— Ну ты и устроила цирк! Сама виновата — сама и выбирайся!
Тон Игоря был едким, хлёстким, как всегда, когда речь заходила о деньгах.
Ника стояла посреди кухни, сжимая в руках пакет с разорванными документами — она случайно швырнула их на плиту, когда он довёл её окончательно.
Вечер начинался, казалось бы, обычный. Но заканчивался — катастрофой.
У Ники было две беды. Нет, не дороги и дураки. А муж-«мечтатель» и начальница, которая давила на всех, будто у неё в подчинении не люди, а мебель, которую можно переставлять.
С Игорем она прожила всего год. Но год оказался длиннее её предыдущих трёх отношений. Потому что Игорь умел одно — красиво говорить.
Когда-то Ника по уши влюбилась в его харизму, в смех, в его «солнечную лёгкость». А потом оказалось: солнечной была только оболочка.
Работать Игорь не спешил. «Я сейчас в периоде внутреннего поиска…»
Этот период затянулся на восемь месяцев.
Он легко находил отговорки:
«С утра голова болела…»
«Мне нужно вдохновение…»
«Не могу сидеть в офисе, меня это убивает…»
Зато кушать он любил изысканно, кофе — только зерновой, отдых — желательно в горах, потому что «мне нужна перезагрузка мозга».
Ника всё тянула. А что, кто-то должен.
Пока однажды не поняла, что тянет уже не мужа — а камень на шее. Причём камень этот уютно лежал на диване, листая телефон и требуя ужин.
Когда она просила его оплатить коммуналку, он отвечал:
«Заплати из своих, ну. Мы же семья. Я потом компенсирую.»
Потом, конечно, не наступало никогда.
А ещё у Ники была ОНА — шефиня.
Оксана Сергеевна. Пятидесятилетняя женщина с идеальной укладкой, ледяным взглядом и начальничьим талантом превращать людей в суету.
Она могла отчитать за точку не там. За улыбку не вовремя. За вдох.
Коллеги шептались: «Не женщина — хищная рыба. Глаза холодные, душа — как морозильная камера».
Ника терпела. Она умела. Ей казалось, что ради стабильности можно смириться с мелкими унижениями.
Но в декабре всё посыпалось разом. Игорь снова «искал себя» — на диване, в пледе, с ноутбуком и сериалами.
На работу она бегала, как в тумане: сон в три часа, нервы, отчёты, бесконечные придирки.
И однажды утром Ника проснулась с мыслью: «Так дальше не выдержу».
Она заварила кофе, тихо поставила чашку на стол и сказала:
— Игорь… может, тебе всё-таки… ну… попробовать хоть куда-то устроиться? Хоть временно?..
Он даже не поднял глаз.
— Я не собираюсь работать на людей, которые не уважают мой потенциал.
— Какой потенциал? — едва не сорвалось с языка у Ники. Но она прикусила губу.
Ссориться с утра — себе дороже.
На работе же к обеду взорвалась бомба.
Оксана Сергеевна ввалилась в кабинет, словно ураган.
— Ника! Где сводный отчёт? Я просила к десяти! Вы вечно всё задерживаете!
— Я же отправила… — попыталась сказать Ника.
— Вы отправили черновик! Чер-но-вик! Вы вообще понимаете последствия?!
На самом деле последствий не было. Но начальнице нужно было выпустить пар.
И выбрала она Нику — удобную, тихую, ту, что не огрызается.
Ника вышла на обед, дрожащими руками написала мужу длинное сообщение — горячее, резкое, в котором сказала всё, что копилось месяцами.
С сарказмом.
С уколами.
С болью.
«Некоторые люди — не опора. Они… декоративный элемент. Красивый, бесполезный и дорогой.»
И отправила.
А потом, через секунду… Замерла. Письмо улетело не Игорю.
А… Оксане Сергеевне.
Её телефон брякнул входящим уведомлением. И через минуту — голос в кабинете:
— Ко мне. Немедленно.
У Ники пересохло в горле. Холод прокатился по спине.
Кажется…
Начиналась та самая чёрная полоса, о которой предупреждала бабушка.Но Ника ещё не знала — это только начало.
***
Кабинет Оксаны Сергеевны всегда казался Нике чем-то вроде ледяной пещеры: там было холодно даже летом. Но сегодня её морозило от собственных мыслей.
Начальница сидела неподвижно, словно статуя из гранита, держа телефон двумя пальцами — так, как держат что-то неприятное.
— Прочтёте вслух? — глухо спросила она.
У Ники пересохло в горле.
— Оксана Сергеевна… это недоразумение…
— ЧИТАЙТЕ.
Она взяла телефон. Пальцы дрожали так, что экран прыгал перед глазами.
— « Некоторые люди — не опора…» — голос сорвался. — Это сообщение не вам.
— Нет? — начальница подняла бровь. — А кому тогда вы меня собирались сравнить с… декоративным элементом?
— Я… это… эмоции… Я перепутала контакты…
Оксана Сергеевна медленно поднялась.
— Я требую уважения. Если у вас есть ко мне претензии — обсуждайте их в рабочем порядке. Но подобные… характеристики… — она чуть взмахнула телефоном, — в моей команде не простят.
Ника почувствовала, как внутри что-то ломается.
— Я не хотела вас обидеть… честно…
— Поздно. Напишите заявление по собственному. Немедленно.
Это прозвучало не как просьба. Как приговор.
Коллеги наблюдали, как Ника выходит из кабинета белая, будто мука.
Марина из бухгалтерии попыталась шепнуть:
— Никусь, ты куда?..
Но Ника лишь отрицательно мотнула головой. Её шаги гулко звенели — словно она уходила не с работы, а со сцены своей прежней жизни. В раздевалке она долго собирала вещи, пока руки перестали слушаться.
Плакать не могла — слёзы будто застряли где-то в груди. Телефон вздрогнул. Сообщение от Игоря:
«Ты чего разоряешься? Кто декоративный? Ты вообще в своём уме?»
Ника выдохнула. Он прочёл сообщение, но даже не понял.
Не спросил, что случилось.
Не предложил приехать.
Не поддержал. Только задело его эго.
Она вспомнила ещё одно утро, когда, придя домой после аварийной подработки, стояла на кухне, дрожа от усталости, а Игорь спокойно спрашивал:
«А ты булочки купила? Я просил мягкие. Эти что-то жесткие…»
Как будто ей больше заняться было нечем.
Ника тогда промолчала. Сегодня — нет. Она набрала:
«Уволили. Прямо сейчас. Ошиблась сообщением. Из-за нашей ссоры. Из-за тебя.»
Ответ прилетел мгновенно.
«Это ты виновата, не я. И вообще, я устал от твоих истерик».
Тепло в груди перекинулось в холод.
Вот оно — настоящее лицо человека, с которым она делила квартиру, кровать, жизнь.
Дом встретил тишиной и запахом вчерашнего ужина.
Игорь сидел за ноутбуком, в наушниках, откусывая от пиццы.
— О, ты уже? Что так рано? — он снял наушник.
— Меня уволили. Я же написала.
— Ну дура, что сказать, — пожал плечами он. — Но ты же сама признала, что виновата.
— Ты… серьёзно?..
— А что ты хочешь? Чтобы я тебя утешал, как ребёнка? — он хмыкнул. — Говорил тебе: перестань психовать. Жизнь — штука простая. Сама накосячила — сама и исправляй.
— Я… устала… — прошептала Ника. — Очень устала…
— Да ладно тебе. Завтра отдохнёшь. И вообще — Новый год скоро, давай без этих драм. Я на праздники думаю к маме поехать.
— Вместе? — машинально спросила она.
Он рассмеялся.
— Ты думаешь, ты ей нужна, после всех твоих выкрутасов? Нет уж, милая, я поеду один. А ты сиди тут… Остынь.
Слова ударили сильнее, чем увольнение.
— Игорь, — Ника подняла на него глаза, — ты понимаешь, что сейчас делаешь?
— А ты понимаешь? Ты мне всю жизнь перекрыла своим нытьём. Я ухожу. Мне так легче. А ты посиди тут одна, подумай над поведением.
Он щёлкнул ноутбуком, натянул куртку и вышел. Дверь закрылась.
Тишина накрыла так, что даже воздух перестал двигаться.
Ника осталась одна.
Без работы.
Без мужа.
И без сил.
Но где-то глубоко-глубоко… начало шевелиться что-то давно забытое.
Глухое.
Сильное.
Опасное.
***
Ника сидела на полу у кровати, обняв подушку.
Сначала была пустота.
Потом — тупая боль.
Потом — злость.
Но какая-то странная, плотная, горячая. Та, которой в ней никогда не было раньше. Телефон снова мигнул.
Сообщение от Игоря:
«Если хочешь помириться — подумай, как исправить. Я пока у мамы, не звони.»
Помириться?
Серьёзно?
После того, как он бросил её в момент, когда она лежала на дне?
Ей будто обухом ударили — не от слов, а от осознания:
она весь год пыталась удержать человека, который никогда не держал её.
Ника поднялась.
Вдохнула, выдохнула.
И вдруг — впервые за много месяцев — поняла, что она одна.
И это…
Не так уж и страшно.
Вечером раздался звонок в дверь.
В глазах промелькнула тупая надежда — вдруг он вернулся извиниться?
Глупость.
На пороге стояла её мама — Люба Васильевна. Маленькая, крепкая, с глазами, которые видели больше боли, чем человек должен выдерживать.
— Никусь… Доченька, я всё знаю.
— Откуда? — выдохнула Ника.
— Да твой… этот… искатель себя… — она передёрнула плечами, — позвонил мне. Сказал, что ты опять устроила истерику, тебя уволили, и он «временно вынужден уйти, чтоб не рушить своё психическое здоровье». Я не выдержала — приехала.
Ника прикрыла лицо руками.
— Мам, я всё испортила… и на работе… и дома…
Люба Васильевна положила руку ей на плечо:
— Ты не испортила. Ты терпела, пока тебя ломали. Это разные вещи.
Ника всхлипнула — и вдруг впервые за день позволила себе плакать по-настоящему. Мама обняла её крепко-крепко.
— Доченька, а чего ты за него держалась? Да он же… — она поискала слово, — декоративный хомяк. Красивый, но абсолютно бесполезный. И жрёт много.
Ника не сдержалась — рассмеялась сквозь слёзы.
— Мам…
— Что «мам»? — подняла бровь мать. — Я ему в глаза говорила: «Ищи работу, пока ноги целы!» Так он ещё на меня обижался. Такие мужики не меняются. Они удобные — только когда сидят и потребляют.
— Он сказал… что я сама виновата…
Мама всплеснула руками.
— Да конечно! Такие всегда виноватых ищут вокруг. «Ты плохо мне подала тапки», «ты на меня громко дышишь», «ты смотришь не так»… Ты хоть раз слышала от него слова поддержки?
Хотя бы раз? Ника молчала. Ответ был очевиден.
Через час мама настояла, чтобы Ника поела и легла.
Но едва Люба Васильевна ушла, внутри начало бурлить.
Слова Игоря звенели в голове:
«Ты сама виновата.»
«Подумай над поведением.»
«Мне так легче.»
Ника резко поднялась, включила в комнате свет.
Нет.
Так это не закончится.
Она достала коробку с документами — и впервые за весь год внимательно посмотрела на то, что происходит в её жизни.
Счета.
Мамины переводы ей «на еду».
Её собственные переработки.
Игорь… который последние три месяца не вложил ни рубля.
И вдруг всё стало яснее ясного.
Она не потеряла мужа.
Она потеряла иллюзию мужа.
Телефон снова завибрировал.
Ника открыла.
Игорь:
«Я подумал. Если хочешь извиниться — завтра поговорим. Но ты первая напишешь. Не гордись, ладно?»
Это стало последней каплей.
Ника медленно напечатала:
«Завтра я приеду. Но не с извинениями.»
Он быстро ответил:
«Ну-ну. Не устраивай драму. Я тебя всё равно приму. Потому что ты без меня не справишься.»
И в этот момент всё внутри Ники щёлкнуло.
Как будто хрупкая скорлупа на ней наконец треснула.
Она поднялась, собрала его вещи в чёрные мусорные пакеты.
Тихо, спокойно, уверенно.
Ни одной слезы.
Потом вышла на балкон, набрала номер.
— Мам… — её голос был твёрдым. — Завтра… мне нужна будет твоя машина.
— Зачем?
— Забрать кое-что.
И вернуть кое-кого… туда, откуда он сбежал.
Мама молчала секунду, потом хмыкнула:
— Наконец-то глаза открылись. Я приеду.
Ника отключила телефон, вышла в коридор и посмотрела на аккуратные пакеты с вещами Игоря.
— Ну что, декоративный… — шепнула она тихо. — Завтра начнётся моя жизнь. Но не с тобой.
И впервые за долгое время почувствовала — дыхание стало свободным.
***
Утро будто было другим. Воздух — чище. Свет — ярче. И даже собственное лицо в зеркале показалось Нике… живым.
Не счастливым — но трезвым. Сильным.
Будто за ночь внутри неё что-то выпрямилось.
Мама приехала ровно в десять.
Сжав губы, будто боялась что-то лишнее сказать.
— Всё готово? — спросила она.
Ника кивнула. Пакеты с вещами Игоря стояли у двери в ряд — словно маленький прощальный парад.
— Доча… — мама осторожно коснулась её плеча. — Ты уверена?
— Абсолютно, — тихо ответила Ника.
Они погрузили вещи в машину.
Каждый пакет казался легче предыдущего — как будто с каждым из них уезжала какая-то часть её боли.
Когда подъехали к дому, где жил Игорь с матерью, сердце Ники забилось чаще.
Но не от страха — от холодного, очищающего равнодушия.
Мама осталась в машине.
А Ника поднялась к подъезду и позвонила в дверь.
Открыла свекровь — Тамара Львовна. Женщина, которая никогда её не любила и за которой Игорь, по сути, прятался всё своё время.
— О. — Она смерила Нику взглядом. — Не ожидала тебя видеть. Игорь дома.
— Хорошо, — коротко сказала Ника и спокойно прошла мимо неё, будто переступая через старую, ненужную обиду.
Игорь сидел на диване, растянувшись, как всегда. На столике — недопитый кофе, телефон, снэки.
Когда он увидел Нику, ухмылка раздвинула его губы.
— Ну вот и моя умница приехала. Давай только без истерик, ладно?
Но в следующее мгновение он заметил пакеты в её руках.
Улыбка стекла с его лица.
— Это что?
Ника поставила вещи на пол.
— Твои. Я пришла вернуть их тебе лично.
— Ты что, совсем?.. — он поднялся. — Мы же договаривались поговорить. Я готов тебя выслушать, но ты…
— Нет, Игорь.
Она впервые за весь год перебила его.
И впервые он замолчал.
— Мы не договаривались. Ты диктовал мне условия. Всегда. А я — терпела. Но больше не буду.
Он подошёл ближе, пытаясь вернуть привычную наглую уверенность.
— Ты без меня не справишься. Ты сама говорила, что не вывезешь всё одна.
Ника вдохнула — спокойно, ровно.
— Может быть. Может, мне и правда будет тяжело.
Но знаешь что? Мне тяжело с тобой. А одна — будет легче.
— Ты шутишь? — он фыркнул. — Ты никуда не денешься. Ты меня любишь.
Ника посмотрела ему прямо в глаза.
— Я любила. Но любовь — это когда два человека держат друг друга. А не когда один тянет, а второй сидит сверху и жалуется, что ему неудобно.
Он дернулся:
— Ты не имеешь права так говорить!
— Имею. И — пользуюсь.
Она развернулась к двери.
Тамара Львовна ловила каждое слово, довольная тем, что «эта девка» наконец-то уходит.
Но Ника остановилась на пороге и спокойно добавила:
— Ах да, Игорь.
У меня есть ещё кое-что.
Она достала из кармана конверт.
— Это квитанции. За коммуналку. За продукты. За все месяцы, которые я тянула одна. Не требую вернуть. Просто… пусть лежит у тебя. Напоминание о том, кто вёл этот дом. И кто теперь не обязан этого делать.
Он застыл, словно его ударили.
— Ты офигела…
— Возможно, — кивнула Ника. — Но офигевшая я нравлюсь себе больше, чем сломанная.
И вышла.
В машине мама смотрела на неё с удивлением и восхищением.
— Никусь… ты сегодня как… другая.
— Я просто… выращиваю свой хребет, — пробормотала Ника, и обе рассмеялись.
Вечером, когда она вернулась домой, квартира казалась непривычно тихой.
Но тишина впервые была не пустой — а честной.
Ника достала блокнот.
Тот самый, в котором она когда-то писала мечты.
На первой пустой странице она вывела:
«Жизнь заново. С чистого листа. Без декоративных приложений.»
Телефон завибрировал.
Сообщение от Игоря:
«Ты пожалеешь. Ты не справишься.»
Ника улыбнулась устало, но светло.
И написала один-единственный ответ:
«Я уже справляюсь.»
Поставила телефон на беззвучный.
Заварила чай.
Завернулась в плед.
И впервые за очень-очень долгое время почувствовала — не страх.
А свободу.
