Задыхающимся летним зноем, густым и сладким, как перезрелый плод, встретил её двор, пропахший остывающим асфальтом и пылью, взметнувшейся из-под колёс грузовиков. Анна замерла в нескольких шагах, не в силах отвести взгляд от сюрреалистичного зрелища: двое мужчин в залоснившихся на солнце куртках, с лицами, обветренными городской жизнью, тянули в разные стороны её картину. Та самая, что много лет висела в гостиной, вбирая в себя закатный свет и отбрасывая на стену причудливые тени от массивной, когда-то золочёной рамы.
— Брось, я первый приметил! — хрипло кричал один, прижимая холст к груди с почти нежным, варварским упорством.
— Сам брось, вещь стоящая, продать можно! — огрызался второй, и его пальцы впроголодь впивались в дерево.
Она всё ещё не верила собственным глазам, будто наблюдала за плохо сыгранным спектаклем. Утром эта картина, выбранная когда-то с таким трепетом, чтобы её бирюзовые переливы гармонировали с бархатом портьер, занимала своё законное место. Теперь же её, вырванную из контекста дома, держали чужие, жадные до чужого добра руки. В ушах, словно навязчивый dissonance, стоял металлический голос свекрови, прозвучавший всего час назад:
— Квартира принадлежит моему сыну, а значит, я имею полное право наводить здесь свой порядок! — произнесла она, уперев руки в бока, и её поза напоминала грозный монумент. — А твоё «творение» — вопиющая безвкусица. Ей самое место там, куда выносят отбросы.
Тогда Анна не нашлась что ответить. Словно парализованная, она накинула первое попавшееся пальто и выпорхнула из квартиры, и ноги сами понесли её сюда, к контейнерной площадке, — убедиться, проверить, не кошмар ли это. Это была правда. Горькая, осязаемая, пахнущая гниющими остатками.
Она смотрела на гротескную борьбу за осколок её прошлой жизни и думала о том, как незаметно подкралась эта пропасть: когда чужие люди дерутся за то, что было душой её дома, а она, законная хозяйка, чувствует себя чужой на собственном пороге.
Мысль о том, как всё началось, вернула её в тот вечер, когда за ужином царила привычная, уютная тишина, вскоре безвозвратно разрушенная.
— Анна, мама будет жить с нами, — произнёс Игорь, отодвигая тарелку с недоеденным ужином, и в его голосе не было ни капли сомнения. — И это окончательно.
Она замерла с вилкой в руке, ощущая, как пол уходит из-под ног.
— В смысле «с нами»? — переспросила она, стараясь, чтобы голос не дрогнул. — В нашей двухкомнатной квартире? Всего втроём?
— А где же ещё? — удивился он, и его удивление казалось неподдельным. — Ей семьдесят, одной тяжело.
— Семьдесят — это не девяносто, — не удержалась Анна. — Ты видел, с какой энергией она таскает тебя по магазинам? В отпуск летает чаще, чем мы. Она, кажется, переживёт нас обоих.
— Неважно, — нахмурился Игорь, и на его лбу залегла упрямая складка. — Она стареет. Ей нужна семья рядом. Забота.
Она тяжело выдохнула, чувствуя, как сжимается сердце.
— Мы с твоей матерью не уживёмся под одной крышей, — проговорила она, подбирая слова. — Ты прекрасно знаешь её характер. Она обожает верховодить. А я… я привыкла сама распоряжаться своим пространством.
— Привычка — не аргумент, — буркнул он, избегая её взгляда. — Привыкнешь и к маме. Она человек старый, ей уступать надо.
«А мне? — промелькнуло в голове у Анны. — Я что, невидимка? Мебель, которую можно передвинуть?»
— Хорошо, — она сделала над собой усилие, чтобы говорить ровно. — Где она будет спать? У нас, напомню, всего две комнаты.
Игорь встрепенулся, будто только и ждал этого вопроса.
— В комнате Лены.
Она не сразу поняла.
— В комнате нашей пятнадцатилетней дочери?
— Ну да. Леночка переедет к нам. Немного потеснимся. Ничего страшного.
— Игорь, ей нужен свой угол, — голос её, против воли, сорвался. — Она в том возрасте, когда личное пространство — необходимость. Ей и так непросто.
— Переживёт, — отмахнулся он с раздражением. — Это временные неудобства. Маме сейчас гораздо тяжелее.
Анне в тот момент впервые стало по-настоящему тяжело и страшно. Казалось, стены родного дома сдвигаются, грозя раздавить.
В день переезда в дверь позвонили так властно и настойчиво, будто за порогом стоял не почтовый курьер, а полномочный посол иной, враждебной державы.
На пороге, залитая ослепительным светом из окна напротив, стояла Валентина Петровна — без единой морщинки на строгом костюме, с безупречной укладкой и густым слоем помады на тонких губах. Позади неё, красный от натуги и смущения, маячил Игорь, волоча две огромные, внушительные сумки.
— Ну, здравствуйте, мои дорогие, — протянула она, не спрашивая разрешения, и шагнула в прихожую, словно вступая на завоёванную территорию.
Она сделала несколько шагов, вдохнула носом, сморщившись, будто уловила нечто отвратительное.
— Фу. Что это за запах стоялый?
В этот момент из комнаты выскочил их лабрадор Барсик, забавно помахивая хвостом и пытаясь лизнуть её сжатые в кулак пальцы.
— А, понятно, — изрекла свекровь, отдергивая руку. — Псиный дух.
— Это Барсик, — робко произнесла Лена, выходя следом. — Его мне подарили. Он член нашей семьи.
— В двухкомнатной квартире — такая махина? — иронически приподняла бровь Валентина Петровна. — Я категорически против.
— Барсик живёт с нами уже три года, — попыталась вставить Анна, чувствуя, как нарастает ком в горле. — Мы все к нему очень привязались.
— Ну-ну, — многозначительно промолвила свекровь и, не снимая туфель, двинулась осматривать владения, критическим взглядом оценивая каждую деталь.
Вечером того же дня Игорь зашёл на кухню с видом заговорщика, несущего тяжёлую весть.
— Анна, нам надо обсудить, — начал он, избегая её глаз.
— Снова? — она устало помешивала варившийся суп, предчувствуя недоброе.
— Мама начала кашлять. Говорит, не может дышать этой шерстью. Я подумал… Может, на время отвезём Барсика к твоей маме? У неё частный дом, двор, свежий воздух…
Она медленно положила ложку на стол, и тихий стук прозвучал как выстрел.
— Ты в самом деле предлагаешь отдать нашу собаку? — тихо, почти шёпотом спросила она. — Для Лены это не «на время». Для неё это будет предательством, которое она запомнит навсегда.
— Я же не говорю навсегда! — закивал он, торопливо и неубедительно. — Пока мама не акклиматизируется. Или пока не придумаем другой выход.
В кухню, словно по сигналу, вошла Валентина Петровна.
— Я, конечно, никого ни к чему не принуждаю, — заявила она громко, обращаясь к потолку. — Если вам дороже животное, чем самочувствие пожилой женщины, я немедленно соберу вещи и уеду. В какой-нибудь дом престарелых, раз уж собственные дети в матери не нуждаются.
Игорь напрягся, как струна.
— Мама, ну зачем такие крайности? — он повернулся к Анне, и в его глазах читалась мольба. — Анна, ты же должна понимать…
Анна понимала лишь одно: виноватой, как всегда, оставалась она.
Спустя пару часов они с Леной в полном молчании собирали Барсику миску, поводок и его потрёпанного плюшевого зайца.
— Мам, он же подумает, что мы его бросили, — всхлипывала девочка, прижимая к себе смущённо вилявшего хвостом пса.
— Мы его не бросаем, родная, — шептала Анна, гладя дочь по волосам. — Это ненадолго. Как только бабушка… как только ситуация прояснится, мы его сразу заберём. Обещаю.
Сама же она не верила ни единому своему слову.
Оставаться на ночь в квартире, где теперь безраздельно властвовала новая «хозяйка», и без тёплого комка шерсти у ног было невыносимо. Они с Леной остались у её матери. Тот вечер, наполненный запахом домашних пирогов и радостным лаем Барсика, носящегося по просторному двору, показался короткой, украденной у судьбы передышкой.
— Оставайтесь, сколько хотите, — говорила мать, смотря на Анну с безмерной жалостью. — Места хватит всем.
Но на следующий день пришлось возвращаться. Открыв дверь своего дома, Анна замерла на пороге, ощущая лёгкое головокружение.
— Мама, мы точно не ошиблись квартирой? — прошептала Лена, жмурясь от неожиданности.
Анна с трудом узнавала собственную гостиную. Диван был отодвинут к дальней стене, тяжёлый комод поменял прописку, книг на полках стало заметно меньше. Но самое главное — там, где всегда висела её картина с изображением бушующего моря, зияла пустота, как незаживающая рана.
— Что… что здесь произошло? — выдавила она.
Из бывшей Лениной комнаты выплыла Валентина Петровна в дорогих бархатных тапочках, но с тем же незыблемым чувством превосходства.
— А, вы вернулись, — произнесла она тоном гостеприимной хозяйки, принимающей незваных визитёров. — Я тут кое-что переставила для удобства. Теперь гораздо уютнее и просторнее.
— А где моя картина? — немедленно спросила Анна, чувствуя, как подкатывает тошнота. — Большая, в позолоченной раме. Я её сама выбирала.
— А, этот кошмар, — томно вздохнула свекровь. — Я её убрала. Мельтешила перед глазами, раздражала.
— Вы… убрали? — у Анны пересохло во рту. — Куда?
— Дорогая, — отчеканила Валентина Петровна, и каждый звук падал, как камень, — это квартира моего сына. И я имею полное право решать, что здесь будет висеть, а что — нет. А твоя так называемая «красота» — безвкусица чистой воды. На свалке ей самое подходящее место.
Лена, до этого молчавшая, вспыхнула.
— Бабушка, как вы могли! Мама эту картину обожала!
— Не твоего ума дело, девочка, — холодно осадила её Валентина Петровна. — Взрослые решают.
Анна развернулась и, не проронив ни слова, вышла. Ей нужно было увидеть это своими глазами. Убедиться, что её прошлое, её воспоминания действительно оказались выброшены, как ненужный хлам. Так она и оказалась здесь, у мусорных контейнеров, свидетельницей уродливого торга за частицу своей души.
И когда один из мужчин дёрнул раму с такой силой, что та затрещала, готовая разлететься на щепки, в голове у неё родилась странная, отрезвляющая мысль: «А ведь, пожалуй, и мне пора перестать цепляться за то, что в моём же доме считают мусором».
Она долго бродила по улицам, позволяя ветру остужать пылающие щёки, и вернулась затемно. Квартира встретила её запахом жареного лука, густым и приземлённым.
— О, а мы уж думали, ты потерялась, — произнесла Валентина Петровна, не отрываясь от плиты, где что-то шипело на сковороде. — Ужин ждёт.
— Я задержалась на работе, — ровно ответила Анна, снимая пальто. — Сейчас что-нибудь приготовлю.
— Только, ради Бога, не твою привычную жирную пищу, — тут же вставила свекровь. — Я видела, сколько масла ты не жалеешь. Меня с таким рационом скоро на тот свет отправите.
— Я всегда так готовлю, — сквозь зубы проговорила Анна. — Если хочешь, могу для тебя отдельно приготовить паровые овощи.
— А ты не думала, что можно научиться готовить правильно? — язвительно подняла она бровь. — Я могу тебя поучить. А то и ребёнка на этом губишь, приучая к вредному.
Внутри у Анны что-то сломалось. Окончательно и бесповоротно.
— Знаете, Валентина Петровна, — произнесла она с ледяным спокойствием, — если мой способ готовки вам так претит, вы всегда можете готовить себе самостоятельно. Я абсолютно не возражаю.
Свекровь от неожиданности даже поперхнулась.
— Игорь! — завопила она, обращаясь в сторону гостиной. — Иди сюда немедленно! Послушай, как твоя супруга со мной разговаривает!
Игорь появился на пороге мгновенно, с лицом, измученным предчувствием скандала.
— В чём дело? — спросил он устало.
— Она заявляет, что я, пожилая женщина, должна сама себе готовить! — голос Валентины Петровны дрожал от возмущения. — Я, приехавшая к собственному сыну за помощью и поддержкой!
— Я сказала, что не обязана полностью менять свои привычки ради вас, — чётко проговорила Анна. — И что вы вольны готовить себе так, как считаете нужным, если мой способ вам не подходит.
Игорь посмотрел на неё усталыми, покрасневшими глазами.
— Анна, ну неужели тебе сложно лишний раз налить меньше масла? — вздохнул он. — У мамы проблемы со здоровьем.
— Мне сложно постоянно жить в состоянии осады, — ответила она, и голос её впервые зазвучал твёрдо. — Мы выгнали из дома собаку, отобрали у дочери комнату, выбросили мои вещи, а теперь ещё и учат меня жить на моей же кухне. Не кажется ли тебе, что это перебор?
— Ты, как всегда, всё драматизируешь, — отрезал он. — Это всё временные трудности.
Разговаривать дальше не было ни сил, ни желания. Она повернулась и ушла в их с Леной часть комнаты, где, лёжа в темноте и притворяясь спящей, слышала, как Игорь топчется за дверью, собираясь с духом, чтобы «поговорить».
В ту ночь она впервые с пугающей ясностью задала себе вопрос: а нужен ли ей вообще дом, в котором ей с таким упорством доказывают, что она здесь лишняя?
Ответ пришёл утром, неожиданный и окончательный. Она развешивала в шкафу только что выглаженные рубашки Игоря, когда до неё донеслись приглушённые голоса с кухни.
— Я же тебе всегда говорила, — слышался назидательный, громкий вздох Валентины Петровны. — Женись на Ирине. Чудесная девушка, дочь моей подруги Лиды. И хозяйка отменная, и уважительная. А ты что выбрал? Влюбился в эту ветреную особу. Вот теперь и пожинаем плоды.
— Мам, хватит, — устало оборвал её Игорь. — Прошло двадцать лет. Выбрось это из головы.
— И что с того? — не унималась она. — Нормальная жена должна уважать свекровь. А эта — собаку в квартиру впустила, ребёнка в углу устроила, картину уродливую на стену повесила. Всё не так, не по-людски.
Анна стояла в полумраке коридора, прижимая к груди стопку свежего белья, и слушала про «ветреную особу» и «уродливую картину». И в этот миг что-то щёлкнуло, встало на своё место, обрело чёткие, жёсткие контуры.
Она вошла в комнату, достала с антресолей старый, пыльный чемодан и стала методично, не спеша, складывать внутрь свои вещи. Лена влетела через минуту, с глазами, полными страха.
— Мама, что ты делаешь?
— Собираю вещи, — спокойно ответила Анна. — Мы с тобой уезжаем. К бабушке.
— Насовсем? — прошептала девочка.
— До тех пор, пока в нашем доме меня называют ветреной особой, а твоё личное пространство считают «временными трудностями», — да, — твёрдо сказала Анна. — Я не намерена больше мириться с такой жизнью.
Через двадцать минут чемодан, набитый её прошлым, стоял в прихожей.
— Ты куда это собралась? — растерянно спросил Игорь, выйдя из гостиной.
— Уезжаю, — коротко бросила она. — Ты двадцать лет «пожинаешь плоды» своего выбора. Не буду тебе мешать.
— Анна, подожди, давай обсудим…
Из кухни показалась Валентина Петровна.
— И пусть едет, — бросила она через плечо. — Может, хоть дышать станет легче.
Анна посмотрела на неё и вдруг почувствовала странное, почти физическое облегчение, будто сбросила тяжёлый, невидимый груз.
— Не беспокойтесь, — сказала она. — Вам больше не придётся краснеть за меня. Счастливо оставаться, Валентина Петровна.
Дверь захлопнулась с таким грохотом, что, казалось, содрогнулись стены во всём подъезде.
Они забрали Лену от подруги и поехали к матери. Их на пороге встретил безумно счастливый Барсик, скачущий и визжащий от восторга. Он лизал им руки, тыкался мокрым носом в колени, не веря своему счастью.
— Обещаю тебе, — прошептала Анна, уткнувшись лицом в его тёплую шерсть, — больше никто и никогда не вышвырнет тебя из твоего дома.
Телефон всю оставшуюся часть дня вибрировал от бесконечных звонков Игоря. Она не подходила к аппарату.
На следующий день он приехал сам. Стоял у калитки, беспомощно мяв в руках свою ушанку.
— Анна, давай поговорим? — попросил он, и в его голосе слышалась неподдельная тревога.
Она вышла на крыльцо. Рядом встала Лена, а у ног, настороженно рыча, лёг Барсик.
— Говори, — кивнула Анна.
— Я всё понял, — затараторил он, словно боясь, что его прервут. — Мама перешла все границы. Я с ней серьёзно поговорю. Возвращайся домой, прошу тебя. Я всё исправлю.
— Что именно ты собираешься исправить? — спокойно спросила она. — Собака вернётся в квартиру? Лена получит обратно свою комнату? Мои вещи перестанут исчезать, отправляясь на помойку?
Он смущённо замолчал, переступая с ноги на ногу.
— Я… я сделаю всё возможное.
— «Всё возможное» — это то, чем я занималась последние двадцать лет, — с горькой улыбкой произнесла Анна. — А теперь слушай мои условия.
Игорь поднял на неё взгляд, в котором читалась надежда.
— Первое. Ты возвращаешь квартиру в тот вид, в котором она была до приезда твоей матери. Вся мебель — на свои места. И на стене, вместо моей картины, должна висеть точно такая же. Найдёшь через объявления, закажешь художнику — мне всё равно.
Он быстро кивнул.
— Второе. Лена возвращается в свою комнату. Полностью и безоговорочно. Никаких «потеснимся» и «пока поживи с нами». Её комната — её неприкосновенная территория.
— Согласен, — выдохнул он.
— И третье, самое главное, — сказала Анна, глядя ему прямо в глаза. — В нашей с тобой квартире не будет проживать человек, который считает себя единственной и полноправной хозяйкой. В гости — милости просим. В кафе, в театр, на прогулку — сколько угодно. Но не жить с нами. У твоей матери есть своя квартира и взрослая дочь. Пусть хоть раз в жизни она подстроится под них, а не они под неё.
— Ты хочешь, чтобы я выгнал собственную мать? — в голосе Игоря прозвучала настоящая паника.
— Я хочу, чтобы ты наконец-то повзрослел, — жёстко ответила она. — И перестал прятаться за её юбку. Я не запрещаю вам видеться. Я просто отказываюсь быть третьей в этом браке, где главной всегда была она.
Он долго молчал, глядя куда-то в сторону, на оголённые ветки деревьев. Потом опустил голову и тихо проговорил:
— Я поговорю с ней. Если потребуется, отвезу к сестре. Или сниму для неё отдельную квартиру неподалёку. Но я хочу, чтобы вы вернулись. Ты, Лена и Барсик.
— Мы вернёмся только после того, как все три условия будут выполнены, — твёрдо заявила Анна. — Не на словах, а на деле. И ещё одно. С этого момента все решения в нашем доме мы принимаем вдвоём. Без оглядки на то, «что скажет мама».
Он снова кивнул, на этот раз более осмысленно.
— Я понял. Принял к сведению.
Анна смотрела на этого ссутулившегося, растерянного мужчину у ворот и думала, что, возможно, шанс ещё не окончательно упущен. Но теперь она знала главное — больше никто не посмеет выбросить из её жизни ни её картину, ни её собаку, ни её неотъемлемое право дышать полной грудью в собственном доме.
А уж с тем, чья это квартира и кто имеет право вершить в ней свой суд, они как-нибудь разберутся. Вдвоём.
