— Ты даже не представляешь, какая это теснота, — Галина Петровна отхлебнула чаю, и её голос прозвучал нарочито буднично, словно она обсуждала прогноз погоды. — Два мальчика, оба непоседы, в одной комнате. Игорь приходит с работы вымотанный, а ему негде голову приклонить, не то что отдохнуть. Лена срывается, кричит на детей. Я бываю у них – сердце кровью обливается. Тридцать пять квадратов для четверых! Это же не жизнь, а выживание какое-то.
Алина, стоя у плиты и помешивая овощное рагу, почувствовала, как у неё внутри всё сжалось в тугой, знакомый узел. Она не повернулась, продолжая смотреть на булькающее содержимое кастрюли. Очередной визит свекрови, очередной акт хорошо отрепетированного спектакля под названием «Игоревы Мытарства». Она уже могла предсказать реплики, паузы, вздохи.
— Да, сложная ситуация, — нейтрально бросила она через плечо, надеясь, что на этом всё и закончится.
Но Галина Петровна не сдавалась. Она отставила чашку, и фарфор звякнул о блюдце, словно подавая сигнал к началу более решительной атаки.
— Сложная? Алина, это катастрофа! – её голос дрогнул, набирая обороты. — Они уже смотрели варианты, ипотеку. Но какие у них доходы? Одни проценты съедят. А тут… — она сделала многозначительную паузу, и Алина почувствовала на себе её пристальный взгляд. — Тут у тебя такое пространство. Пустует же, по сути. Гостиная, кабинет… В кабинете твоём пылится один ноутбук. Детей ведь у вас с Димой пока не предвидится, верно?
Алина резко повернулась, сжимая в руке половник. Кухня, залитая мягким вечерним светом апрельского дня, вдруг показалась ей тесной и душной. За окном, на ещё голых ветках деревьев их нового двора, кричали вороны. Этот вид из окна, вид на ухоженный парк, был одним из главных её маленьких удовольствий, подарком судьбы. Как и вся эта квартира.
— Галина Петровна, мы с Дмитрием эту тему уже обсуждали. Неоднократно. Эта квартира – моя. Её мне оставила бабушка. Это моё наследство. Моя крепость.
— Крепость, — свекровь усмехнулась, и в её глазах мелькнуло что-то острое, колкое. — Крепость для одного человека? А семья? А родня? Мы что, по твоим понятиям, враги за стенами, которые штурм готовят?
«Именно так», — пронеслось в голове у Алины, но вслух она сказала иное, стараясь держать себя в руках: — Никто не готовит штурм. Просто это моя собственность. Точка.
Дверь с прихожей скрипнула, и в кухню вошёл Дмитрий. Он с порога уловил напряжение, висящее в воздухе густым чадом, и его улыбка сразу стала натянутой, извиняющейся.
— Ну что, девочки, мирно беседуете? — попытался он пошутить, снимая куртку.
— Как всегда, — бросила Алина, отворачиваясь к плите. — Твоя мама рассказывает, как плохо живётся Игорю в его двушке. Опять.
Дмитрий вздохнул. Этот вздох, полный усталой покорности, бесил Алину не меньше, чем прямые нападки свекрови. Он сел за стол, потянулся к вазочке с печеньем.
— Мам, ну хватит уже Алину доставать. У всех свои проблемы.
— Какие у неё проблемы? — Галина Петровна всплеснула руками. — У неё трёхкомнатная квартира в центре! Какие могут быть проблемы? Проблемы у Игоря! У твоего родного брата! Он кровь из носу зарабатывает, а даётся ему всё в десять раз тяжелее. Некоторые вещи просто с неба падают.
Алина резко поставила кастрюлю на разделочную доску. Звук получился громким, почти хлёстким.
— Мне ничего «с неба» не падало, — проговорила она, и её голос зазвучал тихо, но чётко, как удар хлыста. — Моя бабушка всю жизнь работала, чтобы купить это жильё. Она его не с неба поймала. И оставила его мне. Единственной внучке. Это не подарок судьбы, это её труд, её жизнь, вложенная в эти стены. И я не намерена ни с кем этим делиться только потому, что у кого-то «проблемы». У всех есть проблемы.
В кухне воцарилась тишина, нарушаемая лишь настойчивым бормотанием телевизора из соседней комнаты. Дмитрий смотрел на стол, разминая в пальцах крошки печенья. Галина Петровна побледнела, её тонкие губы сжались в ниточку.
— Я вижу, здесь царит дух чёрствого индивидуализма, — с ледяным достоинством произнесла она, поднимаясь. — И семейные ценности для некоторых — пустой звук. Я пожалуй, пойду. Спасибо за чай.
Она вышла из кухни, не глядя ни на кого. Через минуту хлопнула входная дверь.
Дмитрий поднял на жену усталые глаза.
— Ну зачем ты так? Можно же было помягче. Она же переживает.
— Переживает? — Алина засмеялась, и смех её был сухим и безрадостным. — Она не переживает, Дим. Она ведёт планомерную осаду. Сначала намёки, потом упрёки, теперь вот прямые обвинения в чёрствости. Что дальше? Ты не видишь, что происходит?
— Вижу, — он потянулся к ней, пытаясь обнять, но она отстранилась. — Вижу, что мама ведёт себя… настойчиво. Но она хочет как лучше. Для семьи.
— Для своей семьи! Для Игоря и его детей! А мы с тобой что? Мы не семья? Или мы семья второго сорта, которая должна жертвовать своим благополучием ради «главной» ветви?
— Не говори ерунды, — поморщился Дмитрий. — Просто… Может, подумаем? Не отдавать, конечно, боже упаси. Но помочь как-то? Взять на себя часть ипотеки для них? Или предложить им пожить здесь какое-то время, пока не решат свои вопросы?
Алина смотрела на него с таким изумлением, будто он предложил сжечь квартиру дотла.
— Ты сейчас серьёзно? Пожить здесь? Твоему брату с женой и двумя детьми? Дмитрий, ты в своём уме? Ты представляешь, что будет в этой квартире через неделю? И главное – как мы их потом отсюда выселим? Ты хочешь, чтобы они обосновались здесь навсегда, а мы с тобой пошли снимать ту самую двушку?
— Не драматизируй, — он махнул рукой, но в его глазах читалась неуверенность. — Я просто ищу компромисс. Чтобы все были довольны.
— Компромисс? — Алина подошла к окну, глядя на темнеющий парк, на огни фонарей, зажигающиеся в ранних сумерках. — Компромисс между «оставить себе то, что принадлежит тебе по праву» и «отдать то, что принадлежит тебе по праву, потому что так хочет твоя свекровь»? Это не компромисс, Дима. Это капитуляция.
Она обернулась к нему, и её сердце сжалось от внезапной, щемящей жалости. Он сидел, ссутулившись, настоящий мальчик, зажатый между властной матерью и принципиальной женой. Он не был плохим. Он был слабым. И в этой ситуации слабость была хуже сознательного подлости.
— Послушай, — тихо сказала она, подходя ближе. — Это моё. Наше общее с тобой пространство. Наше будущее. Я не против помочь Игорю, но деньгами, советом, связями. Но не квартирой. Это – красная линия. Её переходить нельзя. Ты меня понимаешь?
Он посмотрел на неё, и в его глазах мелькнула искорка того понимания, той солидарности, которой она так жаждала.
— Понимаю, — он кивнул и потянул её за руку, на этот раз она не сопротивлялась. — Ладно. Я поговорю с мамой. Объясню, что эта тема закрыта. Окончательно.
Она прилегла рядом с ним на диване, положив голову ему на плечо. За окном окончательно стемнело, и стекло теперь отражало только уютный свет их гостиной. Алина закрыла глаза, пытаясь унять лёгкую дрожь в руках. Она хотела верить ему. Хотела верить, что он сможет оградить их маленький мир от внешнего вторжения. Но внутри рос холодный, тяжёлый комок предчувствия. Галина Петровна не отступит. Женщина, которая годами управляла жизнью своих взрослых сыновей с железной рукой, не привыкла к отказам. Её «хочу» для неё было законом, а любое препятствие – досадной помехой, которую нужно убрать.
Через несколько дней, в субботу, они поехали к Галине Петровне на обед. Это была давняя традиция – навещать её раз в неделю в её хрущёвке на окраине города. Алина ненавидела эти визиты. Однокомнатная квартира, пропахшая старыми вещами и лавандовым саше, всегда казалась ей ловушкой. Здесь Галина Петровна была полновластной хозяйкой, и её влияние на Дмитрия многократно усиливалось.
Обед прошёл относительно спокойно. Свекровь была подчёркнуто вежлива, говорила о новостях, о соседях, о том, как распустились первые почки на деревьях во дворе. Она будто забыла о недавнем конфликте. И это неестественное спокойствие настораживало Алину ещё больше.
После еды Дмитрий помогал матери занести на антресоли зимние вещи, а Алина, сославшись на усталость, прошла в комнату. Она присела на старый диван с шаткой деревянной спинкой и потянулась к розетке, чтобы зарядить телефон. Зарядное устройство Галины Петровны лежало на прикроватном столике, а рядом – неприметная картонная папка-скоросшиватель, отложенная в сторону.
Алина потянулась к розетке, и рука её нечаянно задела угол папки. Скоросшиватель упал на пол с глухим шлепком, и из него высыпалось несколько листов. Вздохнув с раздражением – ей не хотелось сейчас ничего трогать в этой комнате – она наклонилась, чтобы собрать бумаги.
И замерла.
Её взгляд упал на верхний лист. Чёткий, официальный шрифт. Шапка документа: «Договор дарения недвижимого имущества».
Сердце на мгновение остановилось, а потом забилось с такой бешеной силой, что в ушах зазвенело. Она схватила лист дрожащими пальцами. Глаза бежали по строчкам, выхватывая знакомые слова, цифры, адреса.
«Объект недвижимости: квартира, расположенная по адресу: г. Москва, ул. Садовая, д. 10, кв. 45…»
Их адрес.
«Даритель: Морозова Алина Сергеевна…»
Её имя.
«Одаряемый: Савельев Игорь Владимирович…»
Имя её шурина.
Внизу страницы стояла подпись. Размашистая, уверенная. Её подпись. Та самая, которую она ставила в паспорте, в банковских карточках, в договорах. Тот же наклон, те же завитки. Но она… она никогда не видела этот документ. Никогда не подписывала его.
Это была подделка.
Руки её тряслись так, что бумаги зашелестели. Она лихорадочно перебрала остальные листы. Копия её паспорта. Распечатанная выписка из ЕГРН, подтверждающая её право собственности на квартиру. Всё было здесь. Всё, кроме её настоящего, осознанного согласия. Галина Петровна не просто мечтала и намекала. Она действовала. Она подготовила полный пакет документов для оформления дарения. С поддельной подписью.
Глухая, яростная волна подкатила к горлу. В висках стучало. Алина вскочила с дивана, сжимая в руках злосчастную папку так, что костяшки пальцев побелели. Она вылетела из комнаты в маленькую прихожую, где Дмитрий как раз закручивал последнюю лампочку в люстре.
— Ты в курсе? — выдохнула она, и голос её сорвался на шёпот, полный такой ненависти и боли, что он вздрогнул и чуть не уронил отвертку. — Ты в курсе, что твоя мамаша готовится оформить мою квартиру на твоего брата? С моей фальшивой подписью?
Она швырнула папку ему в руки. Листы рассыпались, полетели на грязный пол прихожей.
— Алина, что ты… — он начал, но, увидев её лицо, умолк. Он поднял один из листов, тот самый, с договором дарения. Его лицо медленно, по слогам, стало меняться. Сначала непонимание, потом медленное, ужасающее прозрение, и наконец – серая, мертвенная бледность.
В этот момент из кухни вышла Галина Петровна, вытирая руки об фартук.
— Что это за шум? — начала она, но замолчала, увидев их – Алину, стоящую с сжатыми кулаками и горящими глазами, и Дмитрия, с побелевшим лицом изучающего документ.
— Мама, — его голос прозвучал хрипло и неестественно тихо. — Это что?
Галина Петровна остановилась. Её взгляд скользнул по лицу сына, по бумаге в его руках, по Алине. И на её лице не было ни удивления, ни страха. Лишь лёгкое раздражение, будто её отвлекли от важного дела.
— Нашла, значит, — равнодушно бросила она Алине. — Любопытство, говорят, порок. Нечего было в чужие вещи лазить.
— Это моя подпись! — крикнула Алина, и её голос, наконец, сорвался с цепи, громкий, пронзительный, полный отчаяния и гнева. — Ты подделала мою подпись! Ты собиралась украсть у меня квартиру! Это уголовное преступление!
— Не кричи, — холодно сказала Галина Петровна. — Я ничего не крала. Документы ещё не поданы. Я просто… подготовила всё. Хотела поговорить с тобой. Объяснить, что это единственный правильный выход для всей семьи.
— Выход? — Алина задохнулась от возмущения. — Выход – подделать документы? Ты сошла с ума!
— Алина, успокойся, — попытался вступить Дмитрий, но его голос был слабым, потерянным.
— Успокоиться? Твоя мать совершает преступление, а ты мне говоришь «успокойся»? — она повернулась к нему, и её всю затрясло. — И что? Ты знал? Ты в доле?
— Нет! Я не знал! — он посмотрел на мать с немым укором. — Мама, как ты могла? Это же… это же чистый подлог!
— Я делаю то, что должно быть сделано! — Галина Петровна внезапно повысила голос, и в её глазах вспыхнул знакомый фанатичный огонь. — Игорь с семьёй задыхается в той клетушке! А вы тут одни в трёх комнатах рассиживаетесь! Это несправедливо! Я восстанавливаю справедливость! Семья должна помогать семье! А ты, — она ядовито ткнула пальцем в сторону Алины, — ты чужая. Ты не понимаешь, что такое родственная связь. Для тебя главное – это твоя собственность. Твои квадратные метры.
Алина слушала её, и постепенно дикая ярость начала отступать, сменяясь каким-то леденящим, абсолютным спокойствием. Она посмотрела на Дмитрия. Он стоял, опустив голову, разрываясь между ними. И в его растерянности, в его неспособности занять чёткую, однозначную позицию, она наконец увидела всё.
— Я подаю заявление в полицию, — тихо и чётко сказала Алина. — И заявление на развод.
Она наклонилась, подобрала с пола все листы, аккуратно сложила их обратно в папку. Действовала медленно, точно, как автомат.
— Алина, подожди… — шагнул к ней Дмитрий.
— Всё кончено, Дима, — она посмотрела на него, и в её взгляде не было уже ни гнева, ни обиды. Только пустота. — Ты выбрал. Может, и не словами, но бездействием. Ты позволил дойти до этого. Ты видел, что она не остановится, и ничего не сделал. Теперь живи с этим.
Она повернулась и пошла к выходу, крепко прижимая к груди папку с доказательствами предательства.
— Куда ты? — крикнула ей вслед Галина Петровна. — Вернись! Мы должны это обсудить!
Алина не обернулась. Она вышла на серую, засыпанную прошлогодней листвой лестничную площадку и плотно прикрыла за собой дверь, отсекая себя от этого мира, от этой удушающей семейственности, от слабости мужа и беспредельной наглости свекрови. Она спускалась по лестнице, и каждая ступенька отдавалась в её ушах глухим стуком, словно она заколачивала крышку гроба. Гроба своей прежней жизни.
Она вышла на улицу. Был прохладный апрельский вечер, пахло талым снегом и бензином. Она прислонилась лбом к холодной бетонной стене подъезда, пытаясь перевести дыхание, унять дрожь в коленях. В руках она сжимала папку. Маленький картонный саркофаг, в котором была погребена её вера в семью, в доверие, в будущее, которое она строила с Дмитрием. Но вместе с болью, острой и режущей, как осколок стекла, внутри рождалось что-то новое – твёрдое, холодное, решительное. Это была её война. И она была готова её вести до конца.
Хлопнув дверью квартиры свекрови, Алина оказалась в подъезде, пахнущем остывшим борщом и старыми коврами. Она стояла, прислонившись к шершавой стене, и не могла унять дрожь в руках. Папка с документами, прижатая к груди, казалась раскалённой. Мысли путались, сбиваясь в комок белой ярости и боли, но сквозь этот хаос пробивалась одна, чёткая и холодная: «Они пересекли черту. Всё кончено».
Она почти не помнила, как добралась до своей трёхкомнатной квартиры. Метро, толчея, чужие лица – всё это промелькнуло размытым пятном. Ключ повернулся в замке с обнадёживающим щелчком, и Алина заперлась на все замки, задвинула цепочку. Тишина. Только мерный тиканье настенных часов в гостиной. Она прошла в спальню, скинула куртку и упала лицом в подушку, но слёз не было. Внутри бушевал сухой, жгучий гнев.
Телефон завибрировал. Дмитрий. Она посмотрела на подсвеченный экран, на это родное, такое знакомое имя, и её пальцы сами потянулись к кнопке сброса. Звонок умолк. Через минуту он зазвонил снова. И снова. Алина взяла аппарат, отключила звук и забросила его в дальний угол дивана. Пусть лежит. Ей нечего ему сказать. Ни сейчас, ни, возможно, никогда.
Она подошла к окну. Ночь опустилась над городом, огни фонарей и окон тонули в низкой, промозглой апрельской мгле. Эта квартира, эти стены, этот вид – всё это было её крепостью, её островком стабильности в мире, который вдруг рухнул за один вечер. И теперь эта крепость оказалась под угрозой. Не извне, а изнутри. От тех, кого она по глупости считала своими.
«Семья должна помогать семье», — эхом звучал в ушах голос Галины Петровны. Алина сжала кулаки. Да, должна. Но не так. Никогда – не так.
Она провела почти бессонную ночь, ворочаясь и проигрывая в голове сцену в квартире свекрови. Каждую деталь. Спокойное, почти безразличное лицо Галины Петровны. Растерянность, испуг и слабость Дмитрия. Его «успокойся». Его «мама, как ты могла?», прозвучавшее скорее как упрёк ей, Алине, за то, что она «нашла», а не как гнев на саму подделку.
К утру ярость улеглась, сменившись ледяной, выверенной решимостью. Она знала, что делать.
Ровно в девять она позвонила в отделение полиции, к которому была приписана хрущёвка Галины Петровны. Объяснила ситуацию дежурному, договорилась о встрече с участковым. Потом набрала номер лучшей подруги, Юли, работавшей юристом в крупной фирме.
— Юль, мне срочно нужна помощь. Адвокатская, — сказала Алина, и голос её дрогнул лишь на секунду.
Через час они сидели в тихой кофейне в центре. Алина положила на стол злополучную папку. Юля, не перебивая, выслушала её, листая документы. Её лицо становилось всё более серьёзным.
— Это серьёзно, Лин, — наконец произнесла она, откладывая договор дарения. — Подделка подписи на таком документе – это статья 327 УК. Подделка документов. Наказание – до двух лет. Особенно если будет доказан умысел.
— Умысел налицо, — холодно констатировала Алина. — Полный пакет документов. Копия моего паспорта, выписка из ЕГРН. Она всё подготовила для подачи в Росреестр.
— Собиралась ли она это делать на самом деле или просто пугала – значения не имеет. Сам факт изготовления поддельного документа – уже состав преступления. Ты уверена в своих действиях? Полиция, уголовное дело против свекрови… Это навсегда.
Алина посмотрела в окно, на просыпающийся город. По тротуару шла молодая женщина, катя коляску, и что-то весело говорила ребёнку. Обычное утро. Обычная жизнь. А у неё – война.
— Я уверена, — твёрдо сказала она, поворачиваясь к подруге. — Они думали, что я прогнусь. Что буду молчать, чтобы «сохранить семью». Они не оставили мне выбора. Если я сейчас отступлю, они сожрут меня с потрохами. Галина Петровна будет считать, что может безнаказанно переступать через меня. А Дмитрий… Дмитрий так и будет сидеть на двух стульях. Нет. Я не отступлю.
Юля кивнула с пониманием.
— Хорошо. Тогда действуем по закону. Сейчас поедем в полицию, напишешь заявление. Я помогу составить. Потребуем назначить почерковедческую экспертизу. С этим документом и твоими образцами подписи – результат будет однозначным. А что с Дмитрием?
Алина опустила глаза в чашку с остывшим капучино.
— С Дмитрием всё кончено. Я подам на развод.
В отделении полиции всё прошло на удивление чётко и безэмоционально. Участковый, немолодой мужчина с усталым лицом, внимательно выслушал её, просмотрел документы, задал несколько уточняющих вопросов. Он взял папку и образцы её подписи, которые она принесла, из банка и с работы.
— Понятно, — сказал он, делая пометки в протоколе. — Назначим экспертизу. Это займёт примерно две-три недели. Если подделка подтвердится, будет возбуждено уголовное дело. Вы готовы давать показания против свекрови?
— Абсолютно, — ответила Алина без тени сомнения.
Выйдя из отделения, она почувствовала странное опустошение. Шаг был сделан. Обратной дороги не было.
Следующие дни прошли в тяжёлом, гнетущем ожидании. Она взяла отпуск на работе, сказав, что проблемы в семье. Не врала. Она почти не выходила из дома, отключила домашний телефон, игнорировала звонки на мобильный. Сообщения от Дмитрия приходили десятками. Сначала оправдательные, полные растерянности: «Алина, давай поговорим», «Мама не хотела ничего плохого, она просто не думала о последствиях», «Я поговорил с ней, она всё поняла». Потом, когда до него дошло, что она пошла в полицию, тон сменился на обвинительный: «Ты что, совсем с ума сошла? Полиция? Уголовное дело? Это же моя мать!», «Ты что, хочешь посадить её? Из-за какой-то квартиры?», «Я не узнаю тебя. Ты стала жестокой».
Она читала их с каменным лицом и стирала одно за другим. «Какая-то квартира». Её единственное имущество. Её безопасность. Её будущее. Для него – «какая-то». В одном из сообщений он написал: «Давай встретимся. Обсудим, как жить дальше. Может, мы действительно сможем помочь Игорю с ипотекой?»
Она впервые за неделю ответила. Коротко и ясно: «Обсуждать нечего. Заявление на развод я подам на следующей неделе. Общение – только через адвоката». После этого он замолчал.
Через две недели участковый вызвал её для дачи дополнительных показаний. Экспертиза была готова. Заключение однозначное: подпись на договоре дарения выполнена не Алиной Сергеевной Морозовой. Подделка подтверждена. Участковый сообщил, что в ближайшие дни будет возбуждено уголовное дело по факту подделки документов.
Именно в этот вечер, когда Алина, вернувшись домой, пыталась заставить себя поесть, раздался звонок в дверь. Она подошла к глазку. В коридоре стояла Галина Петровна. Одна. Без своей обычной надменности, постаревшая, с серым, осунувшимся лицом.
Алина не хотела открывать. Но любопытство и какое-то извращённое желание увидеть её сломленной пересилили. Она отодвинула цепочку, повернула ключ.
— Что ты здесь забыла? — спросила она, не приглашая войти.
Галина Петровна стояла, опустив голову. Её руки дрожали.
— Алина… Можно поговорить? — её голос, всегда такой уверенный и властный, теперь звучал тихо и надтреснуто.
Алина молча отступила, пропуская её в прихожую. Та вошла, не поднимая глаз.
— Мне позвонили из полиции, — прошептала она. — Сказали, что экспертиза подтвердила… что возбуждают дело. Алина, ты не можешь этого делать! Меня же… меня же посадят!
В её глазах стоял настоящий, животный страх. Алина смотрела на неё без единой искорки жалости.
— А ты что думала? Что я подарю тебе квартиру за твою наглость? Или просто пожму плечами и скажу «ну бывает»?
— Я не думала, что ты так… так жёстко отреагируешь! — свекровь всплеснула руками. — Я хотела только помочь Игорю! У него же дети! Твои племянники!
— Перестань, — резко оборвала её Алина. — Хватит уже прятаться за детей. Ты хотела помочь Игорю за мой счёт. За счёт воровства и подлога. И не смей называть их моими племянниками. После того, что ты сделала, у меня нет никаких племянников. И нет свекрови.
Галина Петровна замолчала, глотая слёзы. Это были не театральные слёзы, которые Алина видела раньше. Это были слёзы настоящего, неприкрытого ужаса.
— Что… что мне сделать? — выдохнула она. — Я всё исправлю. Я всё признаю. Только забери заявление.
Алина медленно прошла в гостиную, села в кресло. Свекровь осталась стоять в дверном проёме, как провинившаяся школьница.
— Есть один вариант, — сказала Алина, глядя на неё прямо. — Ты подпишешь кое-какой документ. Расписку. О том, что обязуешься никогда и ни при каких обстоятельствах не приближаться ко мне, не пытаться связаться со мной, не звонить, не писать. Никогда. Ты исчезнешь из моей жизни. Навсегда. И скажешь то же самое своему младшему сыну и его жене. Если я хоть раз увижу тебя или их у своего дома, на работе или просто на улице – заявление вернётся в полицию в тот же день. И на этот раз я его уже не заберу. Никаких разговоров, никаких просьб. Ты поняла?
Галина Петровна смотрела на неё с немым отчаянием. Она пыталась что-то сказать, но лишь кивнула.
— Хорошо, — прошептала она. — Я подпишу.
На следующий день Юля подготовила соответствующий документ. Встреча состоялась в том же отделении полиции, в присутствии участкового. Галина Петровна, бледная как полотно, молча подписала бумагу, в которой отрекалась от любого права на общение с невесткой. Рука её дрожала. Алина наблюдала за этим с тем же ледяным спокойствием. Когда документ был подписан, она посмотрела на участкового.
— Я хочу забрать своё заявление. В связи с примирением сторон.
Участковый удивлённо поднял брови, но кивнул. Оформили необходимые бумаги. Дело было прекращено.
Выйдя из отделения, Галина Петровна, не глядя на Алину, быстро зашагала к остановке. Алина смотла ей вслед. Никакого торжества, никакого чувства победы она не испытывала. Была лишь усталость. Глубокая, всепоглощающая усталость.
Через неделю она подала заявление на развод в ЗАГС. Дмитрий, видимо, предупреждённый матерью, не сопротивлялся. Совместно нажитого имущества не было, брак был недолгим. Через месяц ей на почту пришло свидетельство о расторжении брака. Всё было кончено.
Она вернулась в свою квартуру в один из тех редких по-настоящему тёплых апрельских дней, когда кажется, что лето уже на пороге. Солнечные зайчики прыгали по паркету. Она закрыла дверь, повернула ключ и прислонилась спиной к косяку. Тишина. Та самая, желанная, ничем не нарушаемая тишина её собственного пространства.
Она подошла к окну в гостиной и распахнула его настежь. В комнату ворвался свежий, чуть влажный воздух, пахнущий прогретой землёй и первыми почками. Снизу доносились крики детей, играющих в парке.
Это была её квартира. Её стены. Её вид из окна. Никаких намёков, никаких упрёков, никаких ожиданий. Никакой свекрови, вечно оценивающей каждый уголок. Никакого мужа, который в решающий момент не смог стать на её защиту.
Она прошла на кухню, поставила чайник. Телефон на столе завибрировал. Сообщение от Юли: «Привет! Завалились все дела. Едем сегодня отмечать твоё освобождение? Мои счёты.»
Алина улыбнулась. Первая за долгое время искренняя, лёгкая улыбка. Она посмотрела на свой отражение в тёмном экране выключенного телевизора. Глаза были уставшими, но спокойными. В них больше не было паники и боли.
— Да, — напечатала она в ответ. — Обязательно. Едем.
Она поняла простую и жестокую истину. Иногда родственники – самые опасные люди в твоей жизни. Они знают все твои слабые места и не гнушаются бить по ним, прикрываясь священным понятием «семья». Жадность и желание управлять чужими жизнями ослепляют сильнее, чем любая ненависть. Галина Петровна не видела в своих действиях преступления – она видела «справедливость» и «заботу». Дмитрий не видел предательства – он видел «сложный выбор» и «попытку сохранить мир».
А она увидела правду. Правду о том, что никто не имеет права требовать от тебя твоего, того, что ты заработала или получила по праву наследования. Ни под каким предлогом. И что лучше остаться одной, но с чувством собственного достоинства и неприкосновенности своего личного пространства, чем жить в атмосфере вечного долга, упрёков и потенциального предательства.
Чайник зашипел, выключаясь. Алина налила кипяток в кружку, наблюдая, как заваривается чайный пакетик. Жизнь продолжалась. Не та, которую она планировала, не та, о которой мечтала, выходя замуж. Другая. Но своя. Полностью и безраздельно её. И в этой новой, тихой и предсказуемой жизни, не было места для тех, кто видел в ней не человека, а дверь, ведущую к заветным квадратным метрам. И это было не просто правильно. Это было единственно возможное решение.
