Тот четверг начинался как самый обычный день. Солнце заглядывало в окно кухни, где я допивала свой утренний кофе, строя планы на вечер. Сегодня у Мишки, моего пятилетнего сына, был утренник в саду, и мы с мужем Алексеем договорились встретиться дома пораньше, чтобы устроить нашему «артисту» маленький праздник с пицей и мультиками.
Все пошло наперекосяк еще до обеда. Мне позвонила воспитательница, взволнованным голосом сообщив, что у Мишки поднялась температура и он жалуется на боль в горле. Сердце мое сжалось. Я бросила все дела, наспех отписав Леше смс-ку, и помчалась в сад.
Мой мальчик выглядел таким несчастным, завернутым в его курточку, с ярко-пунцовыми щеками. Я прижала его к себе, почувствовав жар сквозь тонкую ткань рубашки.
— Все хорошо, солнышко, сейчас мы домой поедем, — шептала я, усаживая его в машину.
Он молча кивнул, уткнувшись носом мне в плечо. Но уже через пару минут, видимо, немного придя в себя, он вспомнил о чем-то важном. Его большие глаза наполнились слезами.
— Мамочка, а где мой Ти-Рекс? — всхлипнул он. — Я без него не усну. Он же один в шкафу у бабушки.
Ти-Рекс — это потрепанный, с отклеенной лапой пластиковый динозавр, его неизменный талисман для сна. Без него наш вечер грозился превратиться в сплошную истерику. В прошлые выходные мы действительно гостили у свекрови, Галины Ивановны, и, видимо, игрушка осталась там.
Внутренний голос, тот самый, что шепчет о негласных правилах и границах, нашептывал мне: «Позвони, предупреди, не стоит появляться без предупреждения». Но я взглянула на горящие щеки сына и на часы. Было три часа дня. Алексей задерживался на работе, как обычно, а свекровь жила буквально в десяти минутах езды. Мысль о долгом уговаривании больного ребенка потерпеть без его лучшего друга казалась мне пыткой.
«Она же бабушка, — убедила я сама себя. — Поймет. Сделаю сюрприз, заскочу на пять минут, возьму игрушку и уеду».
— Ничего, Миш, не плачь, — сказала я, принимая решение. — Поехали к бабушке Гале, заберем динозавра.
Радость на его лице стала мне наградой. Я выдохнула и, заведя машину, набрала Алексея. Он ответил не сразу, голос его был слегка уставшим, деловым.
— Леш, я забрала Мишу из сада, у него температура, — начала я.
—Опять? — в его голосе послышалось раздражение. — Серьезно?
—Да ничего страшного, просто простуда. Но он там своего динозавра забыл, у твоей мамы. Хочу заехать, забрать, а то без него ни в сказку, ни в жизнь.
—Сейчас? — Алексей помолчал. — Ладно… только не задерживайся, мама может быть занята.
—На пять минут, не больше. Передавай ей привет, — сказала я уже почти автоматически.
—Хорошо. Передам. Держи меня в курсе.
Я положила телефон в держатель, и мы поехали. По дороге я купила в ближайшем магазине коробку дорогих шоколадных конфет — «чтобы просто так», как маленькое искупление за свой внезапный визит.
Подъезжая к ее дому, я заметила припаркованный у подъезда знакомый старенький красный хэтчбек. Лидия Петровна. Подруга моей свекрови, женщина с цепким взглядом и невероятной способностью превращать любую новость в сенсацию с душком. «Ну вот, — мелькнула у меня мысль, — будут теперь вдвоем обсуждать мои методы воспитания, раз я ребенка с температурой по городу таскаю».
Мы поднялись на третий этаж. Из-за двери квартиры свекрови доносились приглушенные голоса и смех. Значит, не спят, не заняты чем-то важным. Я вздохнула с облегчением. Миша, приободренный скорой встречей с игрушкой, потянулся к звонку, но я его опередила, решив просто постучать.
И в этот момент я услышала свое имя. Его произнесла Галина Ивановна, и интонация была такой ядовитой, такой снисходительной, что моя рука, уже занесенная для стука, застыла в воздухе. Ноги будто приросли к кафельному полу холодной парализующей тяжестью.
— Нет, ты представь, Лида, — четко донесся голос свекрови, — моя невестка, эта Катька, думала, умная, а оказалось — простак полнейший.
Мое дыхание застряло в горле комом. Весь мир сузился до щели между дверью и косяком, откуда доносился этот мерзкий, разоблачающий поток. Я невольно сжала руку Миши, который беспокойно заерзал рядом, не понимая, почему мы не заходим.
— Мам, что ты стоишь? — прошептал он, но я лишь машинально приложила палец к губам, умоляя его молчать. Глаза его расширились от непонимания.
А голос за дверью тем временем лился, ядовитый и самодовольный.
— Леша-то мой хитрый, молодец, — продолжала Галина Ивановна, и я представила, как она с подругой попивает чай с моим же прошлым пирогом, который я привезла в воскресенье. — Сразу ее, Катьку, на крючок посадил. Объяснил, что в нынешнее время все так живут. Официальную зарплату сделал скромную, а все остальное — премии, бонусы, подработки — в конверте, в обход. И ведь верит! Ищет, где подработать, на мои старые вещи заглядывается, экономит, будто мы и правда на одну его «белую» зарплату тянем.
У меня похолодели пальцы. В ушах зазвенело. Я вспомнила наши бесконечные бюджетные расчеты, мои попытки урезать расходы на себя, чтобы купить Леше хорошие часы на юбилей, его уверения: «Дорогая, не забивай голову, все наладится». А он… он все это время водил меня за нос? Со своей собственной матерью в сговоре?
— А она не suspectет? — послышался голос Лидии Петровны, сладкий и подобострастный.
Я мысленно передернулась. Лидия всегда говорила «suspectет», вставляя английские словечки, чтобы блеснуть.
— Какая там! — фыркнула свекровь. Я отчетливо представила ее снисходительную ухмылку. — Думает, я ей как родная. Душа в душу. А я просто внука ждала. Ну, вы понимаешь, продолжение рода, кровинушка. А она — просто инкубатор, больше от нее никакой пользы. Сейчас Миша есть, можно и дистанцию держать. А то, знаешь ли, зазнаваться начнет эта «принцесса», думать, что мы ей все должны.
От этих слов меня буквально затрясло. «Инкубатор». Это слово прозвучало так цинично, так отвратительно, что у меня потемнело в глазах. Я вспомнила, как Галина Ивановна сидела у моей кровати в роддоме, плакала от счастья, целовала мне руки и говорила: «Доченька, родная, спасибо тебе за внука!» Это была игра? С самого начала?
Миша дернул меня за руку, и его тихий всхлип вернул меня в реальность.
— Мамочка, мне холодно, и динозавр…
Его голос, слабый и болезненный, стал тем якорем, что не дал мне рухнуть на пол. Во мне что-то щелкнуло. Паника, обида и шок стали медленно, словно лава, превращаться в холодный, твердый ком в груди. Я не могла позволить им увидеть меня сломленной. Не могла позволить им увидеть, что я это слышала. Еще нет.
Я сделала глубокий, почти беззвучный вдох, расправила плечи и с силой сжала пальцы, чтобы они перестали дрожать. Затем я изобразила на лице самую беззаботную улыбку, какую только смогла найти в своем арсенале, и резко, как будто только что подошла, нажала на дверной звонок.
За дверью наступила мгновенная, оглушительная тишина. Было слышно, как засуетились, зашуршали стулья.
Дверь открылась не сразу. Секунды ожидания показались вечностью. Я слышала за дверью приглушенные шаги, шепот, и мне представилось, как они в панике пытаются принять невинный вид. Наконец, щелкнул замок, и на пороге появилась Галина Ивановна. Ее лицо было застывшей маской радушия, но глаза, маленькие и зоркие, бегали от меня к Мише и обратно, пытаясь оценить ситуацию.
— Катюш! — ее голос прозвучал неестественно высоко и громко. — Какой сюрприз! А мы тут с Лидочкой… чай пили.
За ее спиной я увидела Лидию Петровну, которая с деланным интересом разглядывала узор на обоях, словно видела его впервые. Воздух в прихожей был густым и сладким от запаха ее духов и свежей выпечки.
Я шагнула внутрь, легкая улыбка не сходила с моего лица. Я чувствовала, как дрожь уходит куда-то глубоко внутрь, сменяясь странным, леденящим спокойствием.
— Мама, здравствуйте! Мы тут мимо, — сказала я, и голос мой прозвучал ровно и естественно, будто я и правда была просто забежавшей невесткой. — Миша вспомнил, что забыл у вас своего динозавра. Без него ни в сказку, ни в жизнь, как вы знаете. Не помешали?
Я намеренно перевела взгляд на Лидию Петровну.
— Ой, Лидия Петровна, здравствуйте! Простите, что вломились без предупреждения.
Лидия Петровна встрепенулась и заулыбалась, ее лицо расплылось в сиропной сладости.
— Катенька, дорогая, да что вы! Мы всегда рады. Мы как раз… заканчиваем.
Галина Ивановна поспешно закрыла за нами дверь. Ее взгляд скользнул по моим рукам, по лицу Миши, выискивая улики, признаки того, что я что-то слышала. Но я была непробиваема.
— Конечно, конечно, проходите, не стойте в прихожей! — засуетилась свекровь. — Мишенька, родной, а ты чего такой грустный?
Миша, прижимаясь ко мне, тихо пробормотал:
— Динозавра хочу…
— Сейчас, солнышко, сейчас найдем, — я ласково потрепала его по волосам, чувствуя, как под этой лаской таится вся моя ярость. — Мама, мы не задержимся, буквально на минуту. У Миши температура, я его просто из сада забрала, нужно домой, укладывать.
— Температура? — на лице Галины Ивановны вспыхнула неподдельная тревога, но почти сразу же ее сменила привычная маска. — Бедный мой мальчик! Надо же, совсем раскраснелся.
Она потянулась, чтобы потрогать его лоб, но Миша инстинктивно отшатнулся и спрятался за мою ногу. Ее рука повисла в воздухе. В глазах мелькнуло раздражение.
— Он просто устал и хочет свою игрушку, — мягко, но твердо сказала я, делая шаг вперед, отрезая ей возможность прикоснуться к нему. — Мы быстро найдем и сразу поедем. Он, кажется, в спальне у вас в шкафу остался?
— Да, наверное… — Галина Ивановна не знала, куда девать руки. — Лида, ты уж извини, у нас, выходит, семейные обстоятельства.
— Я все понимаю, Галочка, — Лидия Петровна поднялась с дивана с видом мученицы, покорно принимающей свою судьбу. — Мне как раз пора. Катюша, выздоравливайте! Всего вам доброго.
Она направилась к выходу, натягивая пальто. Галина Ивановна проводила ее взглядом, полным немой мольбы не оставлять ее одну в этой внезапно возникшей непонятной ситуации. Дверь закрылась. Мы остались втроем в гостиной, где в воздухе все еще витал сладкий запах духов Лидии и горький дымок только что услышанной правды.
— Ну, я сейчас… я поищу, — свекровь поспешила в спальню.
Я осталась стоять посреди комнаты, обняв Мишу. Мое сердце стучало где-то в горле, но лицо оставалось спокойным. Я смотрела на фотографии на стене — наши свадебные снимки, фото Алексея в детстве, снимок, где мы все вместе в парке, такие счастливые. Теперь каждая улыбка на этих фотографиях казалась мне издевательством, хорошо отрепетированной ролью.
Галина Ивановна вернулась, протягивая потрепанного Ти-Рекса.
— Вот, нашелcя.
— Спасибо, мама, — я взяла игрушку и передала Мише, который тут же прижал ее к груди. — Выручили. Мы тогда побежим. Леша скоро с работы, а нам еще и лекарства купить нужно.
Я повела ребенка к выходу, не оглядываясь. Я чувствовала на спине ее растерянный, испытующий взгляд.
— Катя, а ты как? — вдруг спросила она, и в голосе ее слышалась неуверенность. — Ничего такого… не случилось?
Я остановилась у самой двери, положила руку на ручку и медленно обернулась. На моем лице все так же играла легкая, беззаботная улыбка.
— Случилось? Что вы, мама, все прекрасно. Абсолютно. Все как всегда.
Я открыла дверь и вышла на площадку, оставив ее стоять в проеме. Я не сказала «до свидания». Я просто повела Мишу к лифту, чувствуя, как ее взгляд жжет мне спину. Холод внутри меня стал еще крепче, еще тверже. Первый раунд окончен. И я только что дала понять, что игра изменилась.
Лифт спускался медленно, с глухим гулом. Я стояла, прижимаясь спиной к холодной стенке, и не отпускала Мишу ни на секунду. Его горячий лоб уткнулся мне в живот, а в руке он сжимал своего спасителя-динозавра. Моя собственная дрожь, которую я так тщательно скрывала в квартире свекрови, теперь вырвалась наружу. Колени подкашивались, а в висках стучало: «Инкубатор… Простак… Серые деньги…»
«Мама, ты плачешь?» — тихо спросил Миша, пытаясь поднять голову.
Я быстро провела рукой по глазам, смахивая предательские слезы, которых сама еще не ощущала.
— Нет, солнышко, просто устала. Сейчас поедем домой, ты ляжешь в кроватку, а я тебе чаю с малинкой сделаю.
Мы вышли на улицу. Свежий воздух обжег легкие, но не прочистил сознание. Картинки из прошлого всплывали в голове с пугающей ясностью. Наш с Алексеем переезд в новую квартиру. Его слова: «Мама нам помогла, одолжила последнее». Моя бесконечная благодарность Галине Ивановне, которая «протянула руку помощи». А год назад — его новая машина, купленная, как он объяснил, на «крупную премию», которая «неожиданно нашлась». Я тогда радовалась за него, гордилась его успехами. А он… он просто перестал прятать часть своих доходов?
Я усадила Мишу в машину, пристегнула, поправила ему волосы. Его лицо было бледным, веки уже начали слипаться. Эта обыденная, материнская забота действовала на меня успокаивающе. Она была моим якорем в этом хаосе предательства.
Дорога домой пролетела в тумане. Я вела машину на автомате, повторяя про себя услышанные фразы, как заклинание. «Серая зарплата… Хитрый… Зазнаваться начнет…» Каждое слово было гвоздем, вбитым в гроб нашего прежнего брака.
Дома я быстро уложила Мишу. Он, прижимая к себе динозавра, почти мгновенно уснул, его дыхание стало глубоким, но все еще горячим. Я накрыла его одеялом, поставила рядом воду и сироп от температуры и вышла из комнаты, закрыв дверь.
Тишина в квартире оглушила. Часы в гостиной показывали половину пятого. До прихода Алексея оставалось чуть больше часа. Мне нужно было решить, что делать. Рука сама потянулась к телефону — позвонить подруге, маме, выплакаться, найти поддержку. Но я остановилась.
Нет. Ни слова никому. Пока. Сейчас любая утечка информации сыграет против меня. Они — Галина Ивановна и Алексей — уже доказали, что прекрасные актеры и манипуляторы. Значит, и мне придется играть.
Я прошла на кухню, налила себе стакан холодной воды и выпила его залпом. Вода не смыла ком в горле. Я облокотилась о столешницу и закрыла глаза, пытаясь унять дрожь в руках. Гнев сменялся чувством глубочайшего унижения. Сколько лет это длилось? С самого начала? Он женился на мне по расчету? Нет, не могло этого быть… Или могло?
Я вспомнила, как Галина Ивановна намекала, что «Алешеньке нужна девушка из хорошей семьи, с образованием, чтобы детям гены правильные передались». Я тогда отмахнулась от этого, как от старческой блажи. Теперь эти слова наполнились новым, зловещим смыслом.
Мне нужно было доказательство. Не просто мои слова против их слов. Слово «инкубатор» жгло мозг. Но это только мои воспоминания. А как насчет денег? Как доказать, что он скрывал доходы?
Я взяла свой ноутбук и села за кухонный стол. Мои пальцы побежали по клавишам, выводя в поисковой строке: «как доказать серую зарплату при разводе», «консультация юриста семейные споры скрытые доходы». Я лихорадочно просматривала сайты, выписывала номера телефонов. В голове начал выстраиваться план. Хлипкий, сырой, но план.
Потом я услышала звук ключа в замке. Сердце упало куда-то в пятки, а потом рванулось обратно, в горло, забивая его кровяным комом. Я резко закрыла ноутбук и встала. Мне нужно было встретить его лицом к лицу. Прямо сейчас. Посмотреть ему в глаза.
Алексей вошел в прихожую с привычным усталым видом. Он снял куртку, повесил ее на вешалку и только потом поднял на меня взгляд.
— Ну как? Забрали динозавра? — спросил он, направляясь на кухню, чтобы, как обычно, поставить на подзарядку телефон.
Я не отвечала. Я стояла посреди гостиной, скрестив руки на груди, и смотрела на него. Смотрела так, как никогда раньше.
Он заметил мое молчание и остановился. Его взгляд скользнул по моему лицу, и он понял, что что-то не так.
— Катя? Что случилось? С Мишей все в порядке?
— С Мишей все в порядке, — мой голос прозвучал тихо, но четко, без единой нотки тепла. — А вот у меня к тебе вопрос, Алексей. Всего один.
Он нахмурился, почувствовав опасность.
— Какой еще вопрос? Что за тон?
Я сделала небольшой шаг вперед. Холод внутри меня стал абсолютным, кристальным.
— Скажи мне, дорогой, — я сделала паузу, давая этому ласковому слову прозвучать как оскорбление. — Какая у тебя на самом деле зарплата? Не та, что в ведомости, а настоящая. Полная.
Тишина, повисшая после моего вопроса, была густой и звенящей. Алексей замер на пороге кухни, и я буквально физически ощутила, как в его голове с бешеной скоростью проносятся варианты ответа. Сказать правду? Соврать? Сделать вид, что это шутка? Я видела, как мышцы на его скулах напряглись, а в глазах промелькнула паника, быстро подавленная волной гнева.
— Что за бред? — его голос прозвучал резко и неестественно громко в тишине нашей квартиры. — О какой «настоящей» зарплате ты говоришь? У меня одна зарплата, и ты ее прекрасно знаешь.
Он попытался пройти мимо меня к холодильнику, отмахнувшись, но я преградила ему путь.
— Я говорю о той, что «в конверте». О премиях и подработках, которые ты все эти годы прятал. От меня. Своей жены.
Он остановился в двух шагах от меня, и его лицо исказилось. Гнев, который я в нем раньше почти не видела, вырвался наружу.
— Ты что, совсем с катушек съехала? С чего ты это взяла? Кто тебе такого наговорил?
— Мне никто не наговаривал, Алексей. Я сама все прекрасно слышала. Сегодня. У твоей мамы.
Он замер, и на этот раз его растерянность была подлинной. Он явно не ожидал такого поворота.
— Что… что ты могла слышать? Ты была у мамы?
— Была. Забирала игрушку у Миши. А дверь была приоткрыта. И мне очень повезло, потому что твоя мама как раз делилась с Лидией Петровной тем, какой ты у нее хитрый, и какая я простачка, что верю в вашу сказку про одну зарплату.
Я видела, как он бледнеет. Он отступил на шаг, словно от физического удара. Его взгляд метнулся в сторону, к спальне, где спал наш сын, будто ища там спасения.
— Ты… подслушивала? — он выдохнул с таким презрением, будто я совершила нечто непоправимо низкое. — Это больно. Ты понимаешь? Это настоящее предательство!
Меня будто ошпарило кипятком. Его наглость и способность вывернуть все с ног на голову не знали границ.
— Больно? — мой голос сорвался на шепот, полный ярости. — Больно — это когда твой муж и его мама годами строят из меня дуру, объединившись против меня в своем маленьком тайном клубе! Больно — это когда я сижу и режу купоны, экономлю на себе, чтобы растянуть «нашу» скромную зарплату, а ты в это время прячешь деньги и с умным видом обсуждаешь с мамой, какая я доверчивая дура! Ты мне враг, Алексей. Враг. А не муж.
Он смотрел на меня, и я видела, как в его глазах гаснут последние попытки что-то отрицать или выкрутиться. Его лицо окаменело. И тогда он произнес то, что добило меня окончательно.
— А что ты хотела? — его голос стал холодным и циничным. — Чтобы мы все до копейки тебе отдавали? Чтобы ты спускала все на свою ерунду — на эти твои курсы, на книги, на какую-то дурацкую косметику? Мама права. Ты слишком много хочешь. Ты не ценишь то, что имеешь. Нужно было уметь держать тешь в узде.
Слово «узде» повисло в воздухе, отвратительное и рабское. Я смотрела на этого человека, с которым делила постель, рожала ребенка, строила общее будущее, и не узнавала его. Передо мной стоял чужой, озлобленный и мелочный мужчинка, полностью находящийся под каблуком у своей матери.
— Держать в узде… — я медленно покачала головой, и в этот момент последняя нить, связывающая нас, порвалась с почти слышимым щелчком. — Я тебя поняла. Все поняла. Значит, так и жили. Вранье и манипуляции — это и есть ваша «семейная идиллия».
— Не придумывай! — он снова закричал, теряя над собой контроль. — Я все для семьи! Все! А ты неблагодарная…
— Молчи! — я прошипела так грозно, что он инстинктивно отпрянул. — Не смей говорить о благодарности. Ни ты, ни твоя мамаша. Вы оба ко мне не имеете никакого отношения. Отныне.
Я развернулась и пошла прочь, в спальню к Мише. Мне нужно было быть подальше от него. Мне нужно было остыть, чтобы не натворить чего-нибудь непоправимого.
— И куда ты? — бросил он мне вслед.
— Укладывать нашего сына, — ответила я, не оборачиваясь. — Или тебе и это не нравится? Может, я и его «слишком много хочу»?
Я зашла в спальню и прикрыла за собой дверь, оставив его одного в гостиной с его ложью и его «правдой». Прижавшись спиной к двери, я зажмурилась. Внутри все было выжжено дотла. Не осталось ни любви, ни жалости, ни надежды. Только холодная, стальная решимость. Война была объявлена. И я была готова воевать до конца.
Ту ночь я почти не спала. Рядом, в нашей с Алексеем постели, было пусто. Он остался в гостиной, я слышала, как он ворочался на диване, а потом, под утро, хлопнула входная дверь — ушел на работу, не попрощавшись. Эта тишина после его ухода была красноречивее любых слов. Брак, каким я его знала, умер. Осталась лишь юридическая формальность и война за то, что по праву должно было быть общим.
Миша спал беспокойно, температура то спадала, то снова поднималась. Я сидела у его кровати, положив ладонь на его горячий лоб, и эта простая, животная потребность защитить своего ребенка придавала мне сил. Я больше не могла позволить этой токсичной семье отравлять его жизнь. Мысль о том, что Галина Ивановна тайком давала ему сладости, зная об аллергии, вызывала приступ ярости, сменяющийся леденящим душу страхом.
Примерно в одиннадцать утра, когда я пыталась уговорить Мишу выпить сироп, в дверь резко позвонили. Не короткий, вежливый звонок, а длинный, настойчивый, требовательный. Сердце упало. Я знала, кто это.
Подойдя к двери, я посмотрела в глазок. На площадке, словно грозовая туча, стояла Галина Ивановна. Ее лицо было искажено гневом, сумка висела на сгибе локтя, а руки были сжаты в кулаки.
Я сделала глубокий вдох, отпирая цепочку и замок. Я была готова.
Дверь открылась, и она, не дожидаясь приглашения, шагнула внутрь, сметая меня своим напором.
— Ну-ка, объяснись, что ты тут устроила! — ее голос гремел на всю прихожую. — Как ты могла так оскорбить моего сына! Довела его, истеричка! Он ночь не спал! Он весь измученный! Ты не жена, ты несчастье на его голову!
Она говорила, не умолкая, забрасывая меня обвинениями. Я молчала, давая ей выговориться, наблюдая, как с губ ее слетает пена настоящей ярости. Я ждала своего часа.
— Мама, — наконец, мягко прервала я ее, и это слово прозвучало как вызов. — У вас дома, помнится, были другие эпитеты. Более… откровенные.
Она замолчала, уставившись на меня, грудь тяжело вздымалась.
— О чем ты? — попыталась она сделать недоуменное лицо, но это вышло фальшиво.
— Обо всем, — мой голос был тихим, но каждое слово падало, как камень. — О серой зарплате вашего хитроумного сына. О том, как вы с ним все эти годы водили меня за нос, заставляя считать копейки. О ста тысячах на ремонт, которые были его же деньгами, а вы разыграли спектакль, будто это ваша щедрость. И особенно — о том, как вы, зная об аллергии у моего ребенка, тайком пихали ему конфеты и учили не слушать маму.
Она побледнела, ее глаза округлились. Она не ожидала, что я выложу все разом, без криков, с ледяной точностью.
— Ты… ты все выдумала! — выдохнула она, но в ее голосе уже слышалась неуверенность. — Это бред! Ты больная!
— Нет, Галина Ивановна, это не бред. Это факты, которые я услышала из ваших собственных уст. И, кстати, для вашего сведения, — я сделала небольшую паузу, глядя ей прямо в глаза, — я не просто подслушивала. Я все записала. На диктофон. Для собственной безопасности.
Это была та самая карта, которую я решила разыграть. Блеф. Но блеф, основанный на их же страхах и подлости.
Эффект был мгновенным и сокрушительным. Ее лицо исказилось ужасом и бешенством.
— В моем доме подслушивала? — она прошипела так, что, казалось, воздух зашипел вместе с ней. — Сука! Какая-то подлая тварь! Ты смеешь…
Она сделала шаг ко мне, и я инстинктивно отпрянула, но не от страха, а от омерзения.
— Мой дом, — перебила я ее, и мой голос набрал силу, — это там, где вы с сыном годами строили из себя благодетелей, обманывая меня в лицо. А мой сын — это тот, кого вы травили и пытались настроить против матери. Так что убирайтесь отсюда. И можете забрать с собой своего «хитрого» и «измученного» сына. Наш с ним разговор окончен.
Я открыла перед ней входную дверь. Она стояла, трясясь от гнева, ее взгляд метал молнии.
— Отдавай моего внука! — внезапно выкрикнула она, и в этом крике было что-то животное. — Ты не имеешь права! Я его бабушка!
— Вы потеряли право называться его бабушкой, когда решили, что ваши манипуляции важнее его здоровья, — ответила я, не дрогнув. — Теперь — до свидания.
Она выскочила на площадку, обернулась и бросила в меня последним взглядом, полным такой ненависти, что по спине пробежали мурашки.
— Это тебе даром не пройдет! Увидишь!
Я захлопнула дверь, повернула ключ и прислонилась к ней спиной. Ноги снова подкашивались, но внутри бушевала не ярость, а странное, горькое торжество. Первая атака была отбита. Я дала им понять, что я не жертва. Война только начиналась, но я уже нанесла свой первый удар. И они его почувствовали.
Тишина, наступившая после ухода Галины Ивановны, была недолгой. Она оказалась затишьем перед бурей, которая обрушилась на меня с нового направления. В тот же вечер, когда Миша наконец уснул, а я сидела в гостиной с чашкой холодного чая, пытаясь осмыслить масштаб разрушений, на экране моего телефона вспыхнуло имя: «Свекровь Галина».
Я сбросила вызов. Через минуту он раздался снова. Я отключила звук и поставила телефон экраном вниз. Но атака переместилась в мессенджеры. Сначала пришло сообщение от сестры Алексея, Ирины.
«Катя, что ты там устроила? Мама в истерике, Леша сам не свой! Ты что, совсем семьи не ценишь? Они же все для вас делали!»
Я не ответила. Почти сразу пришло второе:
«Мама одна, а жен у Леши может быть много! Одумайся, пока не поздно! Ты разрушаешь свою же семью!»
Меня передернуло от этой фразы. «Может быть много»… Словно я была сменной деталью в их семейном механизме. Я заблокировала ее номер. Но на смену ей пришел ее муж, мой деверь, Сергей. Его сообщение было кратким и угрожающим:
«Катька, прекрати этот цирк. Устроишь скандал — сам пожалеешь. Разберусь по-мужски.»
По телу пробежала холодная волна. «По-мужски»… Это пахло уже не просто словами. Я встала, подошла к входной двери и проверила, надежно ли заперт замок. Впервые за все годы жизнь в собственной квартире показалась мне небезопасной.
Я осталась одна против целой системы, против клана, где все были готовы закрывать глаза на ложь и манипуляции, лишь бы сохранить свои уютные роли. Алексей, судя по всему, перешел в режим полного игнорирования. Он не звонил, не писал, не появлялся дома. Он просто исчез, оставив меня один на один с его разъяренной семьей.
В ту ночь я снова не сомкнула глаз. Каждый шорох за стеной, каждый скрип лифта заставлял меня вздрагивать. Я подходила к Мише, прислушивалась к его дыханию, и слезы сами текли по моим щекам. Это были слезы не только обиды и предательства, но и страшного, давящего одиночества.
Утром, едва глаза Миши открылись, я набрала номер своей самой близкой подруги, Насти. Мне отчаянно нужна была хоть какая-то опора, подтверждение, что я не сошла с ума.
— Держись! — ее голос прозвучал как глоток свежего воздуха в затхлой комнате. — Они все как с цепи сорвались! Явно координируют атаку. Леша-то где?
— Исчез, — мой голос дрогнул, и я с ненавистью к себе это осознала. — Не появляется. Видимо, отсиживается у мамочки и ждет, когда я сломаюсь.
— Слушай, они же на тебя всей стаей набросились! Это же настоящая травля! — в голосе Насти слышались и ярость, и беспокойство. — Ты не должна оставаться одна. Может, приехать к тебе?
— Нет, нет, — поспешно сказала я, глядя на Мишу. — Спасибо, но… я не хочу, чтобы ты тоже ввязывалась в этот бардак. Мне просто нужно было услышать нормального человека.
Помолчав, я тихо, почти шепотом, добавила:
— Знаешь, Насть… Они не сорвались. Они всегда были такие. Просто я наконец-то это увидела.
Положив трубку, я поняла, что слезы закончились. Их место заняла решимость. Я не могла больше позволить им диктовать мне правила. Я не могла сидеть и ждать следующего звонка, следующей угрозы.
Я взяла телефон и набрала в поиске номер, который сохранила вчера. Номер семейного юриста с хорошими отзывами. Мои пальцы дрожали, когда я нажимала кнопку вызова.
— Здравствуйте, мне нужна консультация, — сказала я, услышав вежливый голос секретаря. — По вопросам раздела имущества и определения порядка общения с ребенком. Ситуация сложная.
Договорившись о встрече на следующий день, я положила телефон. Впервые за последние двое суток в груди что-то шевельнулось, кроме боли и страха. Это было слабое, но упрямое чувство — чувство начала долгой и трудной борьбы за свое право на правду и на жизнь без обмана. Борьбы, в которой я уже не была беззащитной жертвой.
Прошел месяц. Тридцать дней, которые разделили мою жизнь на «до» и «после». Дни были наполнены хлопотами: юрист, сбор документов, бесконечные разговоры с адвокатом, пока Миша спал. Я научилась жить в новой реальности, где каждый шаг был взвешен, каждое слово продумано.
Алексей так и не вернулся. Его вещи, оставшиеся в прихожей и шкафу, молчаливо напоминали о призраке нашего прошлого. Он звонил пару раз — сухо, официально, спрашивал о Мише. Я так же сухо и коротко отвечала. Между нами выросла стена, и я не делала попыток ее разрушить.
Через моего адвоката, Марину Игоревну, я направила Алексею официальное предложение о добровольном урегулировании вопросов раздела имущества. Основным пунктом было требование о разделе с учетом всех его реальных доходов за последние годы. Мы с Мариной Игоревной составили детальную таблицу, основанную на его примерных заработках, которые я смогла восстановить по крупицам из наших разговоров, его покупок, уровня жизни.
Ответ пришел не от него. Мне позвонила Галина Ивановна. Ее голос в трубке был неестественно слащавым, дрожащим от сдерживаемой истерики.
— Катюша, родная, давай прекратим этот бессмысленный судебный балаган! Давай сядем и по-хорошему все обсудим, как взрослые люди.
— Мы и обсуждаем, Галина Ивановна, — холодно ответила я. — Через адвокатов. Как и положено в таких ситуациях.
— Но ты что, мужа в тюрьму посадишь из-за денег? — ее голос сорвался на крик. — Из-за каких-то бумажек?! Это же Алексей! Отец твоего ребенка!
В ее словах не было ни капли раскаяния. Только страх. Страх разоблачения и финансовых потерь.
— Я никого сажать не собираюсь, — мой голос был ровным и спокойным. — Я просто хочу честного раздела. По закону. А то, что вашему сыну грозят последствия за его же «хитрости» и уклонение от налогов, — это его проблемы, а не мои. Я просто перестала играть по вашим правилам. Всего доброго, Галина Ивановна.
Я положила трубку. Моя рука не дрожала. В душе была пустота, но это была чистая, светлая пустота после бури. Я сделала все, что могла.
Сегодня вечером я сидела на полу в детской, собрав пазл с Мишей. Его температура давно спала, и он снова был веселым и энергичным. Он смеялся, пытаясь вставить не подходящий по форме кусочек, и его смех наполнял комнату жизнью.
Алексей подписал соглашение о расторжении брака без оспаривания моего требования о разделе имущества. Под давлением юристов и угрозы проверок он пошел на уступки. Квартира оставалась мне с Мишей, он выплачивал мне солидную компенсацию, размер которой был максимально приближен к тому, что мы с адвокатом рассчитали. Алименты были назначены на уровне, достойном его реальных, а не «бумажных» доходов.
Я не чувствовала радости от этой победы. Была лишь усталость и горькое послевкусие. Я выиграла битву, но проиграла войну за семью, которой, как выяснилось, никогда и не было.
Я уложила Мишу спать, поцеловала его в теплый лобик и вышла из комнаты, прикрыв дверь. В тишине гостиной я подошла к окну. За стеклом горели огни города, чья-то чужая, непрерывная жизнь.
Я осталась одна. Мне было страшно от этой неизвестности, больно от предательства. Но сквозь эту боль пробивалось новое, незнакомое чувство — чувство собственного достоинства, отвоеванного в тяжелой битве. Я больше не была той доверчивой Катей, которую можно было водить за нос годами.
Иногда, чтобы сохранить свою настоящую семью — себя и своего ребенка, нужно иметь смелость разрушить до основания ту фальшивую, что годами строилась на лжи. Даже если это больно. Даже если это страшно.
Я повернулась от окна и пошла на кухню, чтобы выпить чаю. Впереди была новая жизнь. И я была готова ее прожить. Честно.
