птицы замолкают. Она поставила сумки на пол в прихожей и прислушалась.
Из гостиной доносился приглушённый разговор. Два голоса — один знакомый до боли, голос её мужа Павла, второй — тоже родной, но сейчас звучащий как-то особенно мягко, обволакивающе. Голос её свекрови, Нины Петровны.
Катя замерла. Они не знали, что она уже дома. Она вернулась раньше, чем планировала — встреча с подругой отменилась в последний момент. И теперь она невольно стала свидетелем разговора, который явно не предназначался для её ушей.
— Паша, ты же понимаешь, что это единственный выход, — говорила Нина Петровна, и в её голосе звучала такая материнская забота, что даже Катя, стоящая в прихожей, почувствовала укол совести. — Квартира слишком маленькая для вас двоих. А тем более, если вы планируете детей. Надо расширяться.
— Мам, я знаю. Но Катя…
— Катя что? — перебила его Нина Петровна, и тон её стал чуть жёстче. — Катя молодая, здоровая женщина. Она работает, зарабатывает. Неужели она не может вложиться в будущее вашей семьи? Или для неё семья — пустой звук?
Екатерина сжала руки в кулаки. Сердце заколотилось так сильно, что она боялась — они услышат его стук даже через стену.
— Это не так, мам. Просто она уже помогла твоему брату с лечением, потом сестре на операцию отдала деньги, которые мы копили на отпуск. Она устала, понимаешь? И я её понимаю.
Голос Павла звучал неуверенно, виновато. Он защищал её, но делал это так, словно извинялся за саму необходимость этой защиты.
— Устала? — в голосе Нины Петровны прозвучало откровенное презрение. — Боже, какое нежное создание! А я вот всю жизнь на двух работах пахала, тебя одна растила, и ни разу не жаловалась на усталость. Это называется семья, Паша. Семья — это когда все друг другу помогают. А не когда каждый думает только о себе.
Катя услышала, как её муж тяжело вздохнул. Она представила, как он сидит сейчас, сгорбившись, опустив голову, и его мать нависает над ним, как коршун над добычей.
— Ты прав, мам. Я с ней поговорю. Только давай не сегодня, хорошо? У неё сегодня был тяжёлый день.
— У неё каждый день тяжёлый, — фыркнула Нина Петровна. — Ладно, поговоришь завтра. Но, Паша, учти — время идёт. Квартиру эту продают уже месяц. Хорошие варианты быстро разбирают. А она идеальна для вас — рядом с моим домом, три комнаты, ремонт свежий. И цена хорошая, если Катя добавит свои сбережения. Всего-то сто пятьдесят тысяч не хватает.
Всего-то. Сто пятьдесят тысяч. Те самые деньги, которые Екатерина копила три года. Откладывая с каждой зарплаты, отказывая себе в новой одежде, в походах в кафе с подругами, в маленьких радостях. Эти деньги были её подушкой безопасности, её спокойствием, её возможностью дышать свободно.
И теперь её муж и его мать спокойно обсуждали, как эти деньги потратить.
Катя развернулась и тихо, на цыпочках, вышла из квартиры. Она прикрыла дверь, потом открыла её снова, на этот раз громко, с шумом.
— Паш, я дома! — крикнула она нарочито бодро, хотя внутри всё дрожало.
Когда она вошла в гостиную с пакетами в руках, Нина Петровна и Павел сидели за столом с невинными лицами. На столе стояли чашки с чаем и ваза с печеньем. Идиллия.
— Катенька, доченька! — Нина Петровна вскочила с места и бросилась обнимать невестку. Её объятия были тёплыми и удушающими одновременно. — Как я рада тебя видеть! Ты так похудела, бедняжка. Работаешь много, наверное?
— Здравствуйте, Нина Петровна, — Катя вежливо высвободилась из объятий и поцеловала мужа в щёку. Он избегал её взгляда. — Да, работы много. Но ничего, справляюсь.
— Вот и молодец. Садись, я тебе чаю налью. Мы тут с Пашей посидели, поболтали. Сын мне так редко звонит, пришлось самой приехать, — свекровь щебетала, суетилась, разливала чай. Её движения были плавными и заботливыми, но Катя видела, как её глаза внимательно следят за каждой реакцией невестки.
Они пили чай. Разговаривали о погоде, о соседях, о новостях. Нина Петровна рассказывала смешную историю про свою коллегу. Павел молчал, изредка вставляя дежурные фразы. А Катя улыбалась, кивала и чувствовала, как внутри неё наливается что-то тяжёлое и холодное.
Наконец, Нина Петровна допила свой чай, промокнула губы салфеткой и посмотрела на невестку с милой улыбкой.
— Катюш, а я тут хотела с вами посоветоваться. Тут такое дело интересное подвернулось, — она сделала паузу, словно взвешивая слова. — Продаётся квартира. Прекрасная квартира, трёхкомнатная, с ремонтом. Недалеко от меня, кстати. Я подумала — может, вам пора расширяться? А то вы тут в двушке тесните друг друга.
Катя почувствовала, как у неё похолодели пальцы.
— Мы не тесним друг друга, — ответила она спокойно. — Нам вполне хватает места.
— Ну как же хватает? — Нина Петровна всплеснула руками. — Вы же молодые, детей рожать будете. Куда ребёнка в двушку? Нет, нет, надо думать о будущем. Вот эта квартира — идеальный вариант. Цена хорошая, семь с половиной миллионов. У вас же есть эта квартира, её можно продать за пять. Плюс ипотека, плюс немного добавить — и всё! Живёте в прекрасных условиях.
— Немного добавить — это сколько? — спросила Катя, хотя уже знала ответ.
— Ну, тысяч сто пятьдесят, не больше. Мелочи, в общем-то.
Мелочи.
Екатерина посмотрела на мужа. Он сидел, уткнувшись взглядом в свою чашку, и молчал. Он не встал на её защиту. Он не сказал: «Мам, это наше решение, мы сами разберёмся». Он просто молчал, как всегда молчал, когда его мать начинала свои манёвры.
— У меня нет ста пятидесяти тысяч, — сказала Катя, и её голос прозвучал жёстче, чем она планировала.
Нина Петровна удивлённо вскинула брови.
— Как нет? — она посмотрела на Павла, потом снова на Катю. — Но ты же работаешь. Хорошо работаешь. И я знаю, что ты откладываешь деньги. Паша мне рассказывал.
Екатерина медленно повернулась к мужу. Он всё ещё не поднимал глаз.
— Рассказывал, — повторила она тихо. — И что ещё Паша рассказывал? Что эти деньги — мои личные сбережения? Что я копила их три года? Что они нужны мне для…
— Для чего? — перебила Нина Петровна, и в её голосе появились металлические нотки. — Для чего тебе личные сбережения, Катя? Ты замужем. У тебя семья. Или ты считаешь, что твоя семья — это что-то отдельное от нас?
— От нас? — переспросила Катя. Что-то внутри неё щёлкнуло, как выключатель. — Вы не моя семья, Нина Петровна. Вы — семья моего мужа.
Повисла тишина. Такая густая, что можно было резать ножом. Нина Петровна побледнела, потом покраснела. Её рот открылся и закрылся, как у рыбы, выброшенной на берег.
— Как ты смеешь?! — наконец выдохнула она. — Как ты смеешь мне такое говорить?! Я для тебя что делала? Я тебя в семью приняла, как родную! Я помогала вам, когда вы только поженились, посуду дарила, бельё! Я для Паши всю жизнь посвятила, одна его растила, в институт отправила! И теперь, когда я прошу о маленькой помощи для моего сына — для твоего мужа! — ты мне заявляешь, что я тебе чужая?!
Она говорила быстро, захлёбываясь словами, её лицо исказилось от ярости и обиды. Но Катя больше не чувствовала вины. Она смотрела на свекровь и видела её насквозь — манипуляции, давление, игру на чувствах.
— Вы помогали нам посудой, — медленно проговорила Екатерина. — Которую выбросили через год, потому что она была старой и битой. Вы дарили нам бельё — своё старое бельё, которое вам самой было не нужно. А потом попросили денег на лечение вашего брата. Потом на операцию вашей сестре. Потом на ремонт вашей квартиры. Я отдала вам за два года больше трёхсот тысяч, Нина Петровна. И ни разу не услышала спасибо. Только новые просьбы.
— Врёшь! — выкрикнула свекровь. — Ты всё врёшь! Паша, скажи ей!
Но Павел молчал. Он сидел, сгорбившись, и его лицо было серым.
Катя встала из-за стола. Она чувствовала странное спокойствие, словно сбросила тяжёлый груз.
— Я не буду отдавать свои деньги на квартиру, которую выбрали вы, — сказала она ровно. — Это мои деньги. И я сама решу, на что их потратить.
— Ах, так? — Нина Петровна тоже вскочила. Она была выше Кати, массивнее, и сейчас нависала над ней, как туча. — Значит, ты отказываешь моему сыну в нормальном жилье? Значит, ты готова, чтобы он жил в этой конурке, только бы твои денежки в кубышке лежали?
— Нина Петровна, хватит, — это был голос Павла. Тихий, но твёрдый. Он наконец поднял голову. — Мам, это слишком. Катя права. Это её деньги.
Свекровь обернулась к сыну, и на её лице было такое предательство, такая боль, словно он ударил её ножом.
— Что? — прошептала она. — Что ты сказал?
— Я сказал — хватит, — Павел встал. Он выглядел измученным, но решительным. — Ты не можешь требовать от Кати её сбережений. Это неправильно.
— Я не требую! — взвилась Нина Петровна. — Я просто хочу, чтобы мой сын жил по-человечески! Чтобы у него была нормальная квартира, чтобы…
— Чтобы эта квартира была рядом с тобой, — закончил Павел. — Я правильно понимаю, мам?
Нина Петровна застыла. Её лицо вытянулось.
— И что в этом плохого? — процедила она сквозь зубы. — Что плохого в том, что мать хочет видеть сына чаще? Что я хочу помогать вам, быть рядом?
— Мам, ты не помогаешь. Ты контролируешь, — Павел подошёл к Кате и взял её за руку. Его ладонь была тёплой и влажной. — Мы с Катей сами решим, когда и куда переезжать. Без твоего участия.
Лицо Нины Петровны исказилось. Она смотрела на сына так, словно видела его впервые.
— Это она, — прошипела свекровь, тыча пальцем в Катю. — Это она тебя настроила против меня! Это она вбила тебе в голову всю эту чушь про контроль и границы! До неё ты был нормальным сыном, любящим, заботливым! А теперь? Теперь ты предпочитаешь чужого человека родной матери!
— Катя — не чужой человек, — устало сказал Павел. — Она моя жена. И я её люблю.
Нина Петровна схватила свою сумку. Её руки дрожали.
— Хорошо, — выдохнула она. — Живите, как хотите. В вашей конурке, без моей помощи. Только учти, Павел — если ты сейчас выберешь её, потом не приходи ко мне за помощью. Я всю жизнь тебе отдала. А ты… ты предал меня из-за бабы, которая даже на квартиру для тебя денег пожалела!
Она развернулась и вылетела из квартиры. Дверь хлопнула так, что задрожали стёкла в окнах.
Павел и Катя остались стоять посреди гостиной, всё ещё держась за руки.
— Прости, — тихо сказал Павел. — Прости меня. Я должен был раньше… Я должен был защитить тебя.
Катя посмотрела на него. На его усталое, виноватое лицо. На опущенные плечи. На сжатую челюсть.
— Ты защитил, — ответила она. — Пусть и не сразу. Но ты защитил.
Она обняла его, и он прижал её к себе так крепко, словно боялся потерять.
— Она вернётся, — прошептал он. — Она всегда возвращается.
— Я знаю, — ответила Катя. — Но теперь мы знаем, как с этим справляться.
Они стояли так долго, обнявшись посреди гостиной, где ещё недавно кипела буря. А потом Катя отстранилась и улыбнулась.
— Знаешь, что мы сделаем с моими сбережениями? — спросила она.
— Что? — Павел осторожно улыбнулся в ответ.
— Поедем в отпуск. Тот самый, который мы планировали два года назад. Море, солнце, никаких родственников. Только мы вдвоём.
Павел рассмеялся. Впервые за весь вечер — искренне, от души.
— Поедем, — согласился он. — Обязательно поедем.
А на следующий день Нина Петровна прислала Павлу сообщение. Длинное, обвиняющее, полное упрёков и манипуляций. Павел прочитал его, вздохнул и показал Кате.
— Что мне ответить? — спросил он.
Катя задумалась.
— Напиши ей, что мы её любим. Что всегда будем рады её видеть. Но что наша жизнь — это наша жизнь. И решения в ней принимаем мы сами.
Павел кивнул и начал печатать. А Катя смотрела в окно на осеннее небо и думала о том, что иногда самая большая любовь — это умение сказать «нет».
Нина Петровна не ответила на сообщение. Она обиделась и неделю не выходила на связь. Потом позвонила Павлу поздно вечером, плача, жалуясь на здоровье и одиночество. Павел выслушал её, успокоил, но не поехал к ней посреди ночи, как раньше. Он остался дома, с женой.
Постепенно свекровь приняла новые правила. Она всё ещё пыталась манипулировать, всё ещё иногда устраивала сцены, но Павел и Катя держались вместе. Они научились говорить «нет». Они научились защищать свои границы.
А те самые сбережения Кати они действительно потратили на отпуск. На две недели в Греции, где было тепло, спокойно и никто не требовал от них денег, решений или жертв.
И когда они вернулись загоревшие и счастливые, Нина Петровна встретила их у подъезда. Она смотрела на них долго и внимательно, а потом тяжело вздохнула.
— Ладно, — сказала она. — Может, вы и правы. Может, мне действительно пора научиться отпускать.
Это было не извинение. Но это было начало.
И Катя, глядя на свою свекровь, впервые за долгое время почувствовала не раздражение и усталость, а что-то похожее на надежду.
Потому что даже самые сложные отношения можно исправить, если научиться уважать друг друга. И себя самого в первую очередь.
