— Восемьсот пятьдесят тысяч, Алина! Это же не какие-то фантики, это реальные деньги, на которые можно круто всё изменить! Ты хоть понимаешь это?
Голос матери резал слух, громкий, настойчивый, он заполнил собой всю однокомнатную квартиру, вытеснив даже звук осеннего дождя за окном. Алина сидела за кухонным столом, сжимая в руках кружку с остывшим чаем. Она смотрела не на мать, а в окно, на мокрые ветки голого клёна, на лужи на асфальте, в которых отражался тусклый свет ноябрьского утра. Пятый звонок за сегодня. Она не выдержала и впустила её, а теперь жалела. Этот разговор, как заезженная пластинка, длился уже полгода.
— Мама, откуда? — она поставила кружку, и ложка звякнула о блюдце, нарушая тягостную паузу. — Я медсестра. Моя зарплата — тридцать восемь. Тридцать восемь, мама! Из которых пятнадцать уходит на коммуналку и ту же еду. Какие накопления? О чём ты?
— Квартира! — Татьяна Сергеевна ударила ладонью по столу, и чашка подпрыгнула. — У тебя есть квартира! Собственная! Пусть и эта клетушка в двадцать восемь квадратов, но она твоя! Её можно использовать! Взять кредит под залог. Это же логично.
Алина сжала веки, чувствуя, как накатывает знакомая, изматывающая усталость. Она вернулась с ночного дежурства в поликлинике всего три часа назад, мечтая только о тишине и сне. Вместо этого — этот бесконечный, как болото, спор.
— Заложить единственное жильё? Ты слышишь себя? — Алина наконец посмотрела на мать. Та сидела напротив, прямая, решительная, в своём старом, но аккуратно отглаженном пальто. Её глаза горели фанатичным блеском, который пугал больше, чем сама просьба.
— Это не «заложить», это — инвестиция! — Татьяна Сергеевна изменила тактику, её голос стал мягче, вкрадчивее. — Алин, ну послушай меня здравым рассудком. У нас с Викой всё просчитано. Помещение в центре, недалеко от метро, проходимость бешеная. Я за спиной тридцать лет стрижки и укладки, у Вики руки золотые, клиенты её обожают. Нам не хватает только стартового капитала. На ремонт, на оборудование, на материалы. Мы вернём всё за год, максимум полтора! Ты даже не заметишь. А у нас будет свой бизнес, своё дело. Мы выберемся из этой нищеты, наконец-то!
Алина молча слушала. Слушала про «нищету». Мать работала в дешёвой парикмахерской, где стригли за пятьсот рублей, Вика после колледжа ютилась в подобном же заведении, делая маникюр в подсобке. Да, жизнь у них была не сахарная. Но и у Алины — не мед. Работа на износ, вечные недосыпы, боль в ногах к концу смены и эти вечные разговоры о деньгах, которые словно пилили её по кусочкам.
— Ты же знаешь, как нам тяжело, — голос матери снова стал давящим, виноватым. — Я одна вас поднимала. После того как твой отец нас бросил, я на двух работах вкалывала, чтобы вы учились, одевались, ели. Кто тебе в училище деньги на общежитие передавал? Кто? Я ночами не спала, чтобы ты свою профессию получила. А теперь, когда мне нужна рука помощи, ты отворачиваешься?
Алина смотрела в её глаза и чувствовала, как по старым, детским рельсам, катится привычный груз вины. Да, мать тянула их одна. Отец ушёл к другой, когда Алине было четырнадцать, и с тех пор о нём не было ни слуху ни духу. Татьяна Сергеевна пахала как лошадь, и воспоминания о тех годах — вечные долги, скудные ужины, поношенная одежда — до сих пор вызывали у Алины сосущую тоску под ложечкой. Она была обязана. Обязана за те годы, за ту борьбу.
— Я не отворачиваюсь, мам. Я просто не понимаю, как это всё будет. Кредит… это же проценты, графики. А если что-то пойдёт не так?
— Ничего не может пойти не так! — отрезала Татьяна Сергеевна. — Мы же семья! Мы за тебя горой! Мы не подведём. Ты думаешь, я бы рисковала твоим жильём, если бы не была уверена на все двести процентов? Это наш общий шанс! Шанс для всех нас начать нормально жить.
Дверь в кухню скрипнула, и на пороге появилась Вика. Младшая сестра. Она приехала вместе с матерью, но всё это время молча сидела в комнате, делая вид, что листает журнал. Теперь она стояла, опустив глаза, её пальцы нервно теребили бахрому свитера.
— Алина, пожалуйста, — её голос был тихим, дрожащим. — Мы так устали. Я ненавижу эту работу, ненавижу эту тёмную комнату, где делаю маникюр. Хозяин задерживает зарплату, клиенты постоянно с претензиями. Мы хотим своё. Своё красивое место, где будем работать с удовольствием. Где будем сами себе хозяйки. Помоги нам. Ты же наша старшая сестра. Мы верим в тебя.
Алина смотрела на Вику — на её большие, наполненные мольбой глаза, на дрожащие губы. Она помнила её маленькой, хрупкой девочкой, которую нужно было защищать в школе от хулиганов. И сейчас та выглядела точно так же — потерянной и беззащитной. Давление шло со всех сторон. Логика, подкреплённая железными аргументами матери. И эмоции, исходящие от сестры. Стена сопротивления внутри Алины дала глубокую трещину.
— Я… я подумаю, — выдохнула она, отводя взгляд.
— Не думай, а соглашайся! — Татьяна Сергеевна снова вспыхнула, но уже с ноткой торжества в голосе. — Время не ждёт! То помещение, которое мы присмотрели, могут в любой момент снять. Нужно действовать быстро.
— Я сказала, подумаю! — резко сказала Алина, вставая. Голова раскалывалась. — Я устала. Я только с дежурства. Дайте мне хотя бы поспать.
Мать и сестра переглянулись. Татьяна Сергеевна кивнула, поднимаясь.
— Хорошо. Подумай. Но, Алина, помни — мы рассчитываем только на тебя. Других вариантов у нас нет.
Они ушли, оставив после себя тяжёлую, гнетущую тишину, пахнущую материными духами и мокрым осенним ветром из приоткрытой форточки. Алина подошла к окну и увидела, как две знакомые фигуры выходят из подъезда и, не оглядываясь, быстро идут по мокрому асфальту. У Вики была какая-то новая, пружинистая походка.
«Семья, — мысленно повторила Алина. — Они же семья. Мать не станет меня подводить. Не станет же?»
Прошло две недели. Давление не ослабевало. Звонки, сообщения в мессенджере. Фотографии потенциального помещения — просторного, светлого, с большими окнами. Ссылки на оборудование, сметы на ремонт. Энтузиазм Татьяны Сергеевны и Вики передавался через экран телефона, он был заразительным и пугающим. Алина ловила себя на том, что уже начала верить в этот салон, представляла, как он будет выглядеть, как они будут там работать. Может, и правда, это шанс для всех? Мать получит достойную работу, Вика перестанет хныкать, а она, Алина, возможно, сможет когда-нибудь уйти с изматывающей работы в поликлинике и работать в их салоне администратором. Мечтать было страшно.
И она сдалась. В понедельник, в свой выходной, она поехала в банк. Консультант, молодая девушка в строгом костюме, вежливо и обстоятельно объясняла условия, проценты, график платежей, штрафные санкции. Алина сидела напротив, кивала, но почти ничего не слышала. Цифры сливались в один гулкий поток. Единственное, что она понимала — её квартира, эти двадцать восемь квадратов с облупившимися обоями и скрипучим полом, становятся залогом. За восемьсот пятьдесят тысяч рублей. Срок — три года. Первый платёж — через месяц. Двадцать две тысячи.
Когда документы были подписаны, и деньги поступили на её счёт, Алина вышла из банка. На улице был тот же пронизывающий ноябрьский ветер, тот же мелкий дождь. Она стояла, сжимая в кармане пальца банковскую карту, и чувствовала не облегчение, а леденящую пустоту. Словно она только что подписала себе приговор.
Встретились они в том же кафе на следующий день. Татьяна Сергеевна и Вика примчались сразу, сияющие, возбуждённые. Вика, не сдержавшись, обняла её прямо у входа.
— Я знала! Я знала, что ты не подведешь! Ты лучшая!
За столиком Алина молча передала карту. Рука чуть дрожала. Мать взяла её, быстрым движением спрятала в сумочку, а потом обхватила ладонью Алину руку.
— Спасибо, дочка. Ты не пожалеешь. Я тебе скоро всё верну, каждую копейку. Через год у нас будет самая модная парикмахерская в городе.
Алина смотрела на их сияющие лица и пыталась убедить себя, что всё правильно. Что этот свет в их глазах стоит того риска, на который она пошла. Она хотела верить. Отчаянно, до боли в груди, хотела верить, что её не предают.
Первое время всё шло по плану. В их общем чате то и дело появлялись фотографии: вот завезли плитку для пола, вот начали штукатурить стены, вот приехали зеркала. Татьяна Сергеевна звонила каждый вечер, с восторгом рассказывая о продвижении ремонта, о том, как они с Викой выбирают краску для стен, спорят о дизайне вывески. Алина слушала, и тревога понемногу отступала, уступая место робкой надежде. Может, и правда всё наладится.
Но где-то через три недели звонки стали реже. Сообщения в чате — короче. «Сегодня много работы, потом созвонимся», «Ремонтники задерживаются, всё в процессе». Алина писала — отвечали с задержкой в несколько часов. Потом и вовсе перестали. Обещание «позвонить вечером» повисло в воздухе и растворилось.
Однажды утром Алина, проснувшись, не обнаружила ни одного нового сообщения за прошедшую ночь. Это было странно. Мать всегда, даже поздно вечером, отправляла какой-нибудь отчёт. Она набрала её номер. Абонент недоступен. Набрала Вику — то же самое. Лёгкий укол беспокойства сменился нарастающей паникой. Она писала в мессенджеры — сообщения не доставлялись. Словно они взяли и выключили телефоны.
«Может, проблемы со связью? Или потеряли телефоны?» — пыталась она успокоить себя, но внутренний голос настойчиво твердил, что это не так.
Через три дня молчания она не выдержала и поехала по их старому адресу. Та самая обшарпанная пятиэтажка на окраине. Она поднялась на третий этаж и нажала на звонок. Тишина. Она позвонила ещё раз, потом стала стучать в дверь. Ни звука из-за двери. Из соседней квартиры вышла женщина в халате, с мусорным ведром в руках.
— Ищете кого? — буркнула она.
— Татьяну Сергеевну с дочерью, — голос Алины прозвучал хрипло. — Они здесь живут.
— А кто их знает. Съехали они. Неделю назад, наверное. Ночью собирались, грохотали тут. Моих детей разбудили.
Алина почувствовала, как у неё подкашиваются ноги. Она прислонилась к косяку двери.
— Съехали? Куда?
— А я откуда знаю? — женщина пожала плечами и пошла к мусоропроводу. — Квартиранты они. Хозяйка на следующий день приходила, смотр проводила. Говорит, больше сдавать не будет, надоело.
Соседка скрылась в лифте. Алина осталась стоять одна в полумраке грязного подъезда, глядя на запертую дверь. В ушах стоял оглушительный звон. «Съехали. Ночью. Неделю назад». Значит, когда она последний раз получала от них сообщение о «проблемах с ремонтом», они уже вовсю готовились к побегу.
Она спустилась на улицу, села на первую попавшуюся лавочку на промозглом детсадовском участке. Дождь уже перестал, но с голых ветвей капало на её плечи. Она достала телефон, снова попыталась позвонить. Та же песня. «Абонент недоступен». Паника, холодная и липкая, поползла изнутри, сжимая горло. Она открыла приложение банка. До первого платежа оставалось одиннадцать дней. Двадцать две тысячи рублей. Её зарплата — тридцать восемь. После платежа — шестнадцать. Шестнадцать на весь месяц. На еду, на проезд, на свет, на газ. Это было невозможно.
Она начала лихорадочно обзванивать всех, кто мог что-то знать. Бывшую коллегу матери — та лишь развела руками, сказала, что Татьяна Сергеевна уволилась две недели назад, сказала, что уезжает. Подругу Вики — та ответила, что не общалась с ней больше месяца. Дальние родственники лишь удивлённо переспрашивали, что случилось.
Алина бродила по городу, не чувствуя ни усталости, ни холода. В голове стучала одна мысль: «Они обманули. Они меня обманули». Но до конца она боялась себе в этом признаться. Может, случилось что-то страшное? Может, они попали в аварию? Но тогда почему съехали? Почему отключили телефоны?
Через несколько дней отчаянных поисков она вспомнила про одного парня, Максима, с которым Вика училась в колледже. Нашла его страницу, написала. Он ответил не сразу, но ответил: «Да, Вика сама дала новый номер. Сказала, чтобы никому не светил. Но ты сестра… Держи».
Алина несколько минут просто смотрела на цифры, набранные на экране. Сердце колотилось где-то в горле. Она набрала номер. Раздались длинные гудки. И вдруг — щелчок.
— Алло? — голос матери. Спокойный, ровный, будничный.
У Алины перехватило дыхание.
— Мама? Это я. Что происходит? Где вы? Почему не отвечаете? — слова вырывались пулемётной очередью.
С той стороны пауза. Короткая, но показавшаяся вечностью.
— А, Алина… Мы уехали. В другой город.
— Как уехали? А салон? А кредит? Мама, я заложила квартиру! Мне платить через неделю! — её голос сорвался на визгливую, истеричную ноту.
— Знаю, — Татьяна Сергеевна вздохнула, и в её голосе послышалась… досада? — Алина, ты уже взрослая. Как-нибудь справишься.
— СПРАВЛЮСЬ? — закричала она, не в силах сдержаться. Прохожие оборачивались. — МАТЬ, Я ЗАЛОЖИЛА КВАРТИРУ РАДИ ВАС! А ВЫ ВЗЯЛИ И СВАЛИЛИ!
— Успокойся, не кричи, — мать говорила с холодным, леденящим душу спокойствием. — Послушай меня внимательно. У тебя есть квартира. Есть работа. Есть куда голову преклонить. А у нас с Викой не было ничего. Вообще. Мы всю жизнь мыкались по съёмным углам, перебивались с хлеба на воду. Эти деньги… они нам нужны были на другое.
Алина замерла, прижав телефон к уху так сильно, что он врезался в кость.
— На какое другое? — прошептала она.
— На жизнь, Алина! На нормальную жизнь! — голос матери наконец зазвенел, но не от раскаяния, а от раздражения. — Салона никакого не было. Это была… легенда. Нам нужны были деньги на первоначальный взнос за ипотеку здесь и на обустройство. Мы купили квартиру. Свою, наконец-то! Двушку. Вика здесь работу нашла, в хорошем месте. У нас теперь есть свой дом. Понимаешь? СВОЙ ДОМ!
Мир рухнул. Окончательно и бесповоротно. Алина стояла после серого тротуара, и всё, что она слышала, было оглушительным звоном пустоты. Не было салона. Не было бизнес-плана. Был простой, циничный развод. Родная мать и сестра использовали её как дойную корову, как источник финансирования для своей новой жизни.
— Вы… вы с самого начала так planned это? — голос её был беззвучным шёпотом.
— Мы хотели для всех лучшего, — уклончиво ответила Татьяна Сергеевна. — Но ты не захотела просто помочь семье. Пришлось… пойти на крайние меры. Алина, ты сильная. Ты выкрутишься. Возьмёшь подработки. А нам эти деньги были нужнее. У нас не было НИЧЕГО.
— А теперь у меня не будет ничего! — выкрикнула Алина. — Я могу потерять квартиру!
— Не потеряешь. Будешь платить и всё. Разберёшься со своими проблемами сама. Ты же взрослый человек.
Раздались короткие гудки. Мать положила трубку. Алина опустила руку с телефоном. Она стояла под холодным ноябрьским небом, и слёзы текли по её лицу сами собой, не принося облегчения. Это не были слёзы от потери денег. Это были слёзы от абсолютного, тотального предательства. Её предали самые близкие люди. Те, кому она верила безоговорочно. И этот удар был в тысячу раз больнее любого финансового краха.
Она не помнила, как добралась домой. Дверь захлопнулась за ней с глухим стуком, отсекая внешний мир, и Алина, не раздеваясь, сползла по ней на пол в прихожей. В ушах стоял оглушительный звон, а в груди была зияющая пустота, холодная, как этот ноябрьский день. «Салона не было. Это была легенда». Слова матери отдавались в сознании чугунными ударами, каждый из которых добивал что-то последнее, хрупкое и наивное, что ещё теплилось внутри. Они купили квартиру. На её деньги. На деньги, взятые под залог её единственного жилья. Они теперь счастливы, у них новая жизнь. А она осталась здесь. С долгом в восемьсот пятьдесят тысяч. С ежемесячным платежом в двадцать две тысячи. С зарплатой в тридцать восемь.
Она просидела так, кажется, несколько часов, пока холод от кафеля не просочился сквозь джинсы и не заставил её пошевелиться. Поднялась, с трудом, будто её тело было налито свинцом. Подошла к окну. На улице уже стемнело, в лужах отражались жёлтые квадраты окон соседней девятиэтажки. Там, за этими окнами, люди жили своей обычной жизнью: готовили ужин, смотрели телевизор, ругались с детьми, мирились. А её жизнь только что раскололась на «до» и «после». «До» — когда у неё была хоть какая-то иллюзия семьи. «После» — когда не осталось ничего, кроме долговой ямы и леденящего душу осознания собственной глупости.
Первым делом — отключить все эмоции. Иначе сойдёшь с ума. Она мысленно представила себе большой чёрный рычаг и перевела его. Тревога, отчаяние, боль, ярость — всё это ушло в глухой, далёкий гул. Осталась только холодная, кристальная ясность. Выжить. Сохранить квартиру. Всё остальное не имело значения.
На следующий день она пошла на работу. Дежурство прошло в каком-то тумане. Она автоматически ставила капельницы, разносила лекарства, заполняла журналы. Коллеги спрашивали, всё ли в порядке, — она кивала и отворачивалась. После смены она пошла к заведующей.
— Мария Ивановна, мне нужны любые подработки. Ночные дежурства, выходные, больничные коллег — всё, что есть.
Заведующая, женщина с усталым, добрым лицом, посмотрела на неё с беспокойством.
— Алина, ты выглядишь ужасно. Может, тебе отпуск взять? Отдохнуть?
— Нет. Мне нужны деньги. Очень нужны.
Тон её голоса не допускал возражений. Мария Ивановна вздохнула, покопалась в бумагах.
— Ладно. Есть ночные в стационаре, два раза в неделю. Плюс семь тысяч в месяц. И в частной клинике «Экомед» просили медсестру на субботы. Это ещё тысяч десять, наверное.
— Беру, — коротко сказала Алина.
— Но это же адский график! Ты не выдержишь!
— Выдержу.
Она выдержала. Её жизнь превратилась в бесконечный, однообразный маршрут: дом — муниципальная поликлиника — стационар — частная клиника — дом. Она работала по шестнадцать, а иногда и по восемнадцать часов в сутки. Спала урывками, в транспорте, во время обеденного перерыва, сидя в ординаторской в ожидании вызова. Ела то, что можно было быстро приготовить и съесть стоя: гречку, макароны, яичницу. Иногда покупала в столовой порцию гуляша с картошкой — это был праздник.
Первый платёж по кредиту она внесла за три дня до срока. Двадцать две тысячи рублей. На её счету после этого осталось ровно шестнадцать. Коммуналка — пять с половиной. Интернет и мобильная связь — ещё тысяча. Оставалось девять с половиной тысяч на три недели. На еду, на проезд (она старалась ходить пешком, но до ночных дежурств в стационаре было далеко, приходилось ездить на автобусе), на непредвиденные расходы.
Она научилась экономить на всём. Перестала покупать новую одежду, косметику. Мыла голову самым дешёвым шампунем из ближайшего магазина «у дома». Научилась растягивать пачку макарон на три дня. Похудела за первый месяц на пять килограммов. Лицо стало осунувшимся, резким, под глазами залегли тёмные, почти фиолетовые тени. Коллеги по поликлинике смотрели на неё с жалостью и недоумением, но она не замечала их взглядов. Она шла. Просто шла вперёд, как робот, запрограммированный на одну цель — платить.
Как-то раз, возвращаясь с ночного дежурства в семь утра, она встретила рассвет в почти пустом автобусе. Солнце, бледное и холодное, поднималось над серыми крышами спальных районов. Алина смотрела на него и не чувствовала ничего. Ни надежды, ни тоски. Только всепоглощающую, костную усталость. Она думала о матери и Вике. Где они сейчас? Наверное, спят в своей новой, купленной на её деньги квартире. Встанут, приготовят завтрак, будут строить планы на день. Без единой мысли о ней. Без капли угрызений совести. Раньше эти мысли вызывали приступы ярости, слёзы. Теперь — ничего. Пустота. Они стали для неё просто абстракцией, источником проблемы, которую нужно было решить. Чувства были роскошью, которую она не могла себе позволить.
Прошло полгода. Шесть платежей по двадцать две тысячи. Сто тридцать две тысячи рублей. Она продолжала работать на износ. К усталости прибавились проблемы со здоровьем — начались частые простуды, обострился старый гастрит. Она заглушала боль таблетками и шла дальше. Однажды на подработке в частной клинике ей предложили ещё одну «халтуру» — уход за лежачей больной старушкой по вечерам, три раза в неделю. Платили пять тысяч в неделю. Алина, не раздумывая, согласилась.
Её жизнь свелась к четырём стенам — рабочим и домашним. Она перестала общаться с друзьями, отвечать на их сообщения. Ей было не до этого. Все её силы, вся её воля уходили на то, чтобы продержаться до следующей зарплаты, чтобы собрать нужную сумму, чтобы вовремя кликнуть кнопку «оплатить» в банковском приложении.
Однажды в аптеке возле поликлиники она столкнулась нос к носу с той самой соседкой, которая сообщила ей о побеге матери и Вики. Женщина узнала её.
— О, девушка! Здравствуйте! Помните, вы их искали, своих-то?
Алина кивнула, стараясь пройти мимо, но соседка была разговорчива.
— Так я вам скажу, нашла я их, в общем-то! В «Одноклассниках» этих, в интернете. Ваша сестрёнка фотографии выкладывает. Красота! Квартира у них новая, ремонт, всё как у людей. Пишет, что, наконец-то, зажили по-человечески. Молодцы, в общем, вырвались из нашей дыры.
Алина снова кивнула, сухо поблагодарила и пошла прочь. Её сердце не дрогнуло. Не было ни злости, ни обиды. Было лишь холодное, безразличное подтверждение факта. Да, они «зажили». На её деньги. Факт. Как то, что на улице зима и что ей нужно сегодня заступить на ночное дежурство.
Год пролетел в этом аду. Двенадцать платежей. Двести шестьдесят четыре тысячи рублей. Она была похожа на свою собственную тень — худую, молчаливую, с потухшим взглядом. Но она платила. Всегда вовремя. Без единой просрочки. Квартира оставалась за ней. Это было её единственной точкой опоры, её крепостью, которую она отбивала у банка и у всей несправедливости мира по двадцать две тысячи в месяц.
Она изменилась не только внешне. Из неё ушла вся мягкость, вся доверчивость. Она научилась жёстко говорить «нет» — коллегам, просившим подменить их в неудобные смены без адекватной компенсации, назойливым соседям, пытавшимся занять денег «до зарплаты». Её взгляд стал колючим, оценивающим. Она больше никому не верила. Особенно тем, кто говорил о семье, о долге, о помощи. Эти слова теперь были для неё красными флажками, сигналами опасности.
Как-то весной, когда снег уже почти растаял, обнажив грязный асфальт и прошлогодний мусор, она шла домой после дежурства и увидела на остановке молодую пару. Девушка, уткнувшись лицом в плечо парню, тихо плакала. Он гладил её по волосам и что-то успокаивающе шептал. Алина смотрела на них и ловила себя на мысли, что не чувствует ни капли сочувствия. «Наверное, тоже какие-то проблемы, — холодно констатировал её внутренний голос. — Разберётся. Или не разберётся. У каждого своя война».
Её война длилась три года. Тридцать шесть месяцев. Тридцать шесть платежей по двадцать две тысячи рублей. Семьсот девяносто две тысячи рублей с учётом процентов. Тысячи часов работы, тысячи пройденных пешком километров, тысячи порций дешёвой гречневой каши. Она превратилась в механизм по зарабатыванию и отдаванию денег. В ней не осталось ничего от той Алины, которая когда-то могла пожалеть, поверить, пойти навстречу. Та девушка умерла в тот ноябрьский день, у телефона на промозглой улице.
Последний платёж она внесла в марте. Ранняя, грязная московская весна была за окном, сосульки капали с крыш, образуя на тротуарах мокрые, скользкие лужи. Она зашла в банковское приложение, ввела сумму — двадцать две тысячи — и нажала «оплатить». На экране появилась зелёная галочка и надпись: «Кредит полностью погашен. Залог снят».
Она сидела на том же самом кухонном стуле, с которого начиналась вся эта история три года назад. Положила телефон на стол. Встала. Подошла к окну. Посмотрела на двор, на голые деревья, на проталины грязного снега. Ничего не изменилось. Всё было таким же, как и тогда. Но она-то была другой. Совершенно другой.
Она не почувствовала радости. Не почувствовала облегчения. Была лишь глубокая, всепоглощающая усталость, въевшаяся в кости, в мышцы, в самое нутро. И тишина. Оглушительная тишина после трёх лет непрерывного гула тревоги и напряжения.
Она обернулась, окинула взглядом свою однокомнатную квартиру. Ободранные в прихожей обои. Скрипучий паркет. Потертый диван. Это было её. Выстраданное, выкупленное, отвоеванное. Ценой трёх лет жизни. Ценой веры в людей. Ценой иллюзий о семье.
Она больше никогда не слышала о матери и Вике. Не пыталась искать, не интересовалась их судьбой. Они стали для неё просто призраками из другого, чужого и несущественного прошлого. Шрам от их предательства остался с ней навсегда — не болел, не ныл, просто был частью её, как шрам на коже. Он напоминал ей каждый день о простой и жёсткой истине: ты одна. И рассчитывать можешь только на себя.
Алина пережила не финансовый кризис. Она пережила крушение всего мира, который строился на понятиях «долг», «семья», «кровные узы». И выстроила новый. С жёсткими, но честными правилами. Где главной ценностью была её собственная свобода и её собственная, отвоёванная в жестокой борьбе, территория. И это был самый важный, самый дорогой урок в её жизни. Урок, который научил её не доверять, а верить только в себя.
