— Ты что, совсем страх потеряла? — голос Андрея прорезал кухонное пространство, как удар. — Моя мать живет здесь, понятно тебе? Живет! И будет жить!
Таня стояла у плиты, не оборачиваясь. Руки сами собой сжимали половник — крепче, еще крепче, пока пластик не начал потрескивать. Борщ булькал в кастрюле, выплескивая багровые брызги на белую эмаль. Она смотрела на эти красные капли и думала: вот так же — по каплям, по брызгам — вытекает из нее все терпение.
— Слышишь меня вообще или как? — Андрей шагнул ближе, она чувствовала его дыхание на затылке.
— Слышу, — тихо ответила Таня. — Весь дом слышит.
— Вот именно! Закрой рот, клуша! Будешь с моей мамой холодильник делить, вылетишь вон из дома! — рявкнул он так, что она вздрогнула. Половник выскользнул из пальцев, со звоном упал на плитку.
Клуша. Это слово жгло сильнее, чем вчерашнее «дура», чем позавчерашнее «истеричка». Она медленно нагнулась, подняла половник. Пальцы дрожали, но не от страха — от ярости, которая копилась месяцами, с тех пор как свекровь Зинаида Петровна въехала в их двухкомнатную квартиру.
Это случилось в апреле. «На недельку, Танюш, ну что ты! Ремонт у нее, куда ей деваться?» — уговаривал тогда Андрей, целуя ее в макушку. Неделя растянулась на пять месяцев. Ремонт давно закончился, но Зинаида Петровна обживалась все уютнее: сначала переставила мебель в гостиной, потом начала учить Таню готовить («Борщ — это не суп, девочка, это искусство!»), а теперь вот и до холодильника добралась.
Сегодня утром все началось из-за творога.
Таня проснулась в шесть, как всегда. Собрала дочку Милану в школу, поджарила блинчики, заварила кофе. Открыла холодильник — а там пусто. То есть совсем. Ее творог, купленный вчера для Миланы, исчез. Вместо него на верхней полке красовался судочек с холодцом, от которого несло чесноком и лавровым листом так, что хоть окна открывай.
— Зинаида Петровна, — позвала она, стараясь говорить ровно. — Вы не видели творог? Детский, в синей упаковке?
Свекровь вышла из гостиной в застиранном халате, волосы уложены в тугие бигуди.
— А-а, этот? Я его Барсику отдала. Он у подъезда сидел, голодный такой, жалко стало.
— Барсику… коту… детский творог за двести рублей?
— Ну, мне же некогда было в магазин бегать! — Зинаида Петровна всплеснула руками. — А Барсик — он ведь тоже живое существо! Ты жадная какая-то, Татьяна. Эгоистка. Вот у меня Андрюша никогда…
Дальше Таня не слушала. Схватила сумку, выскочила из квартиры и помчалась в ближайший магазин. Опоздала на работу на полчаса, получила выговор от начальницы Людмилы Степановны. Весь день просидела над отчетами, голова раскалывалась, а в ушах звучало это гнусное: «Жадная… эгоистка…»
Вечером вернулась домой — опять холодильник перетасован. Ее курица, которую она мариновала для ужина, стояла теперь на нижней полке, залитая борщом. А на ее месте — трехлитровая банка с компотом.
— Я просто навела порядок, — заявила Зинаида Петровна. — А то у тебя тут все как попало стоит. Молодежь не умеет холодильником пользоваться.
И тут пришел Андрей.
Таня попыталась объяснить — спокойно, без истерик. Рассказала про творог, про курицу, про то, что не может каждый день искать свои продукты по всему холодильнику. А он… он назвал ее клушей.
— Знаешь что, — Таня выключила плиту, сняла фартук. — Я пойду прогуляюсь.
— Ужин кто доделывать будет? — Андрей смотрел на нее так, будто она предложила сжечь квартиру.
— Твоя мама. Она же мастер борща.
Хлопнула дверь — резко, от души. Таня сбежала по лестнице, не дожидаясь лифта. На улице пахло сентябрем и мокрой листвой. Она шла быстро, не разбирая дороги, пока не оказалась у автобусной остановки возле торгового центра «Меридиан». Здесь бывала меньше — раньше, в другой жизни, когда она с подругой Светкой могли просто так зайти, посмотреть витрины, выпить кофе…
Таня села на холодную скамейку, достала телефон. Десять пропущенных от Андрея. Ни одного извинения — только: «Где ты?», «Ты долго?», «Милана спрашивает».
Милана.
Девочке десять лет. Она видит все эти скандалы, слышит, как отец кричит, как бабушка командует. Таня вспомнила, как вчера дочка спросила: «Мам, а почему папа на тебя всегда злой?» И что она ответила? «Устал на работе, солнышко». Соврала. Струсила.
Рядом притормозил автобус — тридцать седьмой маршрут, до конечной. Таня вскочила и запрыгнула в последний момент, пока двери закрывались. Пусть. Пусть едет куда угодно, лишь бы не домой.
Салон почти пустой — бабулька с авоськой, парень в наушниках, женщина с ребенком. Таня прошла в конец, прижалась лбом к холодному стеклу. За окном мелькали серые дома, желтые вывески магазинов, редкие фонари.
«Клуша».
Она закрыла глаза. Когда это началось? Когда она из Танечки превратилась в клушу? Может, тогда, когда согласилась уйти с работы, которую любила, потому что Андрей сказал: «Нам нужно больше времени на семью»? Или когда перестала встречаться с друзьями, потому что «зачем тебе эти посиделки, ты же замужем»? Или вот сейчас — когда молча проглотила, что свекровь хозяйничает в ее доме, а муж это поощряет?
Автобус свернул к Набережной. Таня вышла. Воздух здесь был другой — речной, свежий, с примесью водорослей. Она пошла вдоль парапета, считая фонарные столбы. Восемь… двенадцать… семнадцать…
— Девушка, огоньку не найдется? — окликнул кто-то.
Таня обернулась. На скамейке сидел мужчина лет пятидесяти, в измятой куртке, с лицом уставшим, но добрым.
— Я не курю, — ответила она.
— И правильно. Вредная привычка. — Он усмехнулся. — Я вот бросить не могу. Жена ругается… ругалась. Она уже год как не со мной.
— Развелись?
— Умерла.
Таня замерла. Мужчина смотрел на воду, и в этом взгляде было столько тихой тоски, что у нее сжалось сердце.
— Простите, — пробормотала она.
— Да ничего. Я просто… иногда прихожу сюда. Мы тут гуляли раньше. Каждый вечер, если погода позволяла.
Он замолчал, и Таня вдруг поймала себя на мысли: вот человек потерял самое дорогое, а она… она бежит от холодильника. От творога и холодца. Абсурд же.
Нет. Не абсурд.
Она бежит не от продуктов. Она бежит от того, что ее перестали слышать. От того, что дом, который она строила, превратился в поле боя. От того, что муж защищает мать, а не жену.
— Спасибо, — сказала Таня мужчине.
— За что?
— Просто так.
Она развернулась и пошла обратно к остановке. Телефон разрывался — уже двадцать пропущенных. Теперь звонила и Милана. Таня взяла трубку.
— Мам, где ты? — голос дочери дрожал. — Папа говорит, что ты ушла и не вернешься…
— Вернусь, солнышко. Скоро. Я просто… немного погуляла.
— Мама, а можно я с тобой буду жить, когда ты уйдешь?
У Тани перехватило горло.
— Милана… я никуда не ухожу.
— Но папа сказал, что если ты будешь спорить с бабушкой…
Дальше Таня не услышала. В ушах звенело так, будто она стояла под колоколом. Значит, так. Значит, он уже и дочери внушает, что мать — временный жилец.
Автобус пришел через пять минут. Таня села у окна и всю дорогу смотрела в темноту, выстраивая план.
Когда она вошла в квартиру, было почти десять вечера. В коридоре пахло подгоревшим борщом и чем-то кислым. Андрей сидел на диване перед телевизором, даже не повернул головы. Милана выскочила из своей комнаты, бросилась обнимать.
— Мамочка! Я думала, ты не придешь!
— Глупости, — Таня крепко прижала дочку к себе. — Иди спать, завтра в школу рано.
— Но я еще не…
— Иди, солнце. Я скоро приду, почитаем.
Милана нехотя побрела в комнату. Таня прошла на кухню. Кастрюля с борщом стояла на плите — содержимое присохло ко дну черной коркой. Раковина полна грязной посуды. На столе — недоеденный холодец, хлебные крошки, чайные пятна.
— Хорошо поужинали? — спросила она, входя в комнату.
Андрей наконец посмотрел на нее. Лицо каменное, челюсть сжата.
— Где тебя носило?
— Гуляла. Думала.
— О чем думать-то? — он повысил голос. — Семья голодная сидит, ребенок ревет, а ты гуляешь!
— Семья, — Таня присела на край кресла, — это когда люди друг друга уважают. А не когда один орет, другая командует, а третью называют клушей.
— Началось… — Андрей потер переносицу. — Слушай, мать старая, ей тяжело. Побудь человеком.
— Я и есть человек. Поэтому и хочу, чтобы меня слышали.
— Да что ты хочешь-то? Чтоб я мать на улицу выгнал?
— Я хочу, чтоб у меня в холодильнике были мои продукты. Чтобы мой ребенок не ел корм для кота. Чтобы ты… — голос дрогнул, но она справилась, — чтобы ты хоть раз встал на мою сторону.
Андрей молчал. По телевизору шла реклама стирального порошка — счастливая семья, белоснежное белье, улыбки.
— Она скоро съедет, — пробормотал он наконец. — Потерпи еще немного.
— Сколько раз ты это говорил? Пять? Десять?
Ответа не последовало. Таня встала и ушла укладывать Милану.
Утром она проснулась с четким планом. Оделась, напоила дочь чаем, собрала в школу. Андрей уже ушел на работу — он работал на заводе, смена начиналась в семь. Зинаида Петровна еще спала.
Таня достала телефон, нашла номер сестры — Кристины. Они не виделись месяца три, разговаривали редко. После свадьбы Андрей как-то охладел к родственникам Тани, постоянно находил причины, чтобы не ехать к ее семье на праздники.
— Кристи? Привет, это я.
— Танька! — голос сестры был сонным, но радостным. — Что случилось? Ты так рано звонишь.
— Можно к тебе заехать? Сегодня, после работы?
— Конечно. А что… все нормально?
— Поговорим при встрече.
Таня положила трубку и посмотрела на часы. До работы оставалось сорок минут. Она быстро убрала на кухне, написала записку («В холодильнике на верхней полке — МОИ продукты. НЕ ТРОГАТЬ. Т.»), приклеила ее скотчем к дверце и вышла из дома.
Рабочий день тянулся мучительно. Людмила Степановна, начальница отдела, ходила между столами с каменным лицом, проверяя отчеты. Таня работала бухгалтером в строительной компании — работа нудная, но стабильная.
— Гаврилова, — окликнула Людмила Степановна, — зайдите ко мне после обеда.
Сердце ухнуло вниз. Таня кивнула, стараясь не показывать волнения. Неужели из-за вчерашнего опоздания? Она не могла потерять работу сейчас. Не сейчас, когда все и так трещит по швам.
В два часа она постучала в кабинет начальницы. Людмила Степановна сидела за массивным столом, перед ней лежала папка с документами.
— Присаживайтесь, Татьяна Викторовна.
Таня села, сжав руки на коленях.
— Я хотела поговорить о вашей работе, — начала Людмила Степановна, и Таня приготовилась к худшему. — Вы хороший специалист. Аккуратная, внимательная. Но последнее время… вы какая-то не такая. Рассеянная. Вчера опоздали, позавчера ошибку в отчете допустили. Что происходит?
— Простите, — Таня опустила глаза. — У меня дома… сложная ситуация.
— Семья?
— Да.
Людмила Степановна откинулась на спинку кресла. Она была женщиной лет шестидесяти, с короткой седой стрижкой и проницательными карими глазами.
— Послушайте, Татьяна. Я не лезу в личную жизнь сотрудников. Но видела я всякое за свою жизнь. — Она помолчала. — Если вам нужна помощь… юридическая, например… у меня есть знакомая. Адвокат. Хороший адвокат. Вот визитка.
Таня взяла карточку. «Елизавета Борисовна Крылова. Семейное право. Бракоразводные процессы».
— Спасибо, — выдавила она. — Но я не думаю, что до этого дойдет.
— Думала и я когда-то, — усмехнулась Людмила Степановна. — А потом двадцать лет прожила с тираном, пока не решилась. Поздно спохватилась. Вы не тяните, если что. Жизнь одна.
Таня вышла из кабинета с визиткой в кармане и странным чувством в груди. Значит, так заметно? Значит, даже посторонние видят, что с ней что-то не так?
В шесть вечера она села в маршрутку до Кристины. Сестра жила на окраине, в новом районе — длинные дома, детские площадки, молодые деревца. Квартира маленькая, однушка, но уютная. Кристина открыла дверь в домашних штанах и растянутой футболке, из кухни пахло выпечкой.
— Заходи скорей! Я пирог испекла, с вишней, помнишь, как мама делала?
Они сели на кухне. Кристина налила чай, отрезала огромные куски пирога. Таня смотрела на сестру — та была младше на четыре года, но выглядела счастливее. Не замужем, детей нет, работает дизайнером на фрилансе. Свободная.
— Рассказывай, — Кристина подперла подбородок рукой. — Что у тебя стряслось?
И Таня рассказала. Про свекровь, про холодильник, про творог и Барсика, про то, как Андрей назвал ее клушей. Говорила долго, сбивчиво, и под конец почувствовала, что слезы сами текут по щекам.
— Танька, — Кристина взяла ее за руку, — а ты его любишь? Вот сейчас, в эту секунду, любишь?
Таня открыла рот… и не нашла ответа.
— Не знаю, — прошептала она наконец. — Раньше любила. А теперь… я устала. Я просто очень устала.
— Тогда зачем ты с ним?
— Милана. Семья. Я же не могу просто так взять и…
— Можешь, — жестко сказала Кристина. — Можешь. И знаешь что? Оставайся у меня. На диване переночуешь. Утром позвонишь ему, скажешь, что задержалась. Побудь хоть день не в той атмосфере. Отдохни.
Таня хотела возразить, но вдруг поняла, что хочет остаться. Хочет хоть одну ночь поспать спокойно, не слыша храп свекрови за стенкой, не вздрагивая от каждого шороха.
— Хорошо, — кивнула она. — Останусь.
Телефон завибрировал — Андрей. Таня сбросила вызов и написала коротко: «Ночую у сестры. Завтра поговорим». Ответ пришел мгновенно: «Ты офонарела совсем?» Потом еще: «Приезжай немедленно!» И еще: «Милана плачет!»
Таня выключила звук и положила телефон экраном вниз.
— Правильно, — одобрила Кристина. — А теперь пойдем в душ, переоденешься, я тебе свои вещи дам. И спать. Выглядишь ты, как будто месяц не спала.
Таня послушно пошла в ванную. Горячая вода смывала не только усталость — она смывала страх, злость, обиду. Таня стояла под душем и плакала, беззвучно, долго, пока не кончилась горячая вода.
Ночью спалось плохо. Диван был неудобный, в комнате странно пахло краской — Кристина недавно сделала ремонт. Но главное — мысли не давали покоя. Что теперь? Вернуться и продолжать жить, как раньше? Или…
Утром Таня проснулась от запаха кофе. Кристина уже сидела на кухне с ноутбуком.
— Доброе, — она налила Тане кружку. — Слушай, я тут подумала. Помнишь Степана? Мой бывший одноклассник, риелтор?
— Ну…
— Я ему написала вчера. У него есть вариант — комната в коммуналке. Недорого. Можно с ребенком. Если что, подумай. Просто как запасной аэродром.
Таня обхватила кружку руками. Комната в коммуналке. Съемное жилье. Новая жизнь. Это казалось нереальным — как будто Кристина предлагала ей улететь на Марс.
— Я… мне надо подумать.
— Думай. Но не слишком долго. А то передумаешь.
В девять утра Таня поехала на работу. По дороге позвонила Милане — та сняла трубку не сразу.
— Мам, — голос тихий, испуганный, — папа очень злой. И бабушка говорит, что ты нас бросила.
— Милашка, я никого не бросала. Я просто у тети Кристи переночевала. Вечером увидимся, хорошо?
— Хорошо, — неуверенно протянула дочь и положила трубку.
На работе Таня весь день ходила как в тумане. Цифры в отчетах плыли перед глазами, коллеги что-то говорили, но она не слышала. В голове крутилось одно: что делать?
В обед она достала визитку Елизаветы Борисовны. Покрутила в руках. Набрала номер — положила трубку. Набрала снова.
— Алло? — голос женский, уверенный.
— Здравствуйте… Меня зовут Татьяна Гаврилова. Мне дала вашу визитку Людмила Степановна. Я бы хотела… проконсультироваться.
— Понятно. Можете подъехать сегодня в шесть? Адрес отправлю в сообщении.
Таня согласилась, даже не подумав.
Офис адвоката находился в центре, в старом доме с высокими потолками. Елизавета Борисовна оказалась женщиной лет пятидесяти пяти, в строгом костюме, с внимательным взглядом.
— Рассказывайте, — она открыла блокнот.
Таня рассказала. Коротко, без лишних эмоций. Елизавета Борисовна слушала, делала пометки.
— Скажите, у вас есть общая собственность? Квартира на кого оформлена?
— На Андрея. Он ее покупал до свадьбы.
— Понятно. Значит, в случае развода вы можете претендовать только на имущество, приобретенное в браке. Ребенок остается с вами, это не вопрос. Алименты — стандартная четверть от дохода бывшего супруга. Вопросы есть?
— А если… если я просто хочу, чтобы его мать съехала? Без развода?
Елизавета Борисовна усмехнулась.
— Это, дорогая моя, решается не в суде. Это решается между вами. Но судя по тому, что вы мне рассказали, ваш супруг вряд ли пойдет вам навстречу. Так что думайте сами. Либо терпите, либо уходите. Третьего не дано.
Таня вышла из офиса с тяжелым сердцем. Либо терпи, либо уходи. Все просто. И все так сложно.
Домой она вернулась в восемь вечера. Поднялась на свой этаж, вставила ключ в замок — дверь не открылась. Таня попробовала еще раз. И еще. Ничего.
— Андрей! — постучала она. — Открой!
Дверь распахнулась. Андрей стоял на пороге, лицо красное, глаза злые.
— Нагулялась?
— Открой дверь, мне надо войти.
— А вот не надо. — Он скрестил руки на груди. — Раз тебе у сестры так хорошо, вали туда совсем.
— Ты что, замок поменял?
— Поменял. И правильно сделал. Чтоб ты знала свое место.
Таня отшатнулась, как от пощечины. Из глубины квартиры выглянула Зинаида Петровна, довольная, в новом халате.
— Андрюша правильно сделал, — заявила она. — Нечего по чужим домам шляться. Порядочная женщина должна с семьей быть.
— Милана где? — Таня старалась говорить ровно, но голос предательски дрожал.
— Спит, — буркнул Андрей. — Не волнуйся, с ребенком все нормально. Без тебя обойдемся.
Дверь захлопнулась. Таня стояла на лестничной площадке, не веря в происходящее. Он… он закрыл перед ней дверь. Запер ее в собственном доме.
Она достала телефон дрожащими руками, набрала номер Кристины.
— Кристи… он меня выгнал. Замок поменял.
— Что?! — сестра взорвалась на том конце провода. — Этот… Сейчас же вызывай полицию!
— Нет, — Таня вдруг успокоилась. Странное спокойствие — холодное, ясное. — Не надо. Я приеду к тебе. Прямо сейчас.
Она спустилась по лестнице, вышла на улицу. Ночь была теплая, звездная. Таня села на скамейку у подъезда, посмотрела на освещенные окна своей квартиры на четвертом этаже. Там ее дочь. Там ее вещи. Там ее жизнь… нет. Не жизнь. Клетка.
Она открыла телефон, нашла сообщение от Степана — риелтора. Набрала ответ: «Комната еще свободна? Я беру».
Отправила.
Потом написала Людмиле Степановне: «Спасибо вам. За визитку. За все».
И последнее сообщение — Андрею: «Завтра приду за Миланой и вещами. С полицией, если потребуется. Живи со своей мамой. Вам там точно просторнее будет».
Села в такси и уехала.
В машине Таня смотрела в окно на ночной город — мерцающие огни, пустынные проспекты, редкие прохожие. И вдруг подумала: странно. Сейчас должно быть страшно, больно, отчаянно. А ей… легко. Впервые за много месяцев — легко. Будто с плеч сняли мешок с камнями.
— Девушка, приехали, — окликнул таксист.
Таня вышла, посмотрела на дом Кристины. Окна светились теплым желтым светом. Сестра уже стояла у подъезда, в куртке, с двумя кружками дымящегося чая.
— Ну что, — улыбнулась она, — добро пожаловать в новую жизнь, клуша.
И Таня впервые за этот кошмарный день засмеялась. Громко, до слез, до икоты. Потому что поняла: клуша — это та, которая сидит в курятнике и боится вылететь. А она вылетела. И теперь — свободна.
