— Не хочу тянуть твои проблемы.
Он сказал это и взял два пакета с полки.
Когда он ушёл
Я стояла на кухне. В руках уведомление о сокращении. Бумага ещё пахла принтером. Двадцать два года администратором в поликлинике. Спасибо, до свидания, оптимизация штата.
— Андрей, подожди.
Он обернулся в дверях. Лицо спокойное. Почти виноватое.
— Давай поговорим.
— О чём? — Он переложил пакеты в одну руку.
— Мы справимся. Вместе.
Он покачал головой:
— Ты справишься. Ты же сильная.
Дверь хлопнула. Я услышала, как он возится с замком. Всегда заедал. Надо было починить. Щелчок. Тишина.
Села за стол. Сжала руки в кулаки.
Перед глазами плыли цифры. Ипотека выплачена два года назад. Это хорошо. Коммуналка семь тысяч. Димка просил тридцать на первый взнос. Я обещала. До сокращения обещала.
На столе лежало обручальное кольцо.
Андрей снял его перед уходом. Положил рядом с солонкой. Аккуратно. Как договор расторг — подпись, печать, всё по закону.
Разговор с сыном
Димка приехал поздно вечером. Увидел моё лицо и сразу:
— Где отец?
— Ушёл.
Он замер с курткой в руках.
— Как это ушёл?
— Обычно. С вещами.
Димка швырнул куртку на стул. Кулаки сжал.
— Когда тебе плохо стало? Когда работу… я с ним поговорю. Сейчас поеду.
— Не надо.
— Надо! Какой мужик бросает жену, когда у неё…
— Димка. — Я встала. Налила ему чай. — Он прав.
Сын смотрел непонимающе.
— Я сама справлюсь. Всегда справлялась.
— Мам, но как…
— Димка, иди домой. У тебя завтра работа.
Он ушёл. Смотрел на меня так, будто я чужая. Может, и правда чужая стала. Для всех.
Легла на диван. Укрылась пледом.
Первый раз за двадцать восемь лет мы спали врозь. Странное ощущение. Как будто воздуха стало больше в квартире. И холоднее.
Развод
Подала на развод. Консультант, девочка лет двадцати пяти, объяснила — если оба согласны и нет споров, можно в разные дни приехать.
Я выбрала среду. Андрей, наверное, пятницу.
Расписалась. Получила свидетельство. Имущество делили без скандалов. Квартира мне, машина ему. На дачу его от матери я и не претендовала — наследство не делится.
Вышла на улицу. Ноябрь, ветер, листья мокрые под ногами. Остановилась у входа. Закурила. Бросала три года назад. Спросила у прохожего.
— Таня?
Обернулась. Андрей стоял в двух шагах.
— Как ты? — спросил он.
— Нормально. Работу нашла.
Правда нашла. В частной клинике, через две недели после сокращения. Зарплата даже чуть выше. Пятьдесят пять вместо пятидесяти. Добираться дольше, но ничего.
— Это хорошо. Я рад.
Он шагнул в сторону, потом остановился.
— Димка… как он?
— Нормально.
— Передай, что я… — Он замолчал. — Ладно. Не передавай.
Прошёл мимо. Пахло его одеколоном. Всё тем же, с двадцати лет одним пользовался.
Я обернулась. Он тоже оглянулся. Кивнул. Пошёл дальше.
Я затушила сигарету. Вошла в центр. Девочка-консультант улыбнулась:
— Вы уже были. Забыли что-то?
— Нет. Просто хотела убедиться, что всё правильно заполнено.
Она посмотрела в компьютер.
— Всё в порядке. Вы свободны.
Свободна.
Правда от друга
Зима прошла быстро. Работа новая, коллектив другой, привыкала. Димка звонил раз в неделю. Спрашивал, как дела. Про отца не упоминал. Я тоже.
В апреле позвонил Миша. Мишка Кравцов, друг Андрея ещё с армии. Голос знакомый, тёплый:
— Танюш, давай встретимся. Надо поговорить.
— О чём?
— При встрече. Завтра устроит? Кафе у метро, помнишь, где мы на твой день рождения сидели?
Помнила. Три года назад. Андрей заказал столик. Пригласил друзей. Миша пришёл с женой. Подарили набор посуды. Стоит до сих пор в шкафу.
Миша сидел у окна. Постарел тоже. Или все мы сразу постарели, а я не замечала.
Заказал кофе. Долго размешивал сахар. Я молчала, ждала.
— Ты знаешь, почему он ушёл? — спросил наконец.
— Знаю. Не захотел тянуть мои проблемы.
— Не поэтому.
Я подняла глаза. Миша смотрел в окно. Не на меня.
— Ему было девять лет, когда его отец ушёл от матери.
Я знала эту историю. Андрей рассказывал, давно, в самом начале. Отец собрал вещи и исчез. Мать как раз на работе сократили.
— Он помнит, как мать плакала по ночам, — продолжал Миша. — Как они с братом голодные сидели. Как она пыталась найти работу. А её не брали никуда.
Миша повернулся ко мне:
— Он мне рассказывал — боялся всю жизнь стать таким же. Понимаешь? Боялся.
Я молчала.
— Когда у тебя сокращение случилось… — Миша замялся. — Ему показалось, что если останется и не справится — предаст тебя ещё больше. Как отец его мать предал. Вот он и…
— Убежал.
— От страха убежал. А не от тебя.
Я взяла чашку. Руки дрожали. Поставила обратно.
— Почему он мне не сказал?
Миша пожал плечами:
— Стыдно было. Мужик же. Как скажешь жене: я испугался и сбежал?
За окном шёл дождь. Люди бежали под зонтами. Прятались в подъезды.
Я смотрела на них и думала — у каждого свой страх. У каждого свой способ бежать.
— Он хочет вернуться? — спросила я.
— Нет. — Миша покачал головой. — Он знает, что сделал. Просто… я подумал, ты должна знать правду.
Я встала. Надела куртку.
— Спасибо, Миш.
Долгая дорога домой
Вышла на улицу. Дождь усилился. Но я не стала прятаться. Шла медленно. Промокла до нитки за пять минут. Не чувствовала ни холода, ни воды.
Значит, он боялся. Всю жизнь боялся стать предателем. И стал им именно поэтому.
Шла домой пешком. Два часа через весь город. Промокла, продрогла. Не вызывала такси. Надо было идти. Думать на ходу всегда проще.
Значит, он боялся предать меня, как его отец предал мать. Логика странная. Но я понимала.
Понимала, потому что сама такая. Всю жизнь боюсь показаться слабой. Поэтому никого не прошу о помощи. А потом удивляюсь, почему рядом никого нет.
Дома переоделась. Заварила горячий шоколад. Села у окна. За стеклом темнело. Фонари зажигались один за другим.
Могла бы я простить?
Вопрос неправильный. Правильный — могла бы я понять?
Если бы он сказал тогда, в тот вечер с уведомлением о сокращении. Если бы не ушёл молча, а сел рядом и объяснил: мне страшно. Боюсь тебя подвести. Боюсь стать таким, как мой отец. Но я останусь. Попробую остаться.
Я бы поняла.
Но он не сказал. Снял кольцо, положил у солонки и ушёл. Без слов. Как будто я не стоила объяснений.
Вот это и не простить.
Сын приехал
Димка позвонил на следующий день.
— Мам, ты как?
— Нормально.
— Я тут подумал… может, приеду на выходных? Посидим, поговорим.
Раньше не предлагал. Полгода молчал про отца. Делал вид, что ничего не случилось.
— Приезжай.
Он приехал в субботу. Привёз пирог из пекарни. Я не пекла никогда. Он знал.
Сели на кухне. Заварили кофе.
— Я с ним виделся, — сказал Димка. — С отцом.
Я кивнула. Знала, что увидятся рано или поздно.
— Он выглядит… — Димка подбирал слова. — Плохо выглядит.
— Миша мне рассказал, — сказала я. — Про его отца. Про страх.
Димка покрутил ложку в чашке.
— Он мне тоже рассказал. Сказал, что виноват. Что должен был тебе объяснить. А не просто уйти.
— Должен был.
— Ты… — Димка поднял глаза. — Ты простила?
Я посмотрела на сына. Двадцать шесть лет. Взрослый мужчина. Но всё ещё ребёнок для меня. Всё ещё ждёт, что родители помирятся. Всё наладится.
— Я поняла его, — сказала я. — Это не то же самое, что простить.
Димка кивнул. Допил кофе. Посмотрел в окно.
— Знаешь, мам, я тоже боюсь. Иногда. Что стану таким, как он. Что убегу, когда станет трудно.
— Не станешь.
— Откуда ты знаешь?
— Потому что ты об этом говоришь. А он молчал.
Старые фотографии
Вечером, когда Димка уехал, я достала старый альбом. Давно не открывала. Лет пять, наверное.
Вот мы с Андреем на свадьбе. Молодые, счастливые. Ему тридцать, мне двадцать восемь. Он обнимает меня так крепко. Будто боится отпустить.
Вот родился Димка. Андрей держит его на руках. Смотрит растерянно. Как будто не верит, что это правда.
Вот мы на даче. Дача его матери. Её не стало, когда Димке было пятнадцать. Андрей тогда две недели молчал. Я думала — переживает. Не знала, что вспоминает детство.
Я закрыла альбом. Убрала на полку.
Двадцать восемь лет. Я думала, что знаю его. А оказалось — не знала ничего. Или не хотела знать. Не спрашивала о страхах. Не говорила о своих.
Мы жили рядом. Вежливо. Тихо.
Может, он ушёл не из-за сокращения. Может, ушёл, потому что понял — мы чужие давно. А сокращение просто дало повод.
Случайная встреча
Через месяц я случайно увидела его в магазине. Стоял у витрины с молоком. Выбирал долго. Постарел ещё больше. Или мне так показалось.
Он заметил меня. Кивнул. Я кивнула в ответ.
Мы стояли в двух метрах друг от друга. Молчали. Потом он взял пакет молока. Положил в корзину.
— Как ты? — спросил он.
— Хорошо.
— Димка говорил, у тебя на работе всё нормально.
— Нормально.
Он кивнул. Посмотрел на меня. Долго, внимательно.
— Миша сказал, что разговаривал с тобой.
— Сказал.
— Я… — Он замолчал. Потом снова: — Я должен был тебе объяснить тогда. Сразу. Но не смог.
— Знаю.
— Ты меня простила?
Я посмотрела на него. На его виноватое лицо. На седые волосы. На руки, которые сжимают ручку корзины.
— Я поняла тебя, Андрей. Но мы не вернёмся друг к другу.
Он кивнул. Ожидал этого.
— Я знаю. Просто… хотел, чтобы ты знала. Я не хотел причинить тебе боль.
— Но причинил.
— Да. Причинил.
Мы постояли ещё минуту. Потом он пошёл к кассе. Я — в другую сторону.
Вечер на балконе
Вечером сидела на балконе. Май, тепло, внизу дети играли в футбол. Кричали, смеялись.
Я думала о том, что прожила пятьдесят шесть лет. И только сейчас начинаю понимать.
Люди сложнее, чем кажется. У каждого свой страх. У каждого свой способ с ним справляться.
Андрей бежал от страха. Я пряталась за силой. Мы оба молчали о том, что болит.
Могло ли быть иначе?
Да. Если бы говорили. Если бы не боялись показаться слабыми.
Но мы не говорили. И теперь поздно.
Я не жалею. Странно, но не жалею. Мне спокойно. Впервые за много лет — просто спокойно.
Может, это и есть свобода. Когда понимаешь, что никто никому ничего не должен. Даже самым близким. Особенно самым близким.
Телефон завибрировал. Сообщение от Димки: «Мам, как насчёт завтра пообедать вместе? Я угощаю».
Я улыбнулась. Написала: «Договорились».
Внизу дети разошлись по домам. Стемнело. Я ещё посидела на балконе. Потом вошла в квартиру.
Завтра будет новый день. И послезавтра тоже будет. И я справлюсь. Как всегда справлялась.
Только теперь знаю — справляться не значит молчать.
Если вам знакомо это чувство, когда понимаешь, но не можешь простить — нажмите сердечко.
