— Хватит делать из себя жертву, Анна! Ты прекрасно поняла, что я имел в виду! — его голос, резкий и неузнаваемый, резанул слух, заставляя сжиматься сердце.
Она сидела напротив, вцепившись пальцами в край стола, чувствуя, как по спине бегут мурашки от стыда и злости. Кафе было слишком светлым, слишком публичным местом для этого разговора.
— Я поняла только одно, — её собственный голос прозвучал тихо, но чётко, словно лезвие. — Что я для тебя — прислуга, которой ещё и платить не надо. Услужливая дура, сидящая у тебя на шее.
Игорь откинулся на спинку стула, его лицо исказила гримаса раздражения. Он провёл рукой по волосам, взъерошивая их.
— Не надо передёргивать! Я сказал, что вкалываю как лошадь, а ты… Ты просто существуешь в этой квартире! Ты даже не представляешь, каково это — тащить на себе всё!
— Не представляю? — Анна фыркнула, в её глазах вспыхнули колкие искры. — Давай я тебе напомню, каково это. Проснуться в семь, пока ты ещё храпишь, чтобы затолкать в тебя завтрак. Потом — бежать в поликлинику, отстаивать очередь к терапевту для твоей мамы, потому что ты «слишком занят на работе». Потом — магазин, где я, как боец спецназа, штурмую полки, чтобы успеть по акциям, экономя твои кровные. Потом — дом, уборка, стирка, глажка твоих двадцати пяти рубашек, потому что ты, блять, не можешь два дня подряд одну и ту же надеть! А потом ты приходишь, с порога требуешь ужин, смотришь в телефон и орёшь, что я «ничего не делаю»! Это твоё «просто существую»?
Она выпалила это на одном дыхании, грудь высоко вздымалась. Игорь смотрел на неё, слегка оторопев. Он не ожидал такого напора. Обычно она замыкалась в себе, уходила в молчание.
— Я… Я не это имел в виду, — пробормотал он, отводя взгляд в сторону, к окну, за которым сновал мокрый от дождя ноябрьский город. — У меня был ужасный день. Месяц. Год, в конце концов!
— А у меня что, пикник каждый день? — голос Анны снова стал тихим и ядовитым. — Ты думаешь, моё существование — это сплошной праздник? Сижу я, блин, в четырёх стенах, как в золотой клетке, без своих денег, без возможности купить себе просто так, без отчёта, новую помаду или чашку кофе с подругой, потому что я тут же начинаю высчитывать, сколько это в процентах от твоей зарплаты. Я чувствую себя нищей родственницей, Игорь. И самое мерзкое, что ты эту нищету мне постоянно припоминаешь.
— Я тебе ничего не припоминаю! — вспылил он снова, но в его тоне уже слышалась неуверенность. — Я обеспечиваю тебя всем! Квартира, еда, одежда! Тебе хоть раз в чём-то отказывали?
— В чём-то материальном — нет, — Анна медленно покачала головой, и в её глазах стояла такая ледяная тоска, что ему стало не по себе. — А в уважении? В простом человеческом «спасибо»? В понимании, что твой дом — это не офис, а я — не твой бесплатный секретарь, швея, кухарка и сиделка в одном флаконе? Мне отказывают в этом каждый день. По мелочам. Ты заходишь и бросаешь портфель прямо у двери, хотя до вешалки два шага. Ты оставляешь носки в гостиной. Ты смотришь телевизор, когда я мою пол, и даже ногу не поднимешь. Ты не замечаешь, что я покрасила волосы. Ты не помнишь, что я терпеть не могу грибы, которые ты так любишь. Ты живёшь в своём мире, а я — всего лишь часть интерьера, которая должна быть удобной и немой.
Игорь слушал, и его лицо постепенно теряло краску. Он впервые слышал это всё в такой сконцентрированной, отполированной до блеска форме. Он всегда думал, что они ссорятся из-за ерунды, из-за его усталости, из-за её обидчивости. А оказалось, что под тонким льдом её молчания копилась целая лава претензий.
— Хорошо, — он сглотнул, пытаясь взять себя в руки. — Допустим, я чёрствый эгоист. Допустим. Но что ты предлагаешь? Я не могу взять и перестать работать. Эти счета сами себя не оплатят.
— Я предлагаю тебе начать меня видеть, — резко сказала Анна. — Видеть не как предмет обстановки, а как человека, который живёт с тобой в одной квартире и вкладывает в твой быт своё время, свои силы и свою, прости господи, жизнь! А во-вторых, я выхожу на работу.
Это прозвучало как выстрел. Игорь моргнул.
— На какую работу? У тебя же нет…
— Опыта? Карьеры? — она закончила за него. — Есть. До того как мы поженились, я работала. И найду сейчас. Мне всё равно, кем — хоть официанткой, хоть курьером. Мне нужны мои деньги. Чтобы я могла тратить их, не отчитываясь. Чтобы у меня было право встать и уйти, если здесь снова станет невыносимо. Чтобы у меня была подушка. Подушка безопасности от тебя, Игорь.
От этих слов его будто ударили током. «Подушка безопасности от тебя». Он смотрел на её напряжённое, бледное лицо, на сжатые кулаки, и понимал — она не блефует. Она продумала это. Эти три дня у мамы она не рыдала в подушку, она составляла план побега.
— То есть всё? — его голос сорвался. — Шесть лет брака, и всё к чёрту? Из-за одной ссоры?
— Это не одна ссора! — она почти крикнула, но тут же опустила голос, заметив, что официантка с любопытством смотрит в их сторону. — Это последняя капля, Игорь! Ты помнишь, как в прошлом году, перед самым Новым годом, я три дня вышивала тебе тот свитер? А ты, надев его, сказал: «Нормально, но в магазине бы купил и получше»? Помнишь? Я помню. Я помню, как ты в прошлом марте при друзьях пошутил, что моё главное достижение — это идеально отутюженные рубашки. Я помню, как ты в октябре, когда у тебя были проблемы на работе, обвинил меня в том, что я «сижу на диване и смотрю сериалы», хотя я только что закончила разбирать завал на балконе, который ты обещал разобрать всё лето! Ты поливаешь меня этим ядом по капле, Игорь. А потом удивляешься, почему я стала такой кислой и неласковой. Может, потому что из меня уже всю душу вытравливают?
Он сидел, опустив голову, и молчал. Слова жены падали на него как тяжёлые камни, и с каждым новым ему становилось всё труднее дышать. Он никогда не думал, что его слова и поступки имеют такой вес. Для него это было просто — выплеснуть раздражение, скинуть накопившуюся усталость. Он был как тот мужик, который пилит сук, на котором сидит, и злится, что сук трещит.
— Я… я не знал, — глухо произнёс он. — Я не думал, что ты всё это запоминаешь.
— А надо было выбить тебе на лбу? — в её голосе снова появилась усталая горечь. — Ты взрослый человек. Ты должен был догадываться.
— Да, должен, — неожиданно для себя согласился он. Он поднял на неё глаза, и в них читалась растерянность, почти детская. — Я записался к психологу.
Анна скептически подняла бровь.
— Очередное «я исправлюсь»? На неделю? Пока я не вернусь?
— Нет. Уже сходил на первую сессию. Вчера. — Он потянулся к телефону, чтобы показать чек об оплате, но она отвернулась. — Мне… было неприятно. Стыдно. Она, психолог, задавала вопросы, а я сидел и понимал, что веду себя как последний эгоист. Я использую тебя, Анна. Как службу сервиса. И это правда.
Признание было настолько неожиданным и прямым, что Анна на секунду потеряла дар речи. Она ждала оправданий, новых обвинений, манипуляций. Но не этого.
— И что ты будешь с этой правдой делать? — спросила она, всё ещё не доверяя.
— Не знаю, — честно ответил Игорь. — Мне сказали, что для начала нужно это признать. Принять. А потом… потом учиться быть партнёром. А не начальником и подчинённым. Я не прошу тебя вернуться прямо сейчас. Я прошу… дать мне время. Шанс. Не для нас. Для меня. Чтобы я мог исправиться. Стать нормальным. А там… посмотрим.
Он говорил тихо, без пафоса, глядя куда-то мимо неё, на стеллаж с сиропами для кофе. И впервые за этот тягостный разговор Анна почувствовала, что он говорит искренне. Не для того, чтобы её вернуть, а потому что ему действительно больно и стыдно.
— Мне тоже нужно время, — сказала она, отводя взгляд. — Чтобы понять, хочу ли я вообще возвращаться. Чтобы отдышаться. Ты представить не можешь, каково это — три дня жить, не оглядываясь на твоё настроение. Не гадать, в каком ты придёшь состоянии. Не подстраиваться. Я спала, когда хотела. Ела, что хотела. Смотрела свои дурацкие сериалы, не оправдываясь. Это была не свобода, Игорь. Это было облегчение.
Её слова ранили его сильнее любого крика. Он видел, как она говорит — плечи расправлены, взгляд прямой. Она не пыталась его уколоть, она просто констатировала факт. Её жизнь без него была… лучше.
— Я понимаю, — прошептал он. — Я всё испортил.
— Да, — холодно согласилась она. — Испортил.
Она встала, накидывая на плечи шерстяной палантин. Ноябрьский ветер за окном усиливался, срывая с голых веток последние жёлтые листья.
— Я подумаю, Игорь. И дам тебе ответ. Но не жди. И не дави. Пришлёшь хоть одно манипулятивное сообщение вроде «я умираю без тебя» — всё, конец. Навсегда.
— Я не буду, — он тоже поднялся. — Обещаю.
Она кивнула и, не прощаясь, пошла к выходу. Он смотрел ей вслед, на её прямая спину, на уверенную походку, и впервые за долгое время увидел не свою уставшую, задерганную жену, а незнакомую, сильную женщину. И его охватил дикий, животный страх. Страх, что он опоздал. Что та дверь, в которую она только что вышла, захлопнется для него навсегда.
Прошло десять дней. Десять дней тоскливого молчания в пустой трёхкомнатной клетке, где отовсюду на него смотрели следы её присутствия: забытая заколка на тумбочке, её любимый чай в шкафу, пятно от её лака для ногтей на ванной. Он ходил на работу, выполнял рекомендации психолога, вёл дневник чувств и пытался вести хозяйство. Однажды он потратил три часа на глажку одной своей рубашки и в итоге прожёг её. В другой раз забыл оплатить интернет, и его отключили. Он открыл холодильник и увидел, что продукты, которые он купил в надежде, что она вернётся, начинают портиться. Мир, который он считал простым и управляемым, рассыпался на глазах, показывая всю его несостоятельность.
Он не писал ей. Только раз в день отправлял короткое сообщение: «День прошёл более-менее. Сеанс был тяжёлым. Научился варить гречу. Не сгорела». Она не отвечала. И он смирялся с этим, учась принимать её молчание как данность.
На одиннадцатый день раздался звонок. Его мать.
— Игорь, что ты там, совсем Аню профукал? — голос у неё был сердитый, деловой.
— Мам, не сейчас…
— Сейчас и есть! Она мне вчера звонила. Спрашивала, не нужна ли мне помощь с документами в больницу. Голос у неё такой… другой. Твёрдый. Я аж вздрогнула. Что ты с девчонкой сделал, а? Довёл?
— Я… — он не знал, что сказать.
— Слушай меня, сынок, и запоминай. Аня — золото. Не зазнайка, не стерва, руки золотые, душа добрая. Таких сейчас днём с огнём. А ты, я смотрю, решил, что тебе королева небесная нужна? Так знай, королевы на таких неумех, как ты, и смотреть не станут. Очухайся! Она тебе не мать, чтобы за тобой убирать и терпеть твои истерики. Она — жена. Партнёр. Или ты научишься её ценить, или ты её потеряешь. Навсегда. И я её прекрасно понимаю.
Он слушал и молчал. Слова матери, человека старой закалки, никогда не лезшего в их отношения, добили его окончательно. Он был неправ. Абсолютно и полностью.
В тот же вечер он получил от неё смс. Короткое, без эмоций.
«Завтра в шесть вечера буду забирать свои вещи. Часть. Будь дома».
Он прочитал и понял — это приговор. Она не возвращается. Она забирает оставшееся. Сердце упало куда-то в пятки. Весь следующий день он провёл в лихорадочной активности: убрал всю квартиру, выбросил хлам с балкона, вымыл полы, протёр пыль. Это было похоже на отчаянную попытку отстроить дом перед цунами, которое всё равно всё сметёт.
Ровно в шесть раздался звонок. Он открыл. На пороге стояла она. В тёмном пальто, волосы убраны в строгий пучок, в руках — пустая сумка-тележка. Она пахла холодным ноябрьским воздухом и дорогими духами, которые он не узнавал.
— Можно? — спросила она, не глядя ему в глаза.
— Да, конечно.
Она прошла в спальню и начала не спеша складывать вещи в шкафу. Он стоял в дверях, не зная, что делать с руками.
— Как ты? — глупо спросил он.
— Устраиваюсь, — коротко ответила она, не оборачиваясь. — Нашла работу. В офисе, секретарём. Зарплата маленькая, но мне хватает. Снимаю комнату у подруги.
— Это… это хорошо.
— Да. Очень.
Он смотрел, как её руки, быстрые и точные, выбирают из общей кучи её кофты, платья, и понимал, что она отсекает его от своей жизни. Аккуратно и безжалостно.
— Анна, — его голос дрогнул. — Я всё понял. Я действительно был мудаком. Эгоистичным, слепым… Я не оправдываюсь. Я просто хочу, чтобы ты знала… Мне жаль. Очень.
Она остановилась, на мгновение замерла, потом медленно обернулась. В её глазах не было ни злости, ни ненависти. Была усталость.
— Знаешь, что я поняла за эти дни, Игорь? Что я не хочу быть твоей женой на таких условиях. Быть вечной служанкой, которая ещё и должна быть благодарна за крышу над головой. Я хочу партнёрства. Или ничего.
— Я готов быть партнёром! — выдохнул он. — Я учусь. Я…
— Покажи, — перебила она. — Не на словах. Слова я уже слышала. Покажи делом. Год. Два. Стань другим человеком. А потом… потом, может быть, мы и встретимся как новые люди. А может, и нет.
Она захлопнула сумку и выкатила её в коридор. Потом вернулась и прошла на кухню, чтобы забрать свои кружки.
— Анна, — он пошёл за ней. — Я не знаю, как жить без тебя.
— Научишься, — безжалостно бросила она, ставя кружки в коробку. — Как научилась я.
Она осмотрела кухню, потом взгляд её упал на него.
— Ты помнишь, в какой поликлинике у твоей мамы карта? Где лежат документы на квартиру? Когда нужно платить за капремонт?
Он растерянно замолчал, лихорадочно пытаясь вспомнить.
— Вот видишь, — горько усмехнулась она. — А я помню. Всё. Я ухожу, Игорь. Не звони. Не пиши. Если захочешь доказать, что ты изменился — живи. Просто живи сам. Без меня.
Она подошла к двери, надела ботинки. Потом обернулась в последний раз.
— И почисти, кстати, слив в раковине. Он уже месяц засоряется. Ты обещал.
И вышла. Дверь закрылась с тихим щелчком. Он стоял посреди прихожей, в чистой, вымытой им самим квартире, и слушал, как затихает звук колёс её тележки в лифте. Потом его взгляд упал на раковину. На засоренный слив, который он так и не починил.
Он остался один. Наедине с последствиями своего эгоизма. И в гробовой тишине ноябрьского вечера до него наконец начало доходить, что одних «прости» и обещаний недостаточно. Что путь назад завален обломками его же высокомерия. И что единственный шанс — если он сможет не говорить, а делать. Долго, мучительно и без всякой гарантии, что его дождутся.
Он подошёл к раковине, взял вантуз. Это было мелко, глупо и ничтожно. Но это было начало. Первое, пусть и крошечное, доказательство самому себе, что он способен на что-то большее, чем просто требовать.
