— У меня нехорошие новости, Тась, — Лёша вошёл на кухню и устало опустился на табурет, даже не сняв куртку. Он выглядел так, будто нёс на плечах неподъёмный груз.
Тася, вытиравшая тарелки, замерла. Она знала этот его тон — предвестник чего-то такого, что нельзя просто проигнорировать или отложить на завтра. Так он говорил, когда уволили его лучшего друга, или когда их старенькая машина окончательно сломалась посреди дороги.
— Что стряслось? С работой?
Лёша покачал головой и потёр переносицу.
— С мамой. Она упала. Сильно. Врач из травмпункта сказал — трещина в шейке бедра. Не перелом, слава богу, но… ходить она почти не может. Лежать, сидеть, и всё. На несколько месяцев. Одна она теперь не справится.
Сердце Таси тревожно ёкнуло. Она искренне посочувствовала Нине Петровне, своей свекрови, но следом за сочувствием пришла холодная, колючая тревога.
— Бедная… Ей сиделку нужно нанять, наверное? Или как-то помочь с продуктами, с уборкой?
Лёша поднял на неё тяжёлый взгляд. В его глазах плескалась такая смесь вины и мольбы, что Тася всё поняла ещё до того, как он произнёс следующие слова.
— Тась, сиделка — это огромные деньги. Да и кто пустит в дом чужого человека? Мама… мама просит, чтобы мы её к себе забрали. Хотя бы на время. Пока не станет лучше.
Воздух на их маленькой кухне будто сгустился. Тася медленно поставила тарелку на стол. Их «двушка» казалась ей раем после съёмной комнаты, где они ютились первые годы. Одна комната — их с Лёшей, вторая — крохотная, переделанная под детскую для шестилетнего Миши. Куда? Куда здесь ещё одного человека, тем более лежачего?
— Лёш, ты же понимаешь… куда? В нашу комнату? А мы с тобой где? На кухне на раскладушке? Миша в своей коморке еле помещается. Это же не на неделю.
— Я понимаю, — тихо сказал он. — Но что мне делать? Она моя мать. Она плачет в трубку, говорит, что боится одна оставаться.
Тася подошла к окну, обхватила себя руками. За стеклом начинался унылый ноябрьский вечер. Мысли лихорадочно метались в голове. Она представила себе Нину Петровну в их спальне. Постоянный запах лекарств, необходимость помогать с самыми деликатными вещами, отсутствие личного пространства. Их и так нечастые вечера с Лёшей, когда можно было просто поговорить или посмотреть фильм вдвоём, исчезнут совсем. А Миша? Ребёнку тоже нужно внимание.
— Твоя мать собралась жить у нас? А почему не поехать к Марине? У неё трёшка и места вагон, — не выдержала Тася, повернувшись к мужу. Голос её прозвучал резче, чем она хотела.
Лёша поморщился, будто от зубной боли.
— К Марине не вариант. Ты же знаешь.
— Нет, не знаю! — вспыхнула Тася. — Я знаю только, что у твоей сестры огромная квартира, муж и взрослый сын. У них есть лишняя комната. Почему весь удар должны принимать мы? Потому что мы ближе живём?
— Дело не в этом, — Лёша встал и подошёл к ней, взял за руки. Его ладони были холодными. — У них с мамой… сложные отношения. Марина не возьмёт её. Категорически.
— «Сложные отношения»? — Тася выдернула руки. — Это какие-то тайны мадридского двора? Что может быть сложнее, чем собственная мать, которая не может ходить? Лёша, позвони ей! Объясни ситуацию.
— Я звонил, — глухо ответил он. — Она сказала: «Даже не обсуждается». И повесила трубку.
Нину Петровну привезли через два дня. Лёша с её соседом, крепким мужчиной лет шестидесяти, занесли её на руках, бледную, с поджатыми от боли и недовольства губами. Она окинула их скромную прихожую таким взглядом, будто попала не в квартиру сына, а в ночлежку.
— Ну, здравствуйте, что ли, — проскрипела она, когда её усадили на диван в гостиной. — В тесноте, да не в обиде, как говорится.
Тася натянуто улыбнулась. Диван был раскладным, и теперь он стал постоянным лежбищем свекрови, превратив их единственное общее пространство в подобие больничной палаты. Лёша перетащил их с Тасей вещи в комнату Миши, где наспех бросили на пол матрас. Их спальня превратилась в лазарет.
Первые дни были самыми тяжёлыми. Нина Петровна постоянно требовала внимания. То ей нужно было подать воды, то поправить подушку, то принести судно. Она критиковала всё: суп был «пустой», котлеты — «жёсткие, зубы сломаешь», чай — «одна заварка, а не чай».
— Тасенька, ты бы хоть укропчику в суп положила, для аромата, — вещала она с дивана, когда Тася, прибежав с работы, пыталась быстро приготовить ужин. — В наше время хозяйки старались, чтобы стол был богатый.
Тася молча сжимала зубы и добавляла укроп. Она понимала — женщине больно, страшно, она беспомощна. Но с каждым днём это понимание истончалось, уступая место глухому раздражению. Нина Петровна, казалось, совершенно не замечала, что она не на курорте. Она вела себя так, будто все вокруг были обязаны предугадывать её желания.
Особенно доставалось Мише.
— Что ж ты ребёнка совсем запустила? — выговаривала свекровь Тасе. — Он у тебя бледный какой-то. Гулять с ним надо больше.
— Нина Петровна, я работаю. Гуляем по вечерам и на выходных, — терпеливо объясняла Тася.
— Работа… — вздыхала та. — Вечно у вас работа. А ребёнок растёт как трава в поле.
Лёша приходил домой поздно, вымотанный. Он видел напряжённую жену, слышал жалобы матери и старался быть буфером. Приносил Нине Петровне её любимые пирожные, садился рядом, слушал её бесконечные рассказы о болячках и соседях. Тасе он говорил: «Потерпи, родная. Ну потерпи ещё немного. Ей же плохо».
И Тася терпела. Терпела, когда свекровь громко включала телевизор с утра пораньше, мешая Мише собираться в школу. Терпела её непрошеные советы по поводу воспитания сына. Терпела постоянное ощущение чужого присутствия в каждом уголке своего дома.
Через три недели такой жизни Тася почувствовала, что находится на грани. Она похудела, под глазами залегли тени. Однажды вечером, уложив Мишу, она вышла на кухню, где Лёша пил чай в одиночестве.
— Я больше не могу, — тихо сказала она, садясь напротив. — Лёша, я просто больше не могу. Это не жизнь. Я хожу на цыпочках в собственном доме. Твоя мама делает всё, чтобы показать мне, какая я никчёмная хозяйка и мать.
— Тась, она старый человек, ей больно…
— Ей больно, а мне нет? — перебила она. — Я не железная. Почему Марина живёт своей жизнью, а мы должны нести этот крест? Что у них там произошло? Ты можешь мне объяснить по-человечески?
Лёша долго молчал, глядя в чашку.
— Я и сам не до конца знаю, — наконец признался он. — Это было давно, лет десять назад. Муж Марины, Слава, тогда потерял работу. У них были большие долги. Марина просила у мамы в долг крупную сумму. У мамы тогда были деньги от продажи бабушкиной квартиры в другом городе.
— И что, она не дала?
— Не дала. Сказала, что Слава — человек ненадёжный, прокутит эти деньги. Что они сами виноваты, надо было думать головой. Марина тогда страшно обиделась. Они выкарабкались сами, Слава нашёл новую работу, но с тех пор… они почти не общаются. Мама считает, что была права, а Марина не может ей этого простить.
Тася смотрела на мужа во все глаза. Картина начинала проясняться.
— То есть, когда твоей сестре нужна была помощь, мать ей отказала. А теперь, когда помощь понадобилась ей самой, она пришла к нам, потому что знает — ты не откажешь.
Лёша ничего не ответил, и это было красноречивее любых слов.
На следующий день Тася решилась на отчаянный шаг. Найдя в старой записной книжке мужа номер Марины, она вышла на лестничную клетку и набрала его.
— Слушаю, — раздался в трубке холодный, деловой голос.
— Марина, здравствуйте. Это Тася, жена Лёши.
В трубке повисла пауза.
— Да, Тася. Что-то случилось? С Лёшей всё в порядке?
— С Лёшей да. Я звоню по поводу Нины Петровны.
— А что с ней? — в голосе золовки не было ни капли тепла.
— Она у нас, — сказала Тася. — Уже почти месяц. Она упала, у неё проблемы с ногой, она не может себя обслуживать. Лёша сказал, что вы отказались её взять.
— И правильно сделал, что сказал, — отрезала Марина. — Я её не возьму.
— Но почему? — Тася старалась говорить как можно спокойнее. — Она же ваша мать. У вас условия гораздо лучше наших. Нам очень тяжело.
— Тяжело? — Марина усмехнулась. — А мне, по-твоему, было легко, когда я с маленьким ребёнком на руках осталась с долгами, а родная мать заявила мне, что мой муж бездельник и она не даст нам ни копейки, чтобы «не поощрять тунеядство»? Она тогда сделала свой выбор, Тася. Она выбрала свои принципы и деньги. А теперь пусть пожинает плоды.
— Но она же старый, больной человек!
— Когда она отказывала мне, она тоже была не девочка. Она прекрасно понимала, что делает. Она вычеркнула меня из своей жизни, когда мне было плохо. Почему я должна впускать её в свою, когда плохо стало ей? У неё есть любимый сын. Вот пусть он и заботится.
В голосе Марины звенел такой застарелый металл обиды, что Тася поняла: эту стену не пробить.
— Понятно, — тихо сказала она. — Спасибо, что объяснили.
— Не за что, — бросила Марина и повесила трубку.
Тася прислонилась к холодной стене подъезда. Чувство безысходности навалилось на неё с новой силой. Они в ловушке. Лёша не выгонит мать, Марина её не возьмёт. Значит, этот ад теперь навсегда?
Вернувшись в квартиру, она застала неприятную сцену. Нина Петровна, сидя на диване, выговаривала Мише:
— Вечно ты в этом своём телефоне! Глаза испортишь! Вот я в твоём возрасте книги читала, во дворе бегала. А ты что? Сиднем сидишь. Не мужик растёт, а кисель.
Миша сидел сжавшись, опустив голову. Увидев мать, он чуть не плача бросился к ней. Тася обняла сына и посмотрела на свекровь ледяным взглядом.
— Нина Петровна, я вас очень прошу, не надо воспитывать моего сына. Я как-нибудь сама с этим справлюсь.
— Да что ты! — фыркнула та. — Вижу я, как ты справляешься. Матери из тебя никакой. Только о себе и думаешь.
Это стало последней каплей.
— Да, — отчеканила Тася, чувствуя, как внутри неё обрывается последняя ниточка терпения. — Да, я думаю о себе. А ещё я думаю о своём сыне, которому некомфортно в собственном доме. И о своём муже, который разрывается между мной и вами.
Вечером, когда Лёша вернулся, Тася ждала его на кухне. Она была спокойна, как бывает спокоен человек, принявший окончательное решение.
— Лёша, садись. Нам нужно поговорить. Серьёзно.
Он сразу понял, что дело плохо.
— Твоя мама не будет больше жить с нами, — сказала Тася ровным голосом. — Я даю тебе неделю, чтобы решить этот вопрос.
— Тася, ты с ума сошла? Куда я её дену? На улицу?
— Нет. Не на улицу.
Она положила перед ним на стол ноутбук, на экране которого был открыт сайт. «Частный пансионат для пожилых людей «Золотая осень». Уютные комнаты, круглосуточный уход, медицинское наблюдение».
Лёша уставился на экран.
— Ты… ты предлагаешь сдать её в дом престарелых?
— Это не дом престарелых в советском понимании. Это хороший, платный пансионат. Там у неё будет уход, общение со сверстниками и профессиональная помощь. Это лучше, чем лежать в нашей гостиной и изводить всех вокруг.
— Тася, ты понимаешь, сколько это стоит? — прошептал он, увидев цены. — Мы не потянем.
— Потянем, — твёрдо сказала она. — Я всё посчитала. Если мы урежем все необязательные расходы, совсем все, нам хватит. И ещё. Половину этой суммы должна платить Марина.
— Она не будет, — устало махнул рукой Лёша.
— Будет, — отрезала Тася. — Ты позвонишь ей и скажешь: или она платит половину за пансионат для матери, или ты привозишь маму к ней под дверь и оставляешь. Потому что твоя семья — это я и Миша. И она рушится. И ты больше не можешь этим жертвовать. Ты должен сделать выбор, Лёша. Не между мной и мамой. А между разрушением и попыткой спасти то, что у нас есть.
Лёша долго смотрел на жену. Он видел перед собой не капризную, уставшую женщину, а воина, защищающего свою территорию. И он понял, что она не отступит. И что она, в общем-то, права. Этот узел нужно было рубить.
Разговор с Мариной был чудовищным. Она кричала в трубку, обвиняла их в жестокости, в том, что они хотят избавиться от матери. Лёша, собрав всю волю в кулак, методично повторял условия:
— Марина, я не могу позволить, чтобы моя жена и мой сын жили в этом кошмаре. Мой брак трещит по швам. Я не справляюсь. Либо мы решаем этот вопрос цивилизованно, вдвоём, либо я буду вынужден пойти на крайние меры. Выбирай.
В конце концов, после часа препирательств, Марина, скрипя зубами, согласилась. Перспектива получить под дверью беспомощную мать, которую она ненавидела, оказалась страшнее финансовых трат.
Самый тяжёлый разговор предстоял с Ниной Петровной. Лёша сел рядом с ней, взял её сухую, прохладную руку.
— Мам… Мы нашли для тебя очень хорошее место. Пансионат. Там врачи, процедуры… Тебя быстро поставят на ноги.
Нина Петровна сначала не поняла. А когда поняла, её лицо исказилось.
— В богадельню? — прошептала она. — Родной сын… мать… в богадельню?
— Мама, это не богадельня! Это хороший центр! Мы с Тасей не справляемся, пойми…
— Это она! — зашипела Нина Петровна, глядя в сторону кухни, где находилась Тася. — Это всё она тебя настроила! Избавиться от меня решила!
Она плакала, проклинала их, называла неблагодарными. Тася и Лёша молча выслушивали всё это. Они чувствовали себя палачами, но оба понимали, что другого выхода нет.
Через неделю за Ниной Петровной приехала специальная машина из пансионата. Она не смотрела ни на сына, ни на невестку. Её вынесли из квартиры, как и принесли — молчаливую, с окаменевшим лицом, полным обиды и презрения.
Когда за ней закрылась дверь, в квартире повисла оглушительная тишина. Тася подошла к Лёше и обняла его. Он стоял, как статуя, и смотрел на пустое место, где только что стояли носилки.
— Мы поступили правильно? — тихо спросил он.
— Мы спасли нашу семью, — так же тихо ответила Тася.
Они не стали счастливее в тот вечер. Осадок от произошедшего был горьким. Отношения с Ниной Петровной и Мариной были разрушены окончательно. Лёша ездил навещать мать раз в неделю, привозил ей продукты и лекарства. Она принимала их, но разговаривала с ним холодно, односложно, каждый раз давая понять, что не простила предательства. Марина исправно переводила деньги на карту, но ни разу не позвонила ни брату, ни матери.
Их с Лёшей жизнь постепенно входила в свою колею. Они снова могли спать в своей кровати, ужинать вдвоём и не вздрагивать от каждого звука из гостиной. Но что-то неуловимо изменилось. Будто из их отношений ушла какая-то лёгкость, какая-то беззаботная вера в то, что любовь всё преодолеет сама собой. Они выстояли, но заплатили за это высокую цену. Однажды вечером, глядя, как смеющийся Миша рассказывает отцу о своих школьных делах, Тася подумала, что, наверное, именно так и выглядит взрослая жизнь: череда непростых выборов, где нет единственно правильного ответа, а за каждое решение приходится платить. И хорошо, если рядом есть тот, кто готов платить вместе с тобой.
