Квартира замерла в предвечерней тишине, той особой тишине, что наступает, когда за окном еще светит день, но солнце уже клонится к закату, отбрасывая длинные тени. Аня стояла посреди гостиной, держа в руках рамку с фотографией. На снимке они с Максимом смеялись, прижавшись друг к другу на берегу моря. Всего два года назад. Вечность. Она медленно провела пальцем по пыльной поверхности стекла, оставляя чистую полосу. Шесть месяцев. Полгода с того дня, как мир перевернулся, потеряв все цвета, кроме оттенков серого. Она пыталась вернуть себе жизнь, по капле, по крупице. Сегодня она наконец-то заставила себя разобрать стопку старых журналов, которые лежали в углу с тех самых пор. Это было маленькое, почти незаметное движение вперед.
Внезапно резкий звук поворачивающегося в замке ключа заставил ее вздрогнуть. Сердце на мгновение замерло, а потом забилось с бешеной силой. Только один человек имел второй ключ.
Дверь открылась, и в квартиру вошла Лидия Петровна. Она входила так, будто была здесь полноправной хозяйкой, а Аня — лишь гостьей, засидевшейся не по адресу. Плотно закрыв дверь, свекровь повесила свое пальто на вешалку, ту самую, которую Максим купил в Икее, и теперь это воспоминание резануло Аню по сердцу.
— Опять пыль, — голос Лидии Петровны был ровным, но в нем слышались стальные нотки. Она прошлась взглядом по полкам, по столешнице, будто проводя бесшумный смотр. — Я же говорила, нужно каждый день протирать. Максим не любил беспорядок.
Аня молча поставила фотографию на место, на книжную полку, где стояли его любимые книги и несколько их общих снимков.
— Я просто разбирала вещи, Лидия Петровна, — тихо произнесла она.
Свекровь не ответила. Она подошла к полке и ее взгляд упал на новую, одинокую фотографию Ани с подругами, сделанную пару недель назад. Катя уговорила ее встретиться, сказать, что нужно «выходить в люди». На снимке они улыбались, и эта улыбка сейчас казалась Ане такой неестественной, такой чужой в этой комнате. Лидия Петровна взяла рамку в руки, помолчала, глядя на нее, а затем без единого слова убрала ее вглубь полки, за стопку книг. На освободившееся место она поставила тяжелую серебряную рамку с портретом одного Максима, тем самым, где он смотрел серьезно и строго, каким его, вероятно, хотела видеть мать.
— Вот это — на своем месте, — сказала она, отступив на шаг, чтобы полюбоваться. Потом ее взгляд медленно, оценивающе скользнул по Ане, от макушки до пят. — Зря ты тут обживаешься, Анечка.
В воздухе повисла тяжелая, гулкая тишина.
— Что вы имеете в виду? — спросила Аня, чувствуя, как по спине бегут мурашки.
— Имею в виду, что пора бы и честь знать, — Лидия Петровна скрестила руки на груди. — Квартира-то не твоя. Я её сдавать буду. Молодой семье, например. Нормальной семье. А ты… — она сделала паузу, давая словам достичь цели, — ты поживешь у своих родителей. Тебе там место.
Слова повисли в воздухе, как удары хлыста. Аня почувствовала, как пол уходит из-под ног. Она смотрела на прямую, негнущуюся спину свекрови, на ее руки, сжимающие ее собственную сумочку, и не могла вымолвить ни слова. В ушах стоял оглушительный звон, заглушающий тиканье настенных часов, которые когда-то выбрал Максим.
Аня не помнила, как проводила Лидию Петровну. Она стояла посреди гостиной, все еще ощущая ледяное прикосновение тех слов: «Тебе там место». В ушах гудело. Взгляд упал на фотографию Максима, которую так старательно водрузила на видное место свекровь. Его глаза, всегда такие живые, теперь смотрели на нее с холодного портрета, ничего не отвечая. Она медленно, как лунатик, прошла в спальню, рухнула на кровать и уткнулась лицом в подушку, на которой еще сохранился едва уловимый, воображаемый след его запаха. Но сегодня и он казался призрачным. В горле стоял ком. Слез не было — только пустота и оглушительный гул тишины.
Спустя час, когда сумерки за окном сгустились в полноценную ночь, она набрала номер сестры.
— Кать, — голос сорвался на шепот.
— Ань? Что случилось? Ты плачешь? — Катя сразу уловила ноту беды.
— Она… Лидия Петровна была здесь. Сказала… что я должна съехать. Что она будет сдавать квартиру.
— Что?! — на том конце провода послышался резкий звук, будто Катя вскочила. — Да она с ума сошла! На каком основании?
— Говорит, квартира не моя. Что я тут чужая.
— Слушай, успокойся. Ты же жена! Законная супруга! Вы же в этой квартире вместе жили, ипотека…
— Первоначальный взнос ее, — перебила Аня, снова ощущая тяжесть этой неизбывной вины. — Она всегда это подчеркивала. «Мой сын на тебя пахал, я ему деньги дала, а ты…»
— А ты что? Ты цветы перед ней поливала? Ты за ним, за больным, ухаживала, когда… — Катя замолчала, дав Ане прийти в себя.
Разговор с сестрой немного вернул ее к реальности. Да, они с Максимом взяли квартиру в ипотеку. Да, его мать дала крупную сумму на первый взнос. Но ведь они с Максимом были одним целым! Они вместе платили, вместе строили планы. Эта квартира была их крепостью, их общим будущим. Она поблагодарила Катю и положила трубку. Темнота за окном казалась враждебной. Внутри все сжалось в тугой, болезненный узел. Безмолвная жертва сменилась тихим, растущим гневом. Нет. Нет, так нельзя.Она включила свет в прихожей и подошла к старому бюро, где хранились все важные бумаги. Сердце колотилось где-то в горле. Она достала тяжелую синюю папку с надписью «Квартира».
Дрожащими пальниками она стала перебирать документы. Договор купли-продажи. Свидетельство о регистрации права… Ее глаза бегали по строчкам, пока не нашли то, что искали. В графе «Собственники» стояли два имени: Максим Сергеевич Орлов и Анна Викторовна Орлова. Она не была просто прописанной. Она была совладелицей. Облегчение было кратким, словно глоток ледяной воды в пустыне. Оно тут же сменилось новой волной тревоги. Лидия Петровна не была бы так уверена, не имей она каких-то своих козырей. Каких? Завещание? Но разве оно может отменить право собственности? Она снова взяла телефон. Набрала номер свекрови. Тот ответил после пятого гудка.
— Лидия Петровна, это Аня. Я посмотрела документы. Я являюсь собственником этой квартиры. Я не могу просто так взять и уехать.
В трубке повисло тяжелое молчание.
— Документы… — на другом конце прозвучало с ледяным спокойствием. — Ты думаешь, бумажки решают все? Эта квартира — память о моем сыне. А ты… ты ему не пара была. Он из-за тебя на двух работах крутился! Хотел тебя обеспечить, вот и загнал себя. И не смей говорить мне о своих правах. Пока я жива, здесь будет так, как я скажу.
Щелчок в трубке прозвучал как хлопок двери, захлопнувшейся перед самым носом. Аня опустила телефон. Гнев, горячий и ясный, наконец растопил ледяной ступор. Она сжала кулаки. Нет, она не уйдет. Это был ее дом. Их с Максимом дом. И она будет за него бороться.
Три дня прошло с того звонка. Три дня, которые Аня прожила в состоянии осады. Каждый скрип в подъезде, каждый шаг на лестнице заставлял ее вздрагивать и замирать, прислушиваясь, не это ли шаги Лидии Петровны, идущей подкреплять свои угрозы действиями. Она почти не выходила из дома, работая за своим ноутбуком в гостиной, взгляд то и дело скользил по знакомым вещам, ища в них утешение, но находя лишь тревогу.Вечером раздался звонок в дверь, неожиданный и резкий. Аня осторожно подошла к глазку. За дверью стоял мужчина в строгом пальто, с серьезным, чуть усталым лицом. Дмитрий. Старший брат Максима. Сердце Ани сжалось. Дмитрий всегда относился к ней с прохладной вежливостью, словно делал одолжение, общаясь с ней. Он был полной противоположностью Максиму — расчетливый, целеустремленный, карьерист. Его визит не сулил ничего хорошего. Она открыла дверь.
— Аня, — кивнул он, не улыбаясь. — Можно войти?
— Конечно, — она отступила, пропуская его.
Он вошел, окинул квартиру беглым, оценивающим взглядом, как будто был риелтором, а не родственником. Снял пальто и аккуратно повесил его на вешалку, ту самую, из Икеи.
— Мама рассказала, — начал он без предисловий, усаживаясь в кресло, которое раньше было любимым местом Максима. — О вашем… разговоре.
— Это был не разговор, Дмитрий, — тихо сказала Аня, оставаясь стоять. — Это был ультиматум.
— Назовем это обостренной эмоциональной ситуацией, — он отмахнулся. — Все мы переживаем горе по-своему. Мама… она не в себе. Потеря сына… — он сделал паузу, давая словам проникнуть. — Но она права в одном. Ты молодая женщина, Аня. Тебе нужно двигаться вперед, строить свою жизнь. А эта квартира… она как якорь. Она будет тянуть тебя назад. В прошлое.
— Это мое прошлое, Дмитрий. И мой дом.
— Дом? — он мягко усмехнулся. — Дом — это там, где тебя ждут. Где тебе рады. А здесь… — он жестом очертил пространство гостиной, — здесь одни призраки. И мамины нервы. Ты действительно хочешь жить в такой атмосфере?
Аня почувствовала, как ее начинают обволакивать липкой паутиной его «разумных» доводов.
— Я не собираюсь никуда уезжать, — сказала она тверже.
Дмитрий вздохнул, как взрослый перед капризным ребенком.
— Понимаешь, дело не только в маминых желаниях. Есть юридические нюансы. Завещание.
Холодная игла пронзила Аню. Вот он, их козырь.
— Какое завещание? — голос ее дрогнул, несмотря на все усилия.
— Максим оформил его незадолго до… — Дмитрий не договорил. — Там все четко прописано. Его доля, его имущество. Мама — единственная наследница. А твои права, как жены… ну, они в такой ситуации оказываются довольно призрачными. Особенно с учетом первоначального взноса.
Он говорил спокойно, веско, словно оглашая приговор. И в его словах была такая уверенность, что у Ани на мгновение перехватило дыхание. Неужели Максим мог так поступить? Неужели он действительно…
— Я не видела этого завещания, — выдохнула она.
— Оно у мамы. Она не хочет лишний раз бередить раны, обращаясь к нотариусу, запуская процесс. Она хочет решить все миром. Я пришел как миротворец, Аня. Уступи. Съезжай. Сохрани всем нервы и время. Поверь, судиться с нами — дело бесперспективное и дорогое.
После его ухода в квартире снова воцарилась тишина, но теперь она была иной — тяжелой, ядовитой, наполненной страхом и предательством. Аня стояла посреди гостиной, ощущая, как почва уходит из-под ног. Завещание. Все это время у них была эта бумага, и они просто ждали подходящего момента.Гнев, внезапный и ослепительный, затмил страх. Нет. Она не поверит на слово. Она должна сама все увидеть. Узнать правду. Она резко повернулась и шагнула в кабинет Максима. Небольшая комната, заставленная книжными полками. Его письменный стол, заваленный бумагами, которые она не решалась разбирать все эти месяцы. Она села в его кресло, пахнущее пылью и старым деревом, и стала лихорадочно рыться в ящиках. Счета, старые квитанции, технические паспорта на технику… Никакого завещания. Слезы злости и отчаяния выступили на глазах. Она с силой захлопнула нижний ящик, и вдруг раздался тихий щелчок. Боковая панель одного из ящиков слегка отошла. Потайное отделение. Максим как-то в шутку показывал его ей, когда они только купили этот стол. «Для самых секретных документов», — смеялся он тогда. Сердце заколотилось с новой силой. Она нажала на панель, и она отъехала, открыв неглубокое пространство. Внутри лежала не толстая папка, а стопка писем в конвертах. Старых, пожелтевших. Ее имя нигде не было указано. Конверты были подписаны твердым, знакомым почерком Лидии Петровны. Адресованы Максиму. Почему он хранил их? Почему спрятал? С ощущением, что она вот-вот переступит какую-то невидимую грань, Аня дрожащей рукой взяла первый конверт и вынула сложенный лист.
Бумага была тонкой, почти прозрачной от времени, а чернила чуть выцвели, но почерк Лидии Петровны оставался таким же четким и властным, каким Аня видела его в поздравительных открытках, где пожелания всегда звучали как указания. Она развернула листок, и первая же фраза впилась в сердце, как заноза.
«Сынок, я снова пишу тебе, потому что говорить с тобой бесполезно. Ты ослеп. Эта девочка, эта Аня… Что ты в ней нашел? Она из простой семьи, у нее за душой ничего нет, кроме амбиций. Ты думаешь, она тебя любит? Любит твою будущую квартиру, твое положение. Ты ей не ровня, ты должен понять это. Ее родители — неудачники, и она пойдет по их стопам. Ты губишь свою карьеру, связываясь с ней».
Аня отшатнулась, будто ее ударили по лицу. Воздух в маленьком кабинете стал густым и тяжелым. Она смотрела на эти строки, написанные несколько лет назад, еще до их свадьбы, и не верила своим глазам. Она вспомнила ту самую встречу. Лидия Петровна тогда была холодно-вежлива, сдержанна. Ничего не предвещало этой ярости, этого презрения, запертого в конвертах. Дрожащей рукой она взяла следующее письмо. Датировано месяцем их помолки.
«Максим, я не могу позволить тебе совершить эту ошибку. Ты вбиваешь клин между нами, своей настоящей семьей. Дмитрий, слава богу, меня понимает, а ты… Ты бежишь за юбкой, как мальчишка. Она вышла за тебя из-за квартиры? Ты задавал себе этот вопрос? Я вижу ее алчный взгляд. Пока я жива, ничего твоя Аня не получит. Никогда».
Аня сжала бумагу так, что она смялась. Она вспомнила, как Максим стал вдруг нервным перед той помолвкой. Как он замкнулся, отдалился. Она думала, он волнуется. А это была его мать. Его родная мать вбивала ему в голову эти гнусные мысли. Она читала письмо за письмом. Каждое — новый удар. Лидия Петровна выискивала каждую ее слабость, каждую мелочь. Ее одежду («дешевка»), ее работу («несерьезное занятие»), ее улыбку («деланная»). Она писала, что Аня отнимает у него время, силы, что из-за нее он пропускает важные проекты, что он «загоняет себя, чтобы содержать эту никчемную девчонку».
И сквозь все эти оскорбления проступал образ Максима, который пытался быть мостом между двух берегов. Он защищал Аню, спорил с матерью. Но эти письма… они были его тайной раной. Он их прятал. Он не мог их выбросить, но и не мог перечить матери в открытую. Он разрывался. И Аня, сидя в его кресле, чувствовала всю тяжесть этого разрыва.Она всегда думала, что главная боль — это его уход. Но теперь она понимала, что боль началась гораздо раньше. Он нес этот грубо сшитый из материнской «любви» мешок камней на своей душе все их недолгие совместные годы. В одном из последних писем, датированным уже периодом, когда Максим начал жаловаться на усталость, на боли, которые он списывал на работу, Аня наткнулась на фразу, от которой у нее похолодели пальцы.
«…и пока я жива, ничего твоя Аня в этой квартире не получит. Помни, кто вложил в нее свои кровные. Деньги мои, и я всё предусмотрела. Не заставляй меня принимать меры».
Вот откуда у Лидии Петровны такая уверенность. Это была не просто скорбь. Это была давно спланированная кампания. Пока Аня верила в семью, в любовь, ее свекровь вела тихую войну. И Максим знал об этом. Знал и молчал, запертый в клетке чувства долга и материнского манипулирования. Аня опустила голову на стол, на холодное дерево, которое помнило тепло его рук. Слез не было. Была пустота, выжженная гневом и горьким осознанием. Она все это время боролась с призраком, не понимая, что противник — живой, дышащий ненавистью человек, который считал ее чужой с самого начала. Она сидела так долго, пока сумерки не заполнили комнату. Письма лежали перед ней, как обвинительный акт. И в тишине кабинета созревало новое, твердое решение. Она больше не будет ждать их ходов. Не будет оправдываться. Она найдет ответ. Найдет правду, которую от нее так тщательно скрывали.
Утро застало Аню за компьютером. Бессонная ночь, проведенная над письмами, оставила в глазах песок и на лице — следы усталости, но внутри бушевала ясная, холодная решимость. Она нашла в интернете контакты адвоката, специализирующегося на наследственных делах, и записалась на консультацию на самый ранний прием.Кабинет юриста оказался небольшим, заставленным стеллажами с толстыми папками. Сама адвокат, женщина лет пятидесяти с внимательным, спокойным взглядом, представилась Викторией Сергеевной.
— Расскажите, с какой проблемой столкнулись, — попросила она, когда Аня нервно устроилась в кресле напротив.
Аня, запинаясь, стала излагать историю. Про квартиру, про ипотеку, про первоначальный взнос свекрови, про требование освободить жилье. Она не упомянула о письмах, но рассказала про завещание, о котором говорил Дмитрий.Виктория Сергеевна внимательно слушала, делая пометки в блокноте.
— Вы являетесь собственником, это главный факт, — сказала она, когда Аня закончила. — Совместно нажитое имущество, купленное в браке, делится между супругами пополам, независимо от того, кто вносил деньги. Ваша доля — пятьдесят процентов. Доля вашего покойного мужа — это его наследство. И вот тут вступает в силу завещание, если оно есть.
— Но если в завещании он все оставил матери, то она… — голос Ани дрогнул.
— Тогда ваша свекровь станет собственником его доли, то есть вторых пятидесяти процентов. И вы окажетесь соседями по недвижимости. В такой ситуации она действительно может через суд потребовать выделения своей доли в натуре, но это сложный и долгий процесс. Просто выгнать вас на улицу никто не имеет права. Вы — законная владелица своей половины.
Слова адвоката подействовали на Аню как глоток свежего воздуха. Она не была бесправной. У нее была твердая почва под ногами.
— А если… если завещания нет? — спросила она, затаив дыхание.
— Тогда вы, как супруга, и его мать являетесь наследниками первой очереди и делите его долю поровну. Вам достанется двадцать пять процентов от общей квартиры, ей — тоже двадцать пять. И ваши собственные пятьдесят. В сумме — семьдесят пять процентов против ее двадцати пяти. Вам практически нечего бояться.
Выйдя от адвоката, Аня почувствовала, как к ней возвращаются силы. Страх отступил, уступив место спокойной, выверенной уверенности. Она больше не была той растерянной женщиной, которой объявили войну. Теперь она знала правила этой войны. Она вернулась домой и только успела снять пальто, как в дверь позвонили. Резко, настойчиво. Аня подошла к глазку. На площадке стояла Лидия Петровна, а рядом с ней — незнакомая женщина с планшетом в руках и деловой улыбкой.
Аня медленно открыла дверь.
— Анечка, мы не одни, — предупредила Лидия Петровна, входя без приглашения. Ее спутница вежливо кивнула. — Это Марина Ивановна, риелтор. Мы пришли оценить квартиру. Надо же понимать, за сколько можно будет ее сдать.
Риелтор прошла в гостиную, ее профессиональный взгляд скользнул по стенам, потолку, окнам. Она что-то отмечала на планшете.
— Стандартная планировка, — сказала она, обращаясь к Лидии Петровне, будто Ани в комнате не было. — Состояние хорошее, косметический ремонт не помешает. Можно будет сдать за хорошую цену.
Лидия Петровна с холодным удовлетворением кивнула. Она подошла к полке и снова передвинула вазу, стоявшую не на своем месте. Аня наблюдала за этой сценой, стоя в дверном проеме. Она не шевелилась, не произносила ни слова. Она просто смотрела, и внутри нее копилось не возмущение, а странное, ледяное спокойствие.
Риелтор, закончив осмотр, повернулась к Лидии Петровне.
— В целом, объект ликвидный. Я подготовлю расчеты…
— Никаких расчетов не потребуется, — тихо, но четко сказала Аня.
Обе женщины повернулись к ней. Лидия Петровна подняла бровь.
— Что, опять про свои права заведешь? — в ее голосе прозвучала насмешка.
Аня сделала шаг вперед. Она не смотрела на риелтора, ее взгляд был прикован к свекрови.
— Лидия Петровна, вы можете привести сюда десяток риелторов. Вы можете выбросить мои вещи. Вы можете переставить всю мебель так, как вам угодно.
Она сделала паузу, давая своим словам проникнуть в самое сердце.
— Но выбросить меня из памяти Максима вам не удастся. И из этой квартиры тоже. Я не уйду.
Она говорила негромко, но каждый звук был отчеканен из стали. В ее голосе не было истерики, не было просьбы. Была констатация факта.
— Это мой дом. Единственный, что у меня осталось от него. И я остаюсь здесь.
Лидия Петровна замерла. Ее уверенность на мгновение дрогнула, сменившись легким недоумением, будто она увидела перед собой совсем другого человека. Даже риелтор смущенно откашлялась и отвела взгляд. В квартире повисла тяжелая, немая сцена. И в этой тишине впервые зазвучал голос Ани — не жертвы, а хозяйки.
Тишина, повисшая после ухода Лидии Петровны и риелтора, была звенящей и хрупкой, как тонкий лед. Аня стояла на том же месте, сжимая в кармане дрожащие кулаки. Она знала — это затишье перед бурей. Ее прямой вызов не останется без ответа. Буря пришла на следующий день, ближе к вечеру. На этот раз звонка в дверь не было. Ключ резко провернулся в замке, и в квартиру ворвались Лидия Петровна и Дмитрий. На лицах у них была одинаковая, каменная решимость.
— Хватит этих игр, — с порога заявила Лидия Петровна, ее голос дребезжал от сдерживаемой ярости. — Собирай свои вещи. Сейчас же. Мы поможем.
Дмитрий молча прошел в гостиную, его взгляд скользнул по Ане с холодным безразличием.
— Вы не имеете права просто так врываться сюда! — выкрикнула Аня, отступая в центр комнаты. Сердце колотилось где-то в горле.
— Не имею права? — Лидия Петровна фыркнула, подойдя к ней вплотную. Ее глаза горели. — Это квартира моего сына! Моего кровиночки! А ты кто здесь? Приживалка временная! Убирайся из квартиры моего сына! Я её сдавать буду! Слышишь? Сдавать! Чтобы тут пахло жизнью, а не твоим вечным похоронным настроением!
Каждое слово било наотмашь. Аня чувствовала, как по щекам ползут предательские слезы горя и бессилия. Она пыталась найти слова, любые слова, чтобы отстоять себя, но гнев свекрови был подобен урагану, сметающему все на своем пути.
— Я никуда не уйду, — прошептала она, но ее голос потерялся в крике Лидии Петровны.
— Всё! Решения больше нет! Дмитрий, начинай складывать ее вещи в коробки!
Дмитрий неуверенно кашлянул.
— Мама, может, не стоит…
— Стоит! — рявкнула она, не отводя взгляда от Ани. — Я с тобой церемонилась, по-хорошему пыталась решить. А ты… ты еще и угрожать мне вздумала! «Из памяти не выбросишь»! Ты его память опозорила своим присутствием!
И тут в Ане что-то щелкнуло. Гнев, страх, отчаяние — все это слилось в единую, холодную волну решимости. Она медленно вынула руку из кармана. В пальцах она сжимала не ключи, а стопку пожелтевших конвертов.
— Угрожать? — ее голос прозвучал странно спокойно на фоне истерики свекрови. — Нет, Лидия Петровна. Я не угрожаю. Я просто хочу понять. Понять, что же такого я сделала вам, еще до того, как вы меня узнали. Что я сделала, чтобы заслужить это.
Она подняла руку с письмами.
Лидия Петровна замолкла на полуслове. Ее взгляд упал на конверты, и ее уверенность вдруг дрогнула. В глазах мелькнуло неподдельное изумление, почти страх.
— Что… что это? — выдавила она.
— Вы хотели знать, что я нашла в его столе? В потайном ящике, — Аня говорила тихо, но каждое слово было отчеканено. — Ваши письма, Лидия Петровна. Те самые. Где вы писали, что я — охотница за наследством. Что я — никчемная девчонка из плохой семьи. Что я губила вашего сына.
Дмитрий замер, его надменная маска на мгновение сползла, обнажив недоумение.
— Максим их хранил, — продолжала Аня, и ее голос наконец дрогнул от нахлынувших чувств. — Знаете почему? Он как-то сказал… нет, не сказал, а пробормотал в сердцах, после вашего очередного звонка… Он сказал, что эти письма научили его самому главному — ценить тех, кто любит по-настоящему. И защищать свой дом. От всех.
Она не стала зачитывать строки вслух. Она просто смотрела на свекрову, и в ее взгляде была не ненависть, а горькая, бездонная жалость. Жалость к женщине, которая так и не смогла отпустить своего сына, которая пыталась управлять его жизнью даже из-за могилы, и в итоге потеряла его еще при жизни. Лидия Петровна побледнела. Она отступила на шаг, ее рука дрожащей кистью провела по волосам. Она смотрела на письма, будто видела призрак.
— Он… он хранил это? — ее голос стал тихим, хриплым. Вся ее воинственность испарилась, оставив лишь растерянную, внезапно постаревшую женщину.
В комнате воцарилась оглушительная тишина. Скандал закончился, так и не успев разгореться. Он был уничтожен шелестом старой бумаги и тяжестью давно сказанных, но не забытых слов.
Тишина в гостиной стала густой и неловкой, как тяжёлое, мокрое одеяло. Лидия Петровна стояла, опустив взгляд, её пальцы бессознательно мяли край кофты. Она больше не напоминала грозную фурию. Перед Аней была сломленная, растерянная женщина, чьё единственное оружие — тайна — было обращено против неё самой. Дмитрий первым нарушил молчание. Он, не гляя на мать, резко развернулся и направился к выходу.
— Дмитрий? — слабо окликнула его Лидия Петровна, но он, не оборачиваясь, вышел в подъезд, притворив за собой дверь.
Аня медленно опустила руку с письмами. Гнев ушёл, оставив после себя лишь горькую усталость и щемящую жалость. Она смотрела на свекровь, на её ссутулившиеся плечи, и понимала, что победа эта была пирровой. Она отстояла стены, но что осталось внутри них?
Прошло сорок минут. Аня сидела на краю дивана, так и не решаясь ни уйти, ни заговорить. Лидия Петровна стояла у окна, спиной к комнате, совершенно неподвижно. Вдруг снова щёлкнул ключ в замке. Вошёл Дмитрий. Лицо его было каменным. В руке он сжимал длинный конверт из плотной, желтоватой бумаги.Он перевёл взгляд с Ани на мать, которая медленно обернулась.
— Всё, мама. Хватит, — его голос был глухим, без единой нотки прежнего высокомерия. — Хватит лжи.
Он протянул конверт Ане.
— Это завещание Максима. Настоящее. Мама попросила меня его спрятать. Она нашла его, перебирая его вещи в больнице, за неделю до того, как его не стало.
Аня онемело взяла конверт. Руки дрожали. Она расстегнула клапан и вынула несколько листов, исписанных знакомым твёрдым почерком мужа. Это было не машинописное завещание, а написанное от руки, подробное письмо.
«Мои дорогие, — начиналось оно. — Если вы читаете это, значит, я уже отправился в путь длиннее, чем все наши с Аней путешествия. Я знаю о своём диагнозе. Знаю уже полгода. И я пытался подготовить всех к этому, но, кажется, терпения и мудрости мне не хватило…»
Аня подняла глаза на Дмитрия, потом на Лидию Петровну. Та стояла, не в силах вымолвить ни слова, и смотрела на сына с немым укором.
Аня читала дальше, и с каждой строчкой сердце её разрывалось на части.
«Всё, что принадлежит мне, мою долю в нашей с Аней квартире, все наши общие накопления, я завещаю ей, моей жене, Анне Викторовне Орловой. Она — мой самый главный выбор, моя опора и моя любовь. Прошу её простить меня за все тайны и за все мои слабости.
Мама, я знаю, как ты её не приняла. Знаю о твоих письмах. Я хранил их не из злобы, а как напоминание о том, какую битву мне пришлось выдержать за своё счастье. Я прошу и тебя простить меня. Прости за то, что я выбрал свою жизнь. И, умоляю, не губи после моей смерти то, что я так старательно пытался построить при жизни. Не отнимай у Ани её дом. Это моя последняя воля». Слова расплывались перед глазами. Аня опустила листы на колени. Она смотрела в пространство, не видя ничего. Вся эта война, все эти скандалы, вся эта ненависть — всё это было бессмысленно. Максим всё знал. Знавал о своей болезни, о письмах. И всё это время, до самого конца, он пытался защитить её. Даже после своей смерти.Лидия Петровна медленно, как очень старая женщина, подошла к своему креслу и опустилась в него. Она не плакала. Она просто сидела, уставившись в одну точку на ковре, её лицо было пустым и разбитым. Её война была не с невесткой. Она воевала с волей собственного сына, который, вопреки ей, выбрал свою любовь и до последнего вздоха оставался ей верен. И проиграла.
Дмитрий, не говоря ни слова, развернулся и снова вышел. На этот раз навсегда.
Аня осталась одна в тишине просторной гостиной. Она выиграла битву за дом. Она отстояла свои права. Но странное, горькое, пустое чувство заполнило её изнутри. Она сидела с завещанием в руках, этим посланием из прошлого, и понимала, что настоящая война за её мужа шла все эти годы, а она даже не подозревала о её масштабах. И единственный, кто вёл её, уже не мог ни утешить, ни объяснить, ни обнять.
Победа оказалась самой одинокой вещью на свете.
