Маша резко поставила чашку на стол, чай расплескался по скатерти. Она не отводила взгляда от Игоря, который сидел напротив, невозмутимо потирая пальцы. Его слова висели в воздухе, как тупой нож, медленно вонзающийся в спину.
— Продать квартиру? — повторила она, и голос её дрогнул не от слабости, а от ярости. — Мою квартиру?
Кухня, которую она обставляла сама — дешёвый, но крепкий гарнитур из ИКЕА, плита, купленная в рассрочку, стены, оклеенные собственными руками — всё это вдруг стало не просто жильём, а последней чертой. За ней начиналась чужая территория.
Игорь пожал плечами, будто речь шла о продаже старого велосипеда.
— Маш, ну что ты цепляешься? Мама же объяснила: зачем нам ютиться в хрущёвке, если можно взять нормальную трёхшку? Для детей, для жизни. Логично же.
«Мама». Это слово уже само по себе действовало на Машу, как красная тряпка. Тамара Павловна — женщина с идеальной причёской, маникюром и взглядом, который буравил насквозь — давно стала не просто свекровью, а тенью, протянувшейся между ними. Она говорила правильные вещи, но так, будто Маша была ребёнком, которому нужно объяснять, как жить.
— Игорь, это моя квартира, — Маша сжала кулаки под столом. — Я пять лет ела доширак на ужин, чтобы её купить. А ты предлагаешь продать её — до свадьбы! — ради твоей маминой мечты о «правильной» семье.
Он нахмурился, будто она внезапно заговорила на китайском.
— Ты опять начинаешь! Мама просто хочет нам помочь. Ты что, не доверяешь мне?
Вопрос повис между ними, как неразорвавшийся снаряд. Доверяла ли? Ещё утром она бы сказала «да». Они встречались год — Игорь был тем, кто приносил кофе в постель, смеялся над её шутками, обещал, что вместе они «всё преодолеют». Но сейчас его лицо, обычно такое открытое, стало маской. А за ней маячила Тамара Павловна, её холодный расчёт, её «мудрые» советы.
— Я доверяю тебе, — сказала Маша медленно. — Но не твоей маме. И не её планам.
Игорь откинулся на спинку стула, скрестив руки.
— Ты эгоистка. Всё только «моё, моё»! А где «наше»? Семья — это когда всё общее!
— А где гарантии, что это «наше» не станет через год «твоим»? — выпалила она. — Ты хоть понимаешь, что предлагаешь? Я продаю реальную квартиру, а взамен получаю долю в ипотеке, которую будем выплачивать двадцать лет. А если что-то пойдёт не так?
Он замер, потом резко встал.
— Ты мне не доверяешь. Это всё, что мне нужно было знать.
Дверь хлопнула. Маша осталась сидеть в тишине, слушая, как стихают его шаги на лестнице. В голове крутилась одна мысль: она только что отказалась от человека, с которым планировала связать жизнь. Но почему-то не чувствовала вины. Только облегчение — и ледяной комок страха: а что, если Тамара Павловна права? Что, если она действительно эгоистка?
Три дня Игорь не звонил. Маша ждала — то с надеждой, то со злобой, прокручивая в голове их последний разговор. Она пыталась работать, но цифры в отчётах расплывались, сливаясь в бессмысленные столбцы. Как так получилось? Ещё месяц назад они планировали свадьбу, обсуждали, где проведут медовый месяц, а теперь она сидела одна в своей «конуре» — так назвал её Игорь в последнем сообщении: «Живи в своей конуре, раз тебе так дорога». Она не ответила.
В пятницу вечером телефон зазвонил. Номер был его, но голос звучал непривычно мягко, почти виновато:
— Маш, привет… Прости, я тогда погорячился. Давай встретимся, поговорим нормально.
Она согласилась. Не потому, что простила, а потому, что хотела看 ему в глаза и понять: это ошибка или система?
Кафе на Невском, где они сидели год назад на первом свидании, теперь казалось чужим. Игорь пришёл с букетом — не розы, как раньше, а скромные хризантемы, будто подчёркивая: «Я не пытаюсь купить твоё прощение, просто хочу мира». Он улыбался, но улыбка не доходила до глаз.
— Я всё обдумал, — начал он, беря её руку. — Ты права, я слишком надавил. Просто мама… Она у меня человек старой закалки. Для неё семья — это когда всё по уставу. Она просто хочет, чтобы у нас было надёжное будущее.
Маша выдернула руку. Опять мама.
— Игорь, я не против надёжного будущего. Я против того, что твоя мама решает, каким оно должно быть.
Он вздохнул, будто она упрямый ребёнок.
— Хорошо, давай без мамы. Давай поговорим только мы двое. — Он наклонился ближе. — Ты действительно думаешь, что я хочу тебя обмануть?
Она смотрела на него и видела не любимого человека, а проекцию Тамары Павловны — ту же уверенность, тот же натил: «Мы знаем, что для тебя лучше».
— Я думаю, что ты не слышишь меня, — сказала Маша. — Ты слышишь только свою маму. И её правила.
Игорь откинулся назад, будто она ударила его.
— Ты несправедлива! Я же не она! Я просто хочу, чтобы у нас было хорошо.
— А что для тебя «хорошо»? — спросила Маша. — Общая квартира, общие долги, общие решения, где моё мнение не учитывается?
Он молчал. Потом вдруг сказал:
— Маш, ты слишком независимая. Это пугает.
Она рассмеялась — коротко, без веселья.
— Ты хочешь, чтобы я была зависимой? Чтобы кивала на всё, что говорит твоя мама?
— Я хочу, чтобы ты доверяла мне больше, чем своей гордости!
Она встала.
— Мой дом — не гордость. Это моя безопасность. И я не собираюсь её продавать за обещания.
Дача родителей Игоря оказалась именно такой, какой Маша её представляла: двухэтажный брусовый дом, ухоженный газон, баня с резными ставнями. Тамара Павловна встретила их на крыльце в платье, которое, вероятно, стоило больше, чем вся мебель Маши.
— Машенька, проходите! — сказала она с улыбкой, не предполагающей возражений.
Виктор, отец Игоря, молча жарил шашлык. Тамара Павловна провела Машу по участку, демонстративно показывая розы, теплицу, бассейн.
— Всё для детей, — говорила она, поправляя перчатки. — Для Игоря. Мы с Виктором всю жизнь работали, чтобы у сына было фундамент под ногами.
Маша кивнула, чувствуя себя экспонатом на выставке.
— Игорь говорил, у вас есть квартира, — как бы между делом бросила Тамара Павловна, срывая сорняк. — В хорошем районе?
— В обычном.
— Ну да, для одной девушки — нормально. — Она улыбнулась. — А для семьи… Семье простор нужен. Мы с Виктором после свадьбы в кооператив вступили. Жили впроголодь, но зато через пять лет въехали в свою трёхшку. Потому что понимали: общее гнездо — это основа.
Маша поняла: это не разговор. Это продолжение атаки.
За столом Тамара Павловна вела монолог о «правильной» жизни, пока Игорь нервно перекладывал еду на тарелке.
— Ваша квартира — замороженный капитал, — сказала она, отрезая кусок мяса. — Деньги должны работать. Вложить их в новую квартиру — это инвестиция.
— Моя квартира — моя подушка безопасности, — ответила Маша.
Тамара Павловна изогнула бровь.
— От кого вы собираетесь защищаться, деточка? От мужа?
Игорь ерзал на стуле.
— Мам, хватит…
— Я просто рассуждаю! — воздела руки Тамара Павловна. — Я хочу, чтобы у вас было правильно. Чтобы потом не кусали локти.
Маша посмотрела на неё и вдруг поняла всё. Это не забота. Это поглощение. Её квартира, её независимость, её жизнь — всё должно стать «общим», то есть подконтрольным.
— Я не продам квартиру, — сказала она твёрдо.
Тамара Павловна улыбнулась — холодно, победно.
— Ну что ж. Тогда пусть Игорь сам решает, с кем ему строить будущее.
В машине Игорь молчал. Потом вдруг заорал:
— Почему ты не можешь просто согласиться?!
— Потому что это не про квартиру, — ответила Маша. — Это про власть. Твоя мама хочет, чтобы я стала удобной женой для её сына. Без лишних вопросов.
— Ты параноик!
— Нет. Я просто вижу, что происходит.
Он резко затормозил у обочины.
— Ты думаешь, я слабак, который маму слушается?
— Я думаю, что ты не готов отстаивать нас двоих.
Он ударил по рулю.
— Ты всё испортила!
Маша вышла из машины. Стояла ноябрьская слякоть, ветер хлестал по лицу.
— Нет, — сказала она. — Я всё сохранила.
Через месяц Тамара Павловна позвонила ей на работу.
— Мария, Игорь познакомился с другой. Воспитанной девушкой. Она понимает, что такое семья.
Маша посмотрела на трубку. Потом спокойно ответила:
— Поздравляйте его от меня.
Вечером она сидела на кухне, слушая, как за окном шумит дождь. Квартира была тихой. Её тишиной. Она достала блокнот, где когда-то рисовала эскизы для будущей кондитерской. Перевернула страницу.
Быть одной — не значит быть побеждённой. А иногда это значит выиграть.
