— С этого дня ты нищая, понимаешь? Нищая!
Виктор стоял у двери в новом костюме, от которого несло чужими духами, и смотрел на меня так, будто я была пылью на его ботинках.
— Забирай свои тряпки и проваливай. Мне не нужен балласт.
Я держала старую сумку, в которой лежали документы о разводе, зубная щётка и смена белья. Пятнадцать лет назад мы месили тесто вдвоём в съёмной однушке. Я придумывала рецепты, он искал поставщиков. Когда открылась первая пекарня «Сладкий Уют», я пекла ночами, а он продавал. Вместе.
А теперь я стою в прихожей его трёхэтажного дома и слушаю слово «балласт».
— Виктор, мы же можем…
— Ничего мы не можем. Дом мой, бизнес мой, деньги мои. Ты просто домохозяйка, которая пятнадцать лет сидела у меня на шее. Вали отсюда, пока я добрый.
Внизу у его машины стояла Лариса. Молодая, в коротком платье, с ухмылкой победительницы. Она смотрела на окно и набирала что-то в телефон. Наверняка хвасталась подругам.
Я молча вышла. Дверь захлопнулась так громко, что эхо ударило по всему подъезду.
Ночь провела на скамейке в старом сквере. Телефон разрядился, возвращаться к родителям не хотелось. Я сидела, кутаясь в куртку, и смотрела на размытые фонари. В голове билось одно: как он посмел?
К утру вспомнила. Пятнадцать лет назад, когда мы брали кредит на первые печи, мама сказала: «Ольга, если деньги на твоё имя, пусть хоть часть бизнеса будет твоей. Я не верю мужчинам, когда дело касается денег». Я тогда отмахнулась, но настояла — семь процентов в уставном капитале оформили на меня. Виктор пошутил: мол, формальность, но подписал.
Формальность.
Телефон включился от зарядки на автобусной остановке. Первым делом — звонок Елене Петровне. Она когда-то помогала оформлять документы на бизнес, видела все бумаги.
— Ольга? В семь утра?
— Он меня выставил. Назвал нищей и выставил.
— Идиот. Приезжай ко мне. И все документы с собой.
Елена Петровна жила в хрущёвке на окраине, но кабинет её был завален папками и кодексами. Она налила мне чай из термоса, достала печенье, посмотрела своими острыми карими глазами.
— Долю свою помнишь?
— Семь процентов. Но что толку? Он всё на себя…
— Ничего он не переписал, — Елена Петровна развернула передо мной устав компании. — Твоя доля как была, так и есть. Он просто забыл. Или думал, что ты забудешь.
Она начала объяснять: я имею право на дивиденды за все годы, на часть прибыли, на доступ к отчётам. И ещё — Елена Петровна сделала паузу — я могу инициировать проверку. Она знала, что Виктор выводил деньги мимо отчётов. Я сама видела конверты, эти «договорённости с поставщиками».
— Ты хочешь вернуть своё?
Я посмотрела на свои руки. На пальцах ещё оставались микротрещины от муки и теста.
— Я хочу, чтобы он понял. Что я не нищая.
Первое заседание Виктор проигнорировал. Думал, я сдамся. Но на второе пришёл бледный, с адвокатом, который нервно шуршал бумагами.
Когда судья зачитала требование о предоставлении финансовой отчётности, лицо Виктора стало серым.
Его адвокат говорил быстро, пытаясь доказать, что моя доля символическая, что я ничего не вложила.
— Ваша честь, — Елена Петровна встала и положила перед судьёй документы, — истица взяла кредит на своё имя. Разработала рецепты, которые используются до сих пор. И имеет законную долю в уставном капитале. Семь процентов — это не символ, это деньги.
Судья перелистывала страницы. Виктор молчал, только сжимал кулаки.
Когда назначили экспертизу, он поймал меня у выхода.
— Ты что творишь? Думаешь, я позволю разрушить моё дело?
— Наше, — я высвободила руку. — Наше дело. И я не разрушаю. Я забираю своё.
Он смотрел на меня так, будто впервые видел. Не жену. Кого-то другого.
— Оля, давай по-человечески. Я дам тебе денег, хорошую сумму. Снимешь квартиру, устроишься. Только отзови иск.
— Нет.
— Что нет?!
— Нет, Виктор. Ты назвал меня нищей. Пусть суд решит, кто из нас кто.
Я развернулась и ушла, не оглядываясь. Внутри дрожало всё, но шла я ровно.
Два месяца я жила в съёмной комнате и работала в соседской пекарне за копейки. Каждый вечер Елена Петровна присылала выдержки из проверки: серые зарплаты, фиктивные договоры, конверты. Виктор выводил прибыль годами.
Когда результаты поступили в суд, его адвокат попросил перерыв. Виктор выбежал в коридор и начал яростно набирать что-то в телефон. Лариса сидела в углу и грызла ногти.
Решение огласили через неделю. Судья зачитывала цифры долго, я почти не слышала — только проценты, сроки, компенсация. Большая компенсация.
Виктор побледнел так, что я подумала — сейчас ему станет плохо.
— Это невозможно. Я разорюсь.
Судья посмотрела на него поверх очков.
— Вы должны были думать об этом раньше, когда скрывали доходы от совладельца.
Деньги пришли через месяц. Я сидела в той же комнатушке, смотрела на цифры на экране и не верила. Это были не просто деньги. Это была моя жизнь, которую он пытался стереть.
Первым делом я сняла нормальную квартиру. Потом зарегистрировала своё дело: «Ольгина выпечка». Название простое, но моё. Взяла в аренду небольшое помещение, купила оборудование, наняла помощницу. Начала печь по своим рецептам — тем самым, с которых когда-то начинался его «Сладкий Уют».
Через полгода у меня уже была очередь. Люди приходили не за дешевизной, а за вкусом — настоящим, не конвейерным.
Виктор нашёл меня через год. Караулил у моей пекарни, стоял с цветами, постаревший и сутулый.
— Оля, я был не прав. Я всё понял. Давай начнём заново. Я уже сказал Ларисе…
— Ты ничего не понял, Виктор.
Я остановилась, но не подошла ближе.
— Ты понял, что проиграл. Это не то же самое.
— Я потерял половину точек! Проверки, штрафы, репутация… Ты же знаешь, как это было для меня важно!
— Для тебя, — я кивнула. — Да. Всегда только для тебя.
Он бросил цветы на асфальт.
— Тебе просто повезло. Нашлась юристка, подкопалась…
— Нет, Виктор. Мне пришлось встать с колен, когда ты думал, что я останусь лежать навсегда. И это не везение. Это твой урок.
Я развернулась и вошла в свою пекарню. Больше не оглядывалась.
Прошло ещё два года. Моё дело выросло — открылась вторая точка, потом третья. Не империя, но честное, живое. Я встаю в пять утра, замешиваю тесто своими руками, общаюсь с покупателями, записываю новые рецепты в старую тетрадь мамы.
Недавно слышала: «Сладкий Уют» закрыл ещё три филиала. После проверок и выплат Виктор еле удерживает то, что осталось. Он пытался вернуться к старым рецептам — моим — но покупатели чувствуют фальшь. Видимо, дело не только в пропорциях муки и дрожжей.
Иногда вспоминаю тот день в прихожей, когда он сказал: «С этого дня ты нищая». И думаю — он был прав. Тогда я действительно была нищей. Не деньгами, а духом. Я позволила ему решать, чего я стою.
Но больше не позволю.
Нищета — это не про счёт в банке. Это когда ты отдаёшь другому право называть тебя никем.
А я теперь знаю, кто я. И сколько стою.
