Екатерина Андреевна вытирает ладонью запотевшее стекло автобуса и смотрит на размытые огни Санкт-Петербурга.
Восемь часов в дороге из Кленово, артритный локоть ноет, прижимая к боку плетёную корзину. Внутри — кулич на двенадцати желтках, тот самый, который она печёт каждую Пасху. Елена когда-то облизывала ложку с глазурью и говорила, что мамин кулич лучше всех на свете.
Теперь дочери тридцать пять, она живёт в квартире с мраморными столешницами, а мать приглашает редко и неохотно.
Дверь открывает Антон, зять, в белой рубашке и с телефоном в руке. Кивает, не поднимая глаз, уходит в гостиную. Екатерина Андреевна снимает промокшее пальто, ставит корзину на пол и прислушивается. Из кухни доносится смех — лёгкий, беззаботный.
— Хоть бы ей автобус где-нибудь по пути перевернуло, честное слово, — голос Елены звучит так, будто она обсуждает погоду.
— С этим куличом, который никто не ест, и вечным нытьём про традиции.
Екатерина Андреевна замирает у вешалки.
— Ага, или пусть бы хоть в Кленово своём сидела, дала нам спокойно пожить, — подхватывает Антон. — Приезжает, вынюхивает, комментирует. Надоела уже.
— Зато подпись её в банке работает, — отвечает Елена. — Пока работает. А потом от неё дом останется и сбережения. Надо просто потерпеть ещё немного.
— Да уж, поручитель из неё отличный вышел, — смеётся Антон. — Такие бабушки нынче в дефиците.
Екатерина Андреевна берёт корзину, проходит на кухню и ставит её на мраморный столик, тот самый, на который ей когда-то запретили даже стакан с водой поставить. Елена вздрагивает, поворачивается, лицо мгновенно меняется.
— Мам, ты когда приехала?
— Только что. Слышала всё. Каждое слово.
Она разворачивается и уходит. Не хлопает дверью, не кричит. За спиной слышит, как Елена начинает что-то говорить, но голос дрожит, и слова путаются. Екатерина Андреевна выходит на улицу, ловит такси и называет адрес первого попавшегося мотеля.
Номер пахнет хлоркой. Екатерина Андреевна садится на край кровати и смотрит в пол. Телефон звонит — один раз, второй, пятый. Имя «Елена» мигает на экране, но она не берёт трубку. Просто кладёт телефон рядом и слушает, как он вибрирует.
Год назад они пришли к ней с бумагами. Антон говорил про расширение ресторана, про перспективы. Елена держала её за руку:
Мам, это же семья, мы же вместе, правда?
И Екатерина Андреевна подписала поручительство. А потом была вторая стопка — залог дома в Кленово под заём на апартаменты в Сочи.
Мам, это инвестиция, мы же не оставим тебя.
Она поняла. Поняла только сейчас, что всё это время была не матерью, а банковской гарантией.
На четвёртый день молчания Екатерина Андреевна набирает номер Веры Петровны. Вера — бывший нотариус, подруга ещё со школьных времён.
— Катерина, где тебя носит? Елена звонила, говорит, ты пропала.
— Вера, мне нужно оформить завещание. Срочно.
Они встречаются в нотариальной конторе. Вера приходит с папкой документов, садится напротив и наливает красное сухое в два пластиковых стаканчика.
— Рассказывай.
Екатерина Андреевна рассказывает коротко, без лишних слов. Вера слушает, не перебивая, только иногда качает головой.
— Дом в Кленово, тот самый, который твоя Елена называла деревенской развалюхой, завещаешь кому?
— Литературному кружку. Пусть сделают музей деревенского быта и библиотеку для детей.
— А сбережения?
— Фонду помощи одиноким учителям-пенсионерам. Все до последней копейки.
Вера достаёт ручку и начинает записывать. Останавливается, поднимает взгляд.
— А Елене?
— Елене оставлю семейную Библию с моими записями на полях о долге и чести. Пусть почитает на досуг.
Вера молча допивает из стаканчика, откидывается на спинку стула.
— Ты понимаешь, что после этого они тебя возненавидят ещё сильнее?
— Уже поздно. Они и так меня ненавидели, просто я не знала об этом.
Через два часа документы оформлены. Вера провожает её до дверей, обнимает крепко.
— Теперь ты настоящая ведьма. Умная ведьма.
Екатерина Андреевна возвращается в мотель и набирает номер. Не Елены. Марии Тимофеевны, матери Антона.
— Алло?
— Мария Тимофеевна, здравствуйте. Это Екатерина Андреевна, мать Елены.
— О, Екатерина! Что-то случилось?
— Просто хотела уточнить. Вы ведь знаете, что Елена и Антон оформляют апартаменты в Сочи?
— Конечно! Они же говорили, что вы вносите половину суммы, поэтому мы тоже решили вложиться.
— Вот именно. Хочу вас уведомить, Мария Тимофеевна, что я вкладывать не собираюсь. Ни копейки. Никогда не собиралась.
Тишина. Долгая, звенящая. Потом — всхлип, резкий вдох.
— Что?! Но они же сказали… Антон обещал… Мы уже внесли задаток!
— Видимо, они вам соврали.
Екатерина Андреевна вешает трубку и набирает следующий номер. Елена отвечает на первом гудке, голос срывается:
— Мама! Слава богу, где ты?! Мы с ума сходим! Это была глупая шутка, нервное напряжение, мы не хотели…
— Я слышала каждое слово и поняла всё абсолютно верно. Вы мечтали о моём уходе ради собственного покоя.
— Нет, это неправда! Мы просто устали, у нас столько проблем…
— Вы построили свою жизнь на моём имени, на моих гарантиях и на вранье. Я больше не ваш источник.
— Мама, при чём тут источник?! Мы же семья!
— Семья, — повторяет Екатерина Андреевна, и слово звучит как приговор. — Антон говорил, что я манипуляторша, давлю на чувство вины. Правда?
— Он не это имел в виду! Ты всегда контролируешь, лезешь со своими советами…
— Контролирую? Манипуляторша, которая позволяет себя использовать, чтобы купить вам апартаменты. Какая любопытная арифметика.
— Мама, ну хватит! Мы же не просили…
— Молчи, — голос Екатерины Андреевны становится таким, каким был когда-то в классе, когда нужно было прекратить истерику. — Слушай внимательно. Я переписала завещание. Дом уйдёт на благотворительность. Сбережения — тоже. Вы ничего не получите.
Тишина. Потом — вскрик, почти звериный.
— Что?! Ты не можешь! Это из-за одного разговора?!
— Это не из-за разговора. Это из-за того, что вы оба были настоящими в тот момент. А я теперь настоящая для себя.
— Мама, постой! У нас же поручительство, там твоя подпись, если мы не внесём…
— Вот именно. Если не внесёте — это ваша проблема. Я больше ни копейки не дам.
Она вешает трубку. Выключает телефон.
Через три дня телефон снова включается — сорок два пропущенных. Екатерина Андреевна набирает Веру.
— Как дела, ведьма?
— Вера, мне нужна ещё одна услуга. Я хочу официально отозвать согласие на дальнейшее поручительство.
— Это можно сделать. А что с уже существующими обязательствами?
— Пусть платят сами. Я предупрежу банк, что больше не буду покрывать их задолженности.
— Катерина, ты понимаешь, что у них начнутся серьёзные проблемы?
— Понимаю. И хочу этого.
Через час после звонка в банк раздаётся вызов. Елена. Екатерина Андреевна берёт трубку и слышит рыдания — настоящие, захлёбывающиеся.
— Мама… мама, пожалуйста… — голос Елены ломается, слова тонут в слезах. — Нам позвонили из банка… они требуют досрочного погашения части займа… мы не можем… у нас нет таких денег… мама, я умоляю…
— Елена, а помнишь, ты говорила, что это инвестиция? Что вы всё просчитали?
— Мама, не надо так! — рыдает дочь, и в трубке слышно, как Антон что-то кричит на фоне. — Мария Тимофеевна подала на нас в суд, требует вернуть её часть, сделка сорвалась, у нас штрафы, пени… мама, пожалуйста, я больше никогда…
— Через четыре дня после того, как я услышала ваш разговор, ты рыдаешь в трубку, узнав, что больше не получишь ни копейки, — говорит Екатерина Андреевна спокойно, почти ласково. — Забавно, правда? Четыре дня назад ты мечтала о моей гибели в автобусе. А теперь умоляешь о помощи.
— Я не мечтала! Это просто слова, глупые слова!
— Слова — это всё, что у нас есть, Елена. Ты выбрала свои. Я выбрала свои.
— Мама, у нас отберут квартиру! Мы потеряем всё!
— Вы уже потеряли. Меня.
Екатерина Андреевна кладёт трубку. Антон перезванивает через минуту, голос его дрожит от ярости:
— Вы понимаете, что делаете?! Из-за вашей обиды мы теряем бизнес, квартиру, репутацию!
— Из-за моей обиды? — переспрашивает Екатерина Андреевна тихо.
— Из-за того, что я услышала, как вы желали мне гибели? Из-за того, что вы использовали меня как банкомат? Антон, я была вам поручителем, а вы мне даже стакан воды на стол поставить не разрешали.
— Это всё Елена! Это она так говорила, я просто поддакивал!
— Как трогательно. Значит, ты предатель дважды — и меня предал, и жену сейчас сдаёшь.
— Екатерина Андреевна, давайте по-человечески…
— По-человечески? Хорошо. По-человечески я вам скажу: живите на те деньги, которые зарабатываете сами. Стройте жизнь на своих гарантиях, а не на моих. И никогда больше не звоните.
Она вешает трубку и блокирует оба номера.
Екатерина Андреевна возвращается в Кленово через неделю. Дом встречает её тишиной и запахом сирени из сада. Она открывает окна, протирает пыль, ставит чайник. Вечером приходит Вера Петровна с бутылкой красного сухого.
— Ну что, рассказывай, — говорит Вера, разливая по стаканам. — Чем закончилось?
— Звонила Мария Тимофеевна вчера, кричала, что я разрушила жизнь её сына. Оказывается, они действительно взяли серьёзный заём под обещание моего участия, а теперь не могут его закрыть.
— И что ты ответила?
— Ничего. Просто положила трубку. А потом узнала через знакомых, что Антон закрывает ресторан. Не выдерживает платежей по кредитам без моей поддержки.
— А квартира?
— Квартира пока их, но они продают машину и всё остальное, чтобы удержаться на плаву. Елена устроилась на работу впервые за пять лет. Обычным менеджером, без связей и блата.
Вера усмехается, поднимает стакан.
— За справедливость.
— За правду, — поправляет Екатерина Андреевна. — Я не мстила, Вера. Я просто перестала лгать. Себе и им.
Они пьют молча. За окном темнеет, зажигаются звёзды. Екатерина Андреевна смотрит на свой сад, на старый дом, который скоро станет музеем, и чувствует странное, почти забытое ощущение — покой.
— Знаешь, что самое страшное? — говорит она тихо. — Мне совсем не жаль. Ни капли. Я думала, материнское сердце будет болеть, а оно молчит. Как будто я сняла с себя груз, который тащила всю жизнь.
— Потому что это был не твой груз, — отвечает Вера. — Это была их жадность, их расчёт, их ложь. Ты просто несла это на себе, думая, что это любовь. А любовь не бывает с условием «пока ты мне полезна».
Екатерина Андреевна кивает. Она думает о Елене, о том, как дочь рыдала в трубку четыре дня назад, умоляя о помощи. Те же самые четыре дня, которые прошли после подслушанного разговора. Какая странная симметрия.
— Они ещё попытаются вернуться, — говорит Вера. — Когда совсем прижмёт, они придут с извинениями, со слезами, с обещаниями.
— Я знаю. И я не открою дверь.
— Даже если Елена будет стоять на коленях?
— Особенно если будет стоять на коленях. Потому что это будет не раскаяние, а очередная попытка манипуляции.
Вера молча обнимает подругу за плечи. Они сидят так, глядя в темноту, и Екатерина Андреевна понимает, что впервые за много лет она не чувствует себя виноватой. Не виновата в том, что недостаточно помогла, недостаточно дала, недостаточно простила. Она просто живёт. Без оправданий, без объяснений, без необходимости кому-то что-то доказывать.
Через месяц приходит письмо. Почерк Елены. Екатерина Андреевна долго держит конверт в руках, потом вскрывает. Внутри — две страницы текста, исписанные мелким, торопливым почерком. Извинения, объяснения, просьбы. В конце приписка: «Мама, я потеряла всё. Антон подал на развод, говорит, что это из-за меня мы лишились поддержки. У меня больше никого нет. Пожалуйста».
Екатерина Андреевна читает письмо дважды. Потом складывает аккуратно, кладёт в ящик стола и запирает на ключ. Не рвёт, не выбрасывает — просто убирает. Может, когда-нибудь прочитает снова. А может, нет.
Она выходит в сад, где распускается поздняя сирень, и срезает несколько веток. Ставит их в старую стеклянную вазу на подоконник. Аромат заполняет кухню, и Екатерина Андреевна улыбается. Не от радости, не от злорадства — просто потому что может. Потому что имеет право улыбаться в своём доме, в своей жизни, которая больше никому не принадлежит, кроме неё самой.
А где-то в Санкт-Петербурге Елена распродаёт остатки красивой жизни, учится платить по счетам без материнских денег и понимает — слишком поздно — что некоторые слова нельзя забрать обратно. Даже если очень хочется. Даже если рыдаешь в трубку четыре дня спустя, узнав, что больше не получишь ни копейки.
Карма не спешит. Но всегда приходит вовремя.
