Тамада в малиновом пиджаке поднял бокал за моё здоровье, и я подумала: как же мне хочется, чтобы это всё закончилось. Сорок семь — некруглая дата, но Виктор настоял на банкете. Сказал, коллеги обидятся. Я преподаю русский в колледже, и половина зала — мои студенты и коллеги. Вторая половина — его родня и соседи.
Слева от меня Виктор, справа — его мать, Зинаида Петровна. Она в синем костюме с брошкой, спина прямая, губы поджаты. Каждую минуту поправляет салфетку на столе, будто я её неправильно положила.
Двадцать два года назад Виктор был другим. Смеялся, обнимал меня на улице. Теперь отодвигается, когда я к нему прикасаюсь.
Зинаида Петровна следит за каждым моим словом, за каждым взглядом. До пенсии она заведовала почтовым отделением и привыкла, что ей все подчиняются. Вот и сейчас она здесь главная, хотя юбилей мой.
Тамада объявил перерыв. Кто-то пошёл к закускам, заиграла музыка. Зинаида Петровна вдруг наклонилась к сыну, прикрыла рот ладонью и громко прошептала — так, что я услышала каждое слово:
—Пока все здесь пьют, съезди поменяй-ка замки в её квартире, потом будет поздно.
Виктор дёрнулся, посмотрел на меня, отвёл глаза.
Встал, достал телефон:
—Извините, по работе звонят, отойду.
Зинаида Петровна смотрела ему вслед с довольной улыбкой. Я продолжала сидеть. Внутри стало холодно и очень ясно. Я всегда знала, что этот момент настанет. Квартира в центре досталась мне от тёти семь лет назад, и с тех пор Зинаида Петровна регулярно повторяет при мне:
—Виктору с его доходами не грех бы расширяться, а то всё у матери под боком живёт.
Я продолжала улыбаться гостям, благодарить за поздравления. Коллега Марина спросила, не случилось ли чего. Я покачала головой. Сорок минут тянулись, как вечность.
Дверь распахнулась. Виктор вошёл бледный, будто его облили ледяной водой. Подошёл к матери, наклонился к её уху. Зинаида Петровна вытаращила глаза, схватила его за рукав:
—Как это — живут? Какие люди?
Виктор сглотнул, посмотрел на меня:
—Там мужчина открыл дверь. Сказал, что они с женой сняли квартиру на год, у них договор. Они только вчера въехали. Я ничего не понял.
Зинаида Петровна резко обернулась ко мне. В её взгляде была ярость, которую она даже не пыталась скрыть.
Я встала. Медленно. Достала из сумочки папку, положила перед Виктором. Голос мой был тихий, но в зале стало так тихо, что все услышали:
—Виктор, Зинаида Петровна, вы зря старались сегодня. Квартира, которую мне оставила тётя, сдана новым жильцам. Замки поменяны вчера. Они въехали сегодня утром. Вот договор аренды, если хотите посмотреть. Я знала, что вы попытаетесь меня выгнать из собственного дома, в котором я двадцать два года пыталась сохранить то, чего уже давно нет. Теперь каждый волен жить, как считает нужным.
Тишина была такая, что слышно было, как кто-то икнул у окна. Зинаида Петровна побелела, открыла рот, но не издала ни звука. Виктор смотрел на папку, не прикасаясь к ней.
Я повернулась к гостям:
—Спасибо всем, кто пришёл. Извините, мне нужно идти.
Взяла сумочку, накинула пальто и вышла. За спиной взорвался шёпот, потом громкий голос Зинаиды Петровны, но я уже закрыла дверь.
Я поселилась в маленькой комнате в общежитии для преподавателей. Восемь метров, окно на восток, жёсткая кровать, старый шкаф. Но это моё. Первый раз за двадцать два года — только моё.
Виктор звонил три дня подряд. Я не брала трубку. На четвёртый день он пришёл к колледжу, поймал меня у входа. Стоял растерянный, мял в руках шапку:
—Анна, давай поговорим. Мама не хотела… Она думала, что ты всё равно переедешь к нам, а квартиру можно сдавать. Ну, для дохода.
—Для её дохода, — поправила я. — А я где должна была жить? В углу, на раскладушке?
Он молчал. Потом тихо:
—Я не знаю, как без тебя. Ты всегда всё делала.
—Вот и научись.
Я пошла дальше. Он не окликнул. Через неделю позвонила Зинаида Петровна. Голос железный, как всегда:
—Анна Сергеевна, хватит ломать комедию. Виктор без тебя совсем потерялся, он даже яичницу не может пожарить. Ты же понимаешь, что развод в вашем возрасте — это глупость.
—Зинаида Петровна, а вы можете? — спросила я.
—Что?
—Яичницу пожарить. Вы же всю жизнь его воспитывали, почему не научили?
Она задохнулась:
—Ты как со мной разговариваешь?! Я тебе не позволю…
—Вы мне больше ничего не позволите и не запретите, Зинаида Петровна. Прощайте.
Я положила трубку. Руки дрожали, но внутри была лёгкость — будто с плеч сняли мешок с камнями.
Прошло три месяца. Марина рассказала, что Виктор снял маленькую квартиру на окраине. Устроился на другую работу. Зинаида Петровна уехала жить к сестре — сказала, что сын её предал.
Однажды вечером, когда я возвращалась из магазина, у входа в общежитие стоял Виктор. Он сильно похудел, осунулся. Но держался иначе — не сутулился.
—Анна, подожди, пожалуйста.
Я остановилась.
—Я не пришёл просить тебя вернуться, — сказал он. — Я пришёл сказать спасибо.
Я молчала.
—Ты была права. Я всю жизнь прятался — за тобой, за мамой. Когда ты ушла, я понял, что не знаю, кто я вообще. Мама требовала, чтобы я ходил к тебе каждый день, упрашивал, забирал квартиру. Но я сказал ей нет. Первый раз в жизни.
Он усмехнулся горько:
—Она неделю со мной не разговаривала. Потом сказала, что я неблагодарный сын, и уехала. Теперь живёт у тёти Лиды. Пишет мне раз в месяц — обвиняет.
—И ты что чувствуешь? — спросила я.
Он подумал:
—Свободу. Впервые. Мне сорок девять, а я только сейчас начинаю жить сам. Смешно, правда?
—Не смешно, — ответила я. — Поздно. Но не смешно.
Он кивнул:
—Я не прошу прощения. Я просто хочу, чтобы ты знала — ты поставила меня на ноги. А не на колени, как это делала мама всю жизнь. Спасибо тебе за это.
Он повернулся и пошёл. Я смотрела ему вслед и не чувствовала ни жалости, ни злости. Только — отпускание. Я не жалею, что ушла. И не жалею, что прожила с ним столько лет. Потому что теперь я знаю: я могу. Могу сказать нет. Могу уйти. Могу начать заново.
Весной я встретила Зинаиду Петровну возле аптеки. Она шла с тяжёлой сумкой, увидела меня и остановилась. Лицо стало каменным. Я поздоровалась. Она молчала. Потом резко:
—Ты разрушила семью.
—Нет, — спокойно ответила я. — Я просто перестала её в одиночку держать.
Она дёрнулась, будто хотела что-то сказать, но не нашла слов. Развернулась и пошла прочь, волоча сумку. Я смотрела ей вслед и думала: она никогда не поймёт. Для неё сын всегда останется мальчиком, которого нужно оберегать от всех — даже от собственной жизни.
А я впервые за много лет просыпаюсь утром и не боюсь нового дня. Не боюсь, что скажу что-то не так, сделаю не так, буду не такой. В моей маленькой комнате тихо, светло и — моё. Никто не шепчет за моей спиной, что делать с моей жизнью, с моей квартирой, с моими решениями.
Иногда Виктор пишет в мессенджер — спрашивает, как дела, делится новостями. Я отвечаю коротко, но без злобы. Он больше не тот, кто пытался сменить замки в моей квартире. Он учится быть собой. И это его путь.
А у меня теперь есть свой. И это главное.
