— Восемьсот пятьдесят тысяч, Алина! Ты вообще представляешь, что говоришь? Откуда у меня такие деньги? — Голос сорвался, став чужим и пронзительным, отчего кружка в руке дрогнула, и горячий чай обжог пальцы.
Она сидела за кухонным столом, вжавшись в стул, и смотрела на мать через стол. Татьяна Сергеевна не отводила взгляда, её упрямый, требовательный взор буквально впивался в дочь, ища малейшую слабину. За окном октябрьский дождь затянул небо и землю грязновато-серой пеленой, превращая панельные девятиэтажки в мокрые, безрадостные коробки. Отражение в тёмном стекле было размытым и несобранным — бледное лицо, тёмные круги под глазами.
— Я не прошу подарить! Я прошу одолжить. Взять кредит. Ты же знаешь, какая у нас с Викой жизнь! Мы задыхаемся! — Мать ударила ладонью по пластиковой столешнице, заставляя вздрогнуть ложки в подставке. — Я всю жизнь на ногах, в этой дыре, где платят копейки! Вика после колледжа вбивает себе здоровье в таком же салончике, где хозяин — ворюга! У нас есть шанс, Алина! Единственный и неповторимый!
Алина отвела глаза, уставившись на подоконник, где лежал её смартфон. Пять пропущенных за сегодня. Все от мамы. Все с одним и тем же вопросом. Она сглотнула ком в горле, пытаясь вернуть голосу твёрдость.
— Мама, я медсестра в районной поликлинике. Моя зарплата — тридцать восемь тысяч. Тридцать восемь! После уплаты коммуналки, после того, как я хоть что-то отложу на еду и проезд, у меня остаются гроши. Какой кредит? На что его отдавать?
— На квартиру! — почти выкрикнула Татьяна Сергеевна, её лицо исказилось нетерпением. — У тебя есть квартира! Однокомнатная, но своя! Её бабушка тебе оставила, а не мне! Ты можешь её заложить! Это же твоя крыша над головой, стабильность! Банки дают под такой залог. Мы с Викой всё просчитали. Салон окупится за полгода, максимум год! Мы начнём отдавать сразу, как только откроемся. Я же мать, я тебя никогда не подведу!
Слово «заложить» прозвучало как приговор. Алина почувствовала, как по спине пробежал холодок. Эти двадцать восемь квадратов с вечно скрипящим паркетом и обоями, что начали отклеиваться в углах, были её крепостью, её единственным и последним рубежом. Местом, куда она приходила после двенадцатичасовых дежурств, с ноющими ногами и тяжестью в душе. Здесь, в этой тишине, она могла ни с кем не разговаривать, никому не улыбаться и просто быть собой. Отдать это в залог? Поставить на кон?
— Ты даже не представляешь, какое это помещение! — в разговор вступила Вика, до этого молча сидевшая на краешке тахты в смежной комнате-гостиной. Она подошла к кухонному проёму, и её глаза блестели от возбуждения. — В центре, Алин, не в нашем захолустье! Рядом офисные центры, метро! Проходимость бешеная! Мы уже договорились о поставках косметики, у нас есть мастера, которые готовы к нам перейти! Не хватает только стартового капитала. На ремонт, на мебель, на первую аренду.
Алина смотрела на сестру. Вика была моложе на четыре года, и в её взгляде читалась та самая юношеская уверенность, что ветром сдует все преграды. Она не знала, что такое настоящая усталость, когда валишься с ног и не можешь уснуть, потому что мозг продолжает лихорадочно складывать цифры: за коммуналку, за еду, за проездной, а потом вычитает их из зарплаты и понимает, что снова в минусе.
— Вы слышите сами себя? — тихо, но чётко произнесла Алина. — Вы просите меня рискнуть единственным, что у меня есть. Всей моей жизнью. Ради бизнес-плана, который существует только в ваших головах.
— Это не в головах! — вспыхнула Татьяна Сергеевна. — Это наша мечта! Наш шанс выкарабкаться! Или ты думаешь, мне нравится в пятьдесят лет мыть головы пьяным мужикам за три копейки? Или Вике нравится дышать лаком в подвале без вытяжки? Мы хотим жить, Алина! Человечески жить!
— А я что, по-вашему, живу по-королевски? — Голос Алины снова задрожал. — Я каждый день вижу человеческое горе, болезни, смерть. Прихожу домой и плачу в подушку, потому что не могу ничем помочь. И моя зарплата — это не жизнь, это выживание. Но у меня есть этот угол. И вы хотите его у меня отнять.
— Мы не отнимаем! Мы просим помочь! — Татьяна Сергеевна встала, и её тень упала на Алину, нависла над столом. — Я тебя одна поднимала! После того как твой отец нас бросил, я на двух работах вкалывала, чтобы ты в медучилище поступила! Чтобы у тебя было образование, профессия! Кто тебе деньги на общежитие посылал? Кто за твою форму платил? Я ночей не спала, здоровье угробила! А теперь, когда мне помощь нужна, ты упрекаешь меня какими-то деньгами?
Это был удар ниже пояса. Старый, испытанный приём, который всегда срабатывал. Чувство вины, тяжелое, как гиря, навалилось на Алину. Да, мать тянула их одна. Отец ушёл к другой женщине, когда Алине было тринадцать, и с тех пор они его не видели. Татьяна Сергеевна не вылезала с работы, брала заказы на дом, стригла соседских старушек за копейки. Да, она платила за её обучение. Да, присылала хоть какие-то деньги. Но разве это давало ей право требовать сейчас такого?
— Мама, это разные вещи, — попыталась она возразить, но голос звучал уже без прежней уверенности, сдавленно и устало.
— Какие разные? — наступала Татьяна Сергеевна, чувствуя слабину. — Семья — она одна. Или ты нас уже семьёй не считаешь? Сидишь тут в своей крепости, как сучка на сене, а мы там, на окраине, в этой сырой двушке, по уши в долгах за аренду, должны сами как-то выкручиваться?
— Алина, ну пожалуйста, — снова вступила Вика, и в её голосе послышались слёзы. — Это же и мой шанс тоже. Я хочу нормальную жизнь. Свою студию, своих клиентов. Хочу, чтобы у меня была семья, дети, а не ютиться втроём в комнате с мамой. Ты же понимаешь?
Алина закрыла глаза. Давили со всех сторон. Не оставляли пространства для манёвра. Каждый их визит, каждый звонок — это был один и тот же ритуал: начиналось с расспросов о жизни, о работе, а потом неминуемо скатывалось к одному — деньгам. К салону. К их общему светлому будущему, в котором, как ей казалось, для неё самой места не было.
— Я не могу, — прошептала она. — Я не могу так рисковать.
— Значит, ты нам отказываешь? — Голос Татьяны Сергеевны стал ледяным. — Родной матери и сестре? В помощи, которая нам жизненно необходима?
В комнате повисла тягостная пауза. Было слышно, как за окном воет ветер и шуршат колёса машины по мокрому асфальту. Алина чувствовала, как её сопротивление тает, как воск от свечи. Они не уйдут. Они будут давить снова и снова. Звонить, приходить, упрекать, плакать. У неё не хватит сил держать оборону вечно.
— Я подумаю, — выдавила она, ненавидя себя за эту слабость. — Мне нужно время.
Лицо Татьяны Сергеевны мгновенно просветлело. Она села на стул, и её рука потянулась через стол, чтобы накрыть руку дочери.
— Конечно, доченька, подумай. Мы не торопим. — Её пальцы были тёплыми и цепкими. — Ты же умная девочка. Ты всё правильно решишь. Мы семья. Мы должны держаться вместе.
Вика радостно вздохнула и улыбнулась сквозь невысохшие слёзы.
— Спасибо, Алин! Я знала, что ты нас поймёшь!
Они ушли через полчаса, оставив после себя тяжёлую, гнетущую атмосферу и запах маминых духов, смешанный с влажным дождём от её пальто. Алина осталась сидеть за столом, глядя на две оставшиеся кружки с недопитым холодным чаем. Чувство облегчения не приходило. Вместо него внутри поселился холодный, склизкий ком страха. Она только что дала им надежду. И теперь обратного пути, по сути, не было.
Последующие недели стали для Алины сплошным кошмаром. Давление не ослабевало, оно лишь сменило тактику. Теперь звонки были не требовательными, а ласковыми, полными заботы. Татьяна Сергеевна интересовалась её здоровьем, советовала, как лучше одеться в такую промозглую погоду, расспрашивала о работе. И каждый разговор неминуемо заканчивался намёком: «Ну как, подумала?», «Мы тут с Викой каталог мебели смотрели, такое кресло для клиентов классное нашли…», «Владелец помещения звонил, говорит, что если мы быстро решимся, то скидку сделает на первый месяц аренды».
Вика присылала в мессенджер фотографии интерьеров салонов, которые брала за образец, скриншоты с ценами на оборудование, восторженные голосовые сообщения о том, как всё будет здорово. Алина молча пролистывала это, чувствуя, как стены её маленькой вселенной медленно, но верно сдвигаются, грозя раздавить.
Она пыталась искать информацию, советоваться. Зашла на сайт банка, посчитала предварительные условия кредита под залог недвижимости. Цифры выплат повергли её в ступор. Двадцать две тысячи в месяц. Почти две трети её зарплаты. Она открыла калькулятор и стала прикидывать. Зарплата — 38 000. Минус кредит — 22 000. Остаётся 16 000. Коммуналка — около 5 000. Проездной — 1 000. Еда… На еду оставалось 10 000. Это в лучшем случае. Без одежды, без развлечений, без непредвиденных расходов. Любая поломка техники, болезнь, необходимость купить подарок кому-то — и она оказывалась за чертой.
— Это безумие, — шептала она сама себе, ложась спать и глядя в потолок. — Я не потяну. Они сорвутся с выплатами, и я останусь без всего.
Но тут же в голове звучал голос матери: «Мы же семья! Я тебя никогда не подведу!». И голос Вики: «Это наш шанс!». И воспоминания из детства: мать, приходящая за полночь, пахнущая краской для волос и усталостью; её руки, вечно шершавые от химии; её обещания, что когда-нибудь они будут жить хорошо.
Однажды вечером, возвращаясь с очередного двенадцатичасового дежурства, Алина зашла в подъезд и наткнулась на соседку с пятого этажа, Людмилу Борисовну. Та выносила мусор и что-то бурчала себе под нос.
— Опять эти жильцы новые воду горячую не выключили, — проворчала она, увидев Алину. — Затопил, гад, меня в прошлый раз, теперь вот по счётчикам бешеные цифры. Хорошо вам, девушка, в своей квартире, ни от кого не зависите.
Алина лишь кивнула и прошла мимо, поднимаясь по лестнице. Слова соседки отозвались в ней эхом. «В своей квартире… ни от кого не зависите». Да, это было так. Эта квартира была её свободой. И сейчас её пытались этой свободой лишить.
Она вошла в квартиру, повесила пальто и включила свет. Тишина и покой. Её царство. Её правила. Она подошла к окну. Дождь уже кончился, на мокром асфальте дрожали отражения фонарей. Где-то там, на другом конце города, в старом районе, в съёмной двушке, сидели её мать и сестра и строили планы, в центре которых была она, её квартира, её будущее.
И в тот самый момент, глядя на своё бледное отражение в стекле, Алина поняла, что сдаётся. Что у неё просто не хватит духу сказать «нет» окончательно. Что чувство долга, вины и какая-то извращённая надежда перевешивают голос здравого смысла.
Она взяла телефон. Пальцы сами нашли номер в списке контактов. Вызов. Два гудка.
— Алло, доченька? — голос матери был бодрым, оживлённым, будто она только и ждала этого звонка.
— Хорошо, — тихо, но чётко сказала Алина. — Я согласна. Я поеду в банк в пятницу.
С той стороны послышался сдавленный, радостный взвизг Вики и глубокий, полный облегчения выдох Татьяны Сергеевны.
— Алиночка! Родная моя! Я знала! Я знала, что ты не бросишь! Спасибо тебе! Ты не пожалеешь, клянусь!
Алина не ответила. Она просто опустила руку с телефоном и села на пол в прихожей, прислонившись спиной к двери. В ушах стоял оглушительный звон. Она только что подписала себе приговор. И единственное, на что она могла надеяться, — это что её семья окажется честной.
***
Визит в банк стал для Алины размытым, нерельным кошмаром. Она сидела в удобном кожаном кресле перед широким столом, а напротив неё молодой ухоженный мужчина в строгом костюме что-то объяснял, показывая на распечатках цифры и графики. Процентная ставка, срок кредита, сумма ежемесячного платежа, штрафные санкции за просрочку… Слова пролетали мимо её сознания, застревая в нём лишь обрывками. Она кивала, подписывала бумаги, которые ей подкладывали, её пальцы были ледяными и чуть подрагивали.
— Поздравляю, Алина Сергеевна, ваша заявка одобрена, — улыбнулся консультант. — Деньги поступят на ваш счёт в течение трёх рабочих дней.
Она вышла из банка на холодный осенний ветер и почувствовала, как её подташнивает. Восемьсот пятьдесят тысяч. Огромная, невообразимая сумма. Больше, чем она могла заработать за два года, не потратив ни копейки. И теперь она должна была отдать эти деньги матери и сестре. Вложить в их мечту. В их салон.
Встретились они в том же кафе, где был тот первый, решающий разговор. Татьяна Сергеевна и Вика пришли нарядные, возбуждённые. Вика непрерывно щёлкала фотографии своего латте и выкладывала в соцсети. Мать сияла, её глаза блестели так, как Алина не видела много лет.
— Ну, давай, дочка, — сказала Татьяна Сергеевна, протягивая руку.
Алина молча достала из сумки новую, чистую банковскую карту, на которую только что поступили деньги.
— Пароль — твой день рождения, — глухо произнесла она.
Мать схватила карту, как утопающий хватается за соломинку. Её пальцы сжали пластик так, что костяшки побелели.
— Спасибо, Алина. Ты не представляешь, что ты для нас сделала. Мы тебе всю жизнь будем благодарны.
— Да, Алин, ты лучшая! — обняла её за плечи Вика. — Через месяц у нас будет самое крутое открытие в городе! Ты обязательно придёшь!
Алина кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Она смотрела, как они, сияющие, уходят из кафе, болтая без умолку, строя планы. Они даже не предложили ей заплатить за кофе. Она осталась сидеть одна за столом, глядя в опустевшую чашку, и чувствовала себя так, будто только что продала душу. Но сделка была заключена. Обратной дороги не было. Оставалось только ждать и надеяться.
Первое время надежда теплилась. Татьяна Сергеевна и Вика активно делились новостями. Присылали фотографии пустого помещения, потом — начавшегося ремонта. Вот рабочие сносят старую перегородку, вот завезли мешки со штукатуркой, вот выбрали цвет краски для стен — тёплый песочный. Алина рассматривала снимки, и тревога понемногу отступала. Всё было серьёзно. Всё по-настоящему. Они работают. Значит, всё будет хорошо.
Но примерно через три недели поток сообщений стал редеть. Сначала Вика перестала отвечать на сообщения мгновенно, отзываясь через несколько часов коротким «заняты, потом напишу». Потом и Татьяна Сергеевна стала отвечать односложно и неохотно.
— Мам, как дела? Как ремонт? — спрашивала Алина по телефону.
— Всё нормально, всё идёт по плану, — бодро, но как-то поверхностно отвечала мать. — С материалами небольшая заминка, но мы решим. Позже перезвоню, ладно, дочка? Очень заняты.
И не перезванивала. Алина ждала день, два. Писала — не отвечали. Тревога, которую она так старалась задавить, снова подняла голову, превращаясь в панический, животный страх. Что-то было не так.
Однажды вечером она набрала номер матери в двадцатый раз за день. Трубку, на удивление, взяли почти сразу.
— Мама, что происходит? Почему вы не отвечаете? — с порога выпалила Алина, не в силах сдержаться.
— Да ничего не происходит, — голос Татьяны Сергеевны звучал устало и раздражённо. — Ремонт, понимаешь? Хлопот полно. Некогда в телефоне сидеть.
— А Вика где? Почему она не выходит на связь?
— Вика помогает. Мы обе на ногах. Слушай, Алина, я потом тебе перезвоню, хорошо? Не приставай с глупостями.
Щелчок. Алина осталась сидеть с телефоном в руке, и холодная уверенность, что её обманули, начала медленно, неумолимо заполнять всё её существо. Это было не похоже на обычную занятость. Это было похоже на игнор.
Прошла ещё неделя. Полная тишина. Сообщения в мессенджерах не доставлялись — видимо, её номер заблокировали. Звонки шли на автоответчик. Алина не спала ночами, ворочаясь в постели и рисуя в воображении самые страшные картины. Может, их обманули? Может, они сами в беду попали? Но голос здравого смысла, тот самый, что она так долго заглушала, нашептывал другое: «Их нет. Они взяли деньги и исчезли».
Она не выдержала и поехала по старому адресу. Той самой съёмной двушке на окраине. Она поднялась на третий этаж и позвонила. Тишина. Постучала. Снова тишина. Она уже собиралась уходить, когда дверь соседней квартиры приоткрылась, и оттуда высунулось лицо пожилой женщины.
— Вы кого? — хрипло спросила соседка.
— Татьяну Сергеевну с дочерью, — ответила Алина, и голос её дрогнул.
— А, этих… Съехали они. Недели две назад. Ночью собирались, грохотали, всем спать мешали.
У Алины похолодели ноги и руки.
— Съехали? Куда?
— А кто их знает. Хозяйка приходила, ключи забирала. Говорит, больше не сдают — продали, что ли. Квартира пустая.
Соседка захлопнула дверь. Алина осталась стоять на лестничной площадке, глядя на замочную скважину. В ушах шумело. «Съехали. Недели две назад. Ночью». Значит, ещё тогда, когда они присылали ей последние фото «ремонта», они уже знали, что уезжают. Всё было спланировано. Всё было ложью.
Она спустилась на улицу, села на лавочку на промозглой детской площадке и достала телефон. Первый платёж по кредиту нужно было вносить через десять дней. Двадцать две тысячи рублей. Она открыла банковское приложение. На её счёте оставалось чуть больше трёх тысяч. Зарплату должны были перечислить только через неделю. Она снова посмотрела на цифры кредитного договора. Двадцать две тысячи. Каждый месяц. Три года.
И тогда до неё окончательно дошло. Её не просто обманули. Её уничтожили. Её родные, её семья, её мать и сестра, холодно и расчётливо подвели её под финансовое и жизненное крушение. Они взяли её деньги, купили себе новую жизнь в неизвестном направлении, а её оставили одну разбираться с долгами, которые грозили оставить её без крова.
Она сидела на холодной лавочке, и слёзы текли по её лицу сами собой, без рыданий, без звука. Она плакала не о деньгах. Она плакала о предательстве. О том, что самые близкие люди оказались чудовищами. И теперь ей предстояло жить в мире, где больше не на кого было опереться. Только она сама.
Холодный ноябрьский ветер рвал остатки жёлтых листьев с голых ветер и швырял их под ноги прохожим. Алина шла от банка, сжимая в кармане пальто квитанцию об оплате. Первый взнос. Двадцать две тысячи рублей. Теперь у неё на счету оставалось ровно тысяча четыреста рублей. До зарплаты — неделя.
Она зашла в ближайший супермаркет у метро, взяла корзину и двинулась между рядами, машинально считывая цены. Гречка, макароны, куриные окорочка по акции, дешёвые сосиски, пачка чая, молоко. Она складывала в корзину только самое необходимое, подсчитывая в уме. Четыреста, шестьсот, восемьсот… Остановилась на тысяче ста. Нужно оставить на проезд. Она подошла к кассе, выложила продукты на ленту. Кассирша пробила покупки.
— Тыща сто двадцать три рубля, — равнодушно бросила она.
Алина протянула пятисотку и мелочь, подобрав точно. В кармане осталось двести семьдесят семь рублей. На две недели. Она вышла на улицу, прижимая к груди невесомый пакет с едой. В голове стучало: «Как? Как я буду жить?»
В тот же вечер она села за компьютер. Открыла сайты по поиску работы, доски объявлений. Искала всё: ночные дежурства, уход за больными, помощь на дому, раздачу листовок. Отправляла резюме, писала в частные клиники. Ответы приходили не сразу, а те, что приходили, предлагали копейки или разводили руками. Кризис, никому не нужны лишние расходы.
Через три дня ей повезло. Знакомая медсестра из соседней больницы сообщила, что одна из девушек в отделении ушла на больничный, ищут подмену на ночные смены, по семь тысяч в неделю. Алина, не раздумывая, согласилась. Одновременно ей ответили из частного центра, занимающегося паллиативными больными — требовалась сиделка с медобразованием для ухода за лежачей пожилой женщиной на дому. Пять тысяч за выходные.
С этого дня её жизнь превратилась в бесконечный марафон. Работа в поликлинике с восьми до трёх. Потом — несколько часов сна. В шесть вечера — на ночную смену в больницу. В восемь утра — оттуда, иногда сразу на подработку к лежачей больной, иногда — домой, чтобы упасть без сил на четыре часа, а потом снова в поликлинику. Она существовала в состоянии перманентной усталости. Веки слипались, ноги гудели, спина болела так, что по ночам она не могла найти удобного положения.
Она перестала готовить. Ела то, что не требовало усилий: сварить сосиску, залить кипятком лапшу быстрого приготовления, разогреть консервы. Похудела ещё сильнее. Форма висела на ней, как на вешалке. Коллеги в поликлинике смотрели на неё с жалостью и недоумением.
— Алина, ты вся измучена, — осторожно сказала как-то заведующая, вызывая её в кабинет. — Может, возьмёшь отпуск за свой счёт? Отдохнёшь немного.
— Нет, спасибо, Марья Ивановна, — монотонно ответила Алина, глядя куда-то мимо неё. — Всё нормально. Я справляюсь.
Она не могла взять отпуск. Каждый день простоя — это дыра в бюджете, это риск не внести следующий платёж. Она уже не думала о матери и Вике. Мысли о них вызывали такую волну чёрной, удушающей ярости, что она физически чувствовала тошноту. Она вычеркнула их из своей жизни. Стерла номера, удалила из друзей в соцсетях, выбросила старые совместные фотографии. Они умерли для неё. Остался только долг. И необходимость его отдать.
Однажды, возвращаясь с ночной подработки в шесть утра, она увидела на остановке молодую мать с коляской. Женщина, укачивая ребёнка, разговаривала по телефону, и в её голосе слышались слёзы и отчаяние.
— Мам, ну помоги, я не справляюсь… Он не спит всю ночь, я падаю с ног… Да, понимаю, что тебе некогда, но я одна… Хорошо… Ладно…
Женщина бросила трубку и заплакала, беспомощно опустив голову. Алина смотрела на неё, и в горле встал ком. Вот оно. Облик современной семьи. Одна просит о помощи, другая отворачивается. Она резко отвернулась и пошла прочь, ускоряя шаг. Ей было не до чужих драм. У неё была своя.
Прошло полгода. Шесть платежей по кредиту. Сто тридцать две тысячи рублей. Алина превратилась в тень. Она молча работала, молча ела свою гречку на обед, молча уходила на подработки. Она перестала общаться с коллегами, отвечала односложно. Внутри всё будто окаменело. Не осталось ни злости, ни обиды — только пустота и автоматическое движение вперёд, к единственной цели — расплатиться.
Как-то раз в поликлинику привезли старого мужчину с гипертоническим кризом. Пока Алина ставила ему капельницу, он, бледный, испуганный, схватил её за руку.
— Дочка, а моя позвонила? — прошептал он. — Я ей оставил сообщение… Говорил, что плохо мне…
Алина молча покачала головой. Старик закрыл глаза, и по его щеке покатилась слеза.
— Никогда ей не был нужен… Только деньги высылай… А как помирать — так одна…
Она закончила процедуру и вышла из палаты. У неё дрожали руки. Слишком знакомо. Слишком больно. Она зашла в подсобку, прислонилась лбом к холодной стене и несколько минут просто стояла, пытаясь отдышаться. Мир был полон одиноких людей, преданных теми, кто должен был быть опорой.
Однажды весенним днём, когда с крыш капало, и воздух пах талым снегом и надеждой, которая была не для неё, Алина столкнулась в переходе метро с той самой соседкой, что сообщила ей о побеге матери и Вики.
— Ой, девушка! Здравствуйте! — оживилась женщина. — Вы Татьяны Сергеевны дочь! Помните, я вам говорила, что они съехали?
Алина кивнула, пытаясь пройти мимо, но соседка была настроена поговорить.
— Так вот, представляете, я их нашла! В соцсетях! Добавила меня Вика, видимо, по ошибке. Так они ж, оказывается, в Краснодаре! Квартиру купили! Новостройка! Фотографии выкладывают — ремонт шикарный, мебель вся новая, техника. Такие счастливые, улыбаются! Пишут, что жизнь с чистого листа начали. Молодцы, правда? Сбежали из этой дыры, устроились.
Алина стояла, не двигаясь, и слушала этот поток слов. Она не чувствовала ни боли, ни гнева. Только ледяное, абсолютное спокойствие. Так мороз сковывает всё живое. Они были счастливы. У них была новая жизнь. Купленная на её деньги. На её кровь, пот, недосып и унижения.
— Спасибо, что сказали, — абсолютно ровным, безжизненным голосом произнесла Алина и пошла дальше, оставив соседку с открытым ртом.
Тот вечер она провела в полной тишине. Не включила ни телевизор, ни музыку. Сидела в темноте у окна и смотрела на огни города. И в этой тишине внутри неё что-то окончательно сломалось и перестроилось. Последняя тонкая нить, что хоть как-то связывала её с прошлым, с понятием «семья», порвалась. Теперь она была абсолютно, окончательно одна. И это было её силой.
Она не стала искать их профили, смотреть фотографии. Ей было всё равно. Эти люди больше не имели над ней власти. Они стали просто призраками, тенями из другого измерения.
Шёл второй год выплат. Алина нашла ещё одну подработку — вела документацию для небольшого частного врача-терапевта. Дополнительные пять тысяч в месяц. Теперь её график был расписан по минутам. Подъём в шесть. Дом — работа — подработка — дом. Никаких личных жизней, встреч, кино. Книги она читала редко — не хватало сил сосредоточиться. Мир сузился до размеров маршрута между работой и домом и цифр в банковском приложении.
Она научилась экономить на всём. Ходила пешком на все дежурства в радиусе пяти километров. Покупала одежду в секонд-хендах. Перестала красить волосы и ходить к косметологу. Её лицо стало жёстче, в уголках губ залегли морщинки, взгляд — тяжёлый, недоверчивый. Она перестала улыбаться. Зачем?
Иногда, очень редко, в её голову приходила мысль: а что, если найти их? Приехать в тот Краснодар, предъявить распечатки звонков, переводов, кредитный договор? Устроить скандал? Потребовать через суд? Но тут же она отмахивалась от этой идеи. На суды нужны деньги и время. И силы. А у неё не было ни того, ни другого, ни третьего. И главное — она не хотела их видеть. Боялась, что при виде матери её захлестнёт та самая детская беспомощность, что заставит снова искать защиты и любви. Нет. Лучше уж никогда не встречаться.
Однажды поздним вечером, возвращаясь с дежурства, она стала свидетельницей ссоры молодой пары прямо на улице. Девушка кричала парню, что он её не ценит, не помогает, что она одна тащит на себе всё.
— А что я? Я же для нас стараюсь! — оправдывался парень.
— Для нас? Для себя ты стараешься! Ты посмотри на себя!
Алина прошла мимо, не оборачиваясь. Эти слова эхом отозвались в ней. «Для себя». Её мать и сестра тоже «для себя» старались. И она теперь была вынуждена жить только «для себя». Выживать. Не было больше «нас». Было только «я».
Последний год был самым тяжёлым. Организм, истощённый годами непосильного труда и стресса, начал сдавать. Появились проблемы с давлением, зачастили мигрени. Однажды во время ночного дежурства у неё закружилась голова, и она едва не упала в обморок. Коллеги заставили её прилечь, измерили давление. Цифры были пугающими.
— Алина, тебе к врачу надо, — строго сказала пожилая санитарка. — Ты себя в могилу загонишь.
— Никуда я не загоню, — сквозь зубы пробормотала Алина, отпивая воду. — Мне ещё кредит платить.
Санитарка покачала головой, но ничего не сказала. Все в отделении давно поняли, что Алина несёт какой-то свой страшный крест, и лезть к ней с расспросами было бесполезно.
Наконец настал тот день. Март. Последний платёж. Двадцать две тысячи рублей. Алина зашла в банкомат, вставила карту, набрала пин-код. Её рука не дрожала. Она выбрала операцию «Погашение кредита», ввела сумму. На экране появилось сообщение: «Операция выполнена успешно. Общая задолженность: 0 рублей».
Она вышла из банкомата. Было прохладно, но солнце уже пригревало. С крыш звонко капало. Алина стояла на тротуаре и ждала. Ждала, что почувствует облегчение. Радость. Победу. Но внутри была та же пустота, что и все эти три года. Ничего. Никаких чувств.
Она пошла домой. Поднялась на седьмой этаж, открыла дверь. Квартира встретила её привычной тишиной. Она сняла пальто, повесила его на вешалку, прошла на кухню, поставила чайник. Действия были выверенными, автоматическими.
Она села на стул и положила на стол справку из банка об отсутствии задолженности и выписку по кредиту. Всё. Кредит погашен. Квартира свободна. Она больше не должна никому. Ни банку. Ни матери. Ни сестре.
Она сидела и смотрела в окно. На серый двор, на голые деревья, на проталины. Три года. Три года каторги. Три года жизни, которую нельзя было назвать жизнью. Она заплатила за этот урок восемьюстами пятьюдесятью тысячами рублей, подорванным здоровьем, молодостью и верой в людей.
Она больше не была той Алиной, что смотрела в окно на осенний дождь и боялась пропустить звонок матери. Та девушка умерла. Её убили не банковские платежи, не бесконечные подработки, а холодное, расчётливое предательство самых близких людей.
Она встала, подошла к окну и упёрлась лбом в холодное стекло. Из груди вырвался тяжёлый, прерывивый вздох. Не плач. Не рыдание. Просто звук, означающий, что всё кончено.
Она выжила. Осталась с квартирой. С работой. Свободная. Но какой ценой?
Она повернулась и обвела взглядом свою маленькую крепость. Скрипучий паркет, ободранные обои, старая мебель. Это было её. Только её. Никто не мог этого отнять. Никто не имел права сюда прийти с просьбами, требованиями, упрёками.
Алина поняла, что семья — это не кровь. Это не долг и не жертва. Семья — это те, кто не заставляет тебя выбирать между ними и твоим собственным выживанием. А если заставляет — это не семья. Это чужие люди.
Она больше никогда не позволит чужим людям входить в свою жизнь. Ни под каким предлогом. Ни под маской родства, ни под маской любви.
Шрам от предательства останется с ней навсегда. Глубокий, не заживающий. Но она научилась с ним жить. Научилась быть жёсткой. Научилась говорить «нет». Научилась защищать свои границы так яростно, как защищают последнюю крепость.
И в этой жёсткости, в этом одиночестве была её новая, горькая и безрадостная, но настоящая свобода.
