Света знала, что свекровь приедет именно сегодня. Не завтра, не через неделю — сегодня. Женская интуиция редко ошибается, особенно когда речь идет о неприятностях. И Галина Петровна была неприятностью в чистом виде, упакованной в элегантное пальто и дорогие туфли.
Звонок в дверь прозвучал ровно в три часа дня. Света открыла, уже зная, что увидит. Свекровь стояла на пороге с той особенной улыбкой, которую она надевала перед визитами — натянутой, холодной, но безупречно вежливой.
— Светочка, здравствуй, дорогая. Я ненадолго, просто мимо проходила.
Мимо. За двадцать километров от своего района. Света молча отступила, пропуская женщину внутрь. Галина Петровна вошла, оглядывая прихожую критическим взглядом, который цеплялся за каждую деталь. Пятно на зеркале. Кроссовки Максима, небрежно брошенные у порога. Пакет с продуктами на полу.
— Как ты живешь, Светочка, — протянула свекровь, снимая пальто. — Одна справляешься, бедняжка.
В этой фразе было всё. Сожаление, которое на самом деле было осуждением. Забота, которая была контролем. И намек на то, что без помощи Галины Петровны невестка существовать не может.
Света провела гостью на кухню. Чайник она поставила автоматически, по привычке. Свекровь устроилась на стуле, сложив руки на коленях, и продолжила осматриваться. Её взгляд скользнул по столешнице, где высилась стопка немытых тарелок после вчерашнего ужина. Света собиралась помыть их сегодня вечером, после работы. Но теперь эти тарелки превратились в улику.
— Работаешь много? — спросила Галина Петровна, но в её голосе не было настоящего интереса. Был сбор информации.
— Да, сейчас загруженный период.
— А Максим? Он тебе помогает хоть как-то?
Света промолчала. Потому что помощи не было. Максим приходил с работы усталый, падал на диван и проводил вечера, уткнувшись в телефон. Но признаться в этом свекрови означало дать ей оружие.
— Справляемся, — коротко ответила Света.
Галина Петровна усмехнулась. Этот звук был похож на царапину ногтем по стеклу.
— Справляемся, — повторила она. — Я вижу, как вы справляетесь. Светочка, давай начистоту. Мой сын несчастен. Он мне звонил позавчера и жаловался.
Света застыла у плиты. Чайник закипел, но она не слышала его свиста. Максим жаловался матери. На неё. Он рассказывал свекрови о том, что происходит в их доме, в их жизни, в их постели — если там вообще что-то происходило последние месяцы.
— Жаловался? — переспросила она, медленно поворачиваясь.
— Да, дорогая. Он говорил, что ты стала какая-то холодная. Что дома всегда беспорядок, ужин не готов. Что ты ворчишь на него по любому поводу.
Света налила кипяток в чашки, стараясь держать руки ровно. Внутри неё что-то сжалось в тугой, болезненный узел. Она работала по десять часов в день. Она возвращалась домой с пакетами продуктов, готовила, убирала, стирала. А Максим жаловался маме, что ужин не готов вовремя.
— Галина Петровна, — начала Света, но свекровь перебила её жестом.
— Я не осуждаю тебя, Светочка. Я понимаю, современным девушкам тяжело. Вы не приучены к домашнему труду, вам подавай карьеру. Но семья — это жертвы. Это служение. Я всю жизнь посвятила сыну, и он вырос хорошим человеком. А ты… ты, видимо, не готова была к браку.
Эти слова были ядом, впрыснутым медленно, капля за каплей. Света поставила чашку перед свекровью и села напротив. Она смотрела на эту женщину — ухоженную, самодовольную, с идеальной укладкой и безупречным маникюром — и понимала, что сейчас начнется главное. Визит был не случайным. Он был спланирован. Галина Петровна пришла с миссией.
— Я думала, — продолжила свекровь, помешивая ложечкой чай, — может, тебе нужна помощь? Я могла бы приезжать пару раз в неделю. Готовить, убирать. Наводить порядок. Максиму нужен дом, а не общежитие.
Света слушала, и каждое слово ложилось на неё тяжестью. Свекровь хотела въехать в их жизнь. Не физически — пока нет. Но морально, территориально, властно. Она хотела контролировать, командовать, указывать. Под видом помощи.
— Нам помощь не нужна, — сказала Света твердо. — Мы справляемся.
— Справляемся, — снова усмехнулась Галина Петровна. — Посмотри на себя, Светочка. Ты выглядишь измученной. Круги под глазами, волосы не уложены. И дома бардак. Это не жизнь, это выживание. Максим заслуживает большего.
— А я что, не заслуживаю? — вырвалось у Светы.
Свекровь подняла брови, изображая удивление.
— Дорогая, я не об этом. Просто женщина должна создавать уют. Это её предназначение. А ты растратила себя на работу. Зачем тебе эта должность в офисе? Максим зарабатывает достаточно.
Света сжала кулаки под столом. Максим зарабатывал, да. Но его зарплаты хватало на аренду и продукты. На всё остальное — на одежду, на развлечения, на непредвиденные расходы — шли её деньги. Но свекровь этого не знала. Или делала вид, что не знает.
— Галина Петровна, мы с Максимом сами разберемся. Без посторонней помощи.
Слово «посторонняя» повисло в воздухе, как пощечина. Свекровь поджала губы. Её глаза сузились, и маска добродушия на секунду соскользнула, обнажив что-то холодное и жесткое.
— Посторонняя? — повторила она тихо. — Я — мать моего сына. Я вырастила его одна, без отца. Я отдала ему всё. И я не позволю какой-то девчонке разрушить то, что я строила годами.
Света встала. Разговор перешел черту. Вежливость, натянутая и фальшивая, окончательно рассыпалась.
— Вы о чем? Я его жена. Мы семья. И то, что происходит между нами, касается только нас двоих.
— Ты ошибаешься, — отрезала Галина Петровна, тоже поднимаясь. — Пока я жива, всё, что касается Максима, касается и меня. Он звонил мне вчера. Плакал. Говорил, что думает о разводе.
Эти слова ударили, как кулаком в живот. Света почувствовала, как земля уходит из-под ног. Развод. Максим думает о разводе и обсуждает это с матерью. Не с ней, со своей женой. С матерью.
— Вы врёте, — выдохнула Света.
— Зачем мне врать? — свекровь взяла сумочку, доставая оттуда телефон. — Хочешь, покажу переписку? Он писал мне позавчера: «Мама, я больше не могу. Она меня не понимает. Дома холодно и пусто». Вот его слова.
Света смотрела на экран телефона, который свекровь протянула ей. Там действительно были сообщения от Максима. Он жаловался. Он ныл. Он искал утешения у мамы, как маленький мальчик, которому не дали игрушку.
— Уходите, — сказала Света глухо.
— Что?
— Я сказала: уходите из моего дома. Сейчас.
Галина Петровна выпрямилась, и на её лице появилось выражение оскорбленного достоинства.
— Из твоего дома? Светочка, эта квартира снята на имя Максима. Это его дом. И я имею полное право находиться здесь.
— Нет, — Света шагнула вперед. — Не имеете. Это наша квартира. Наша семья. И вы здесь лишняя. Я терпела ваши звонки, ваши советы, ваши намеки. Но сейчас вы перешли черту. Вы настраиваете сына против жены. Вы манипулируете им. И я больше не позволю этому продолжаться.
Свекровь медленно надела пальто, застегивая пуговицы неторопливо, демонстративно. Она делала это так, словно давала Свете время одуматься, извиниться, упасть на колени и попросить прощения.
— Ты пожалеешь об этом разговоре, — сказала Галина Петровна холодно. — Я не враг тебе, Светочка. Но если ты решила воевать, то получишь войну. Максим всегда слушал меня. И будет слушать дальше. А ты… ты просто проходящий эпизод в его жизни.
Она развернулась и вышла, громко хлопнув дверью. Света осталась стоять посреди прихожей, чувствуя, как дрожат руки. Тишина после ухода свекрови была оглушающей. Она вернулась на кухню, села на стул и положила голову на руки. Слезы не шли. Вместо них внутри неё росло что-то другое — холодная, твердая решимость.
Максим вернулся домой в девять вечера. Он вошел, как обычно — уставший, рассеянный, с телефоном в руке. Бросил ключи на тумбочку, скинул ботинки.
— Привет, — буркнул он, не поднимая глаз.
Света сидела на диване, сложив руки на коленях. Она смотрела на него, и в этом взгляде было что-то, что заставило Максима замереть.
— Что случилось? — спросил он настороженно.
— Твоя мама приходила сегодня.
Он побледнел. Не от неожиданности — от вины. Он знал. Он знал, что мать придет, и не предупредил. Более того — он, вероятно, сам попросил её это сделать.
— Ну и что? — он попытался изобразить равнодушие. — Она же моя мама. Имеет право навестить сына.
— Навестить сына? — Света медленно встала. — Максим, она пришла сюда не к тебе. Она пришла ко мне. Чтобы сказать мне, что я плохая жена. Что ты несчастен. Что думаешь о разводе.
Он отвел взгляд. Молчание было красноречивее любых слов.
— Ты правда обсуждал со своей мамой наш брак? — голос Светы дрожал, но она держалась. — Ты жаловался ей на меня? Рассказывал, как тебе плохо?
— Я просто… мне нужно было с кем-то поговорить, — пробормотал Максим. — Ты всегда занята, ты не слушаешь меня.
— Не слушаю? — она шагнула к нему. — Максим, я работаю наравне с тобой! Я прихожу домой и готовлю, убираю, стираю! А ты что делаешь? Лежишь на диване! И жалуешься мамочке, что жена тебя не понимает!
— Не ори на меня!
— Я не ору! Я говорю правду! Ты маменькин сынок, Максим! Тебе тридцать лет, но ты до сих пор бежишь к маме с каждой проблемой! Вместо того чтобы поговорить со мной, ты звонишь ей! Ты обсуждаешь со своей матерью нашу личную жизнь!
Максим сжал кулаки. Его лицо исказилось.
— Моя мама права! Ты действительно холодная! Дома всегда бардак, ты вечно злая, вечно недовольная! Я устал от этого! Я устал от тебя!
Эти слова повисли в воздухе. Света смотрела на него — на этого человека, с которым она прожила три года, которого считала своей семьей — и вдруг поняла, что не знает его совсем. Перед ней стоял чужой. Слабый, зависимый от мнения матери, не способный защитить ни себя, ни свою жену.
— Хорошо, — сказала она тихо. — Тогда иди к маме. Раз уж ты такой несчастный.
— Что?
— Я сказала: иди к своей маме. Пусть она готовит тебе ужин, убирает за тобой, гладит рубашки. Пусть она живет с тобой, раз уж её мнение для тебя важнее, чем моё.
Максим растерянно смотрел на неё. Он ожидал чего угодно — слез, криков, упреков. Но не этого. Не холодного, спокойного приговора.
— Света, ты чего? Я не это имел в виду…
— Максим, я устала, — она села обратно на диван, вдруг почувствовав, как тяжело держаться на ногах. — Я устала от того, что в нашем браке трое. Ты, я и твоя мама. Причем я всегда на третьем месте. Я устала бороться с ней за тебя. Потому что ты не хочешь, чтобы я победила. Ты сам выбираешь её.
— Это не выбор! Она моя мать!
— А я твоя жена! — вскрикнула Света. — Жена, Максим! Когда мы женились, ты давал клятву. Ты обещал быть рядом, поддерживать меня, любить. Но ты солгал. Потому что ты не можешь любить никого, кроме своей мамы!
Он стоял посреди комнаты, растерянный, беспомощный. И Света вдруг ясно увидела будущее, которое ждало её, если она останется. Годы борьбы со свекровью. Годы упреков, манипуляций, вмешательства в каждое решение. Галина Петровна будет диктовать, где им жить, как воспитывать детей, на что тратить деньги. А Максим будет стоять в стороне, как сейчас, и мямлить, что он ни при чём.
— Завтра я начну искать квартиру, — сказала Света. — Съеду в течение месяца. Подам на развод.
— Ты не можешь так просто…
— Могу, — перебила она. — И сделаю. Потому что я не собираюсь проводить остаток жизни в роли прислуги, которую ещё и третируют за недостаточное старание. Ты хотел развода? Получишь.
Максим молчал. Он не пытался остановить её, не умолял передумать. Он просто стоял, глядя в пол. И Света поняла, что где-то в глубине души он даже испытал облегчение. Теперь он сможет вернуться к маме, и она будет опекать его, как в детстве. Ему больше не придется притворяться взрослым мужчиной.
Ночью она не спала. Лежала на диване в гостиной, укрывшись пледом, и смотрела в потолок. Было страшно. Было больно. Но ещё было что-то другое — чувство освобождения. Словно с её плеч свалился тяжелый груз, который она тащила три года, не замечая, как он придавливает её к земле.
Утром Максим ушел на работу, не попрощавшись. Света осталась одна в тихой квартире. Она села за стол, открыла ноутбук и начала искать жильё. Комната в съемной квартире. Маленькая, недорогая. Но — своя. Где не будет свекрови с её претензиями. Где не будет мужа, который прячется за спину матери при первых же проблемах.
Через неделю Света въехала в новую квартиру. Галина Петровна, узнав о разводе, названивала ей каждый день, крича в трубку, что Света разрушила жизнь её сына. Света слушала эти тирады спокойно, а потом просто отключила телефон. Максим не звонил вообще. Он молчал, и это молчание было финальным доказательством того, что она приняла правильное решение.
Светлана сидела на подоконнике своей новой комнаты, держа в руках чашку горячего чая. За окном шел дождь. Капли стекали по стеклу, оставляя извилистые следы. Было тихо. Было одиноко. Но ещё было легко. Впервые за три года — по-настоящему легко. Она не жалела о своем выборе. Потому что жизнь, где тебя не уважают, не ценят и не слышат, не стоит того, чтобы за неё держаться. Даже если это значит начинать всё заново. Даже если это значит остаться одной.
Она была свободна. И это было дороже любого несчастливого брака.
