С самого утра все летело к чертям, и я понимала это лучше всех.
Не потому, что чувствовала себя плохо, — нет.
А потому что за одну ночь моя жизнь треснула, как плохо запаянная труба, и теперь из этой трещины сочился обжигающий холод.
— Ты собираешься? — спросила Лера, моя двоюродная сестра, когда я в который раз прошлась по комнате вдоль окна. — Соня, ну честно, что с тобой происходит? У тебя через два часа помолвка, все уже в ресторане…
— Я никуда не пойду, — сказала я тихо, но так, что самой стало страшно.
Лера замерла.
— Ты… шутишь?
— Нет.
И вот тогда меня будто прорвало. Я почти отбросила телефон, на экране которого светились бесконечные уведомления — сообщения от Максима, его сестры, его коллег, даже его тренера по боксу.
Все ждали, что я появлюсь. Что буду сиять и улыбаться. Что встану рядом с Максом под камерами, приму кольцо, скажу всем спасибо за поздравления, а вечером — поеду к его матери, где нас ждал «небольшой семейный ужин».
Только я уже знала то, что знала. И после вчерашнего не могла ни улыбаться, ни притворяться.
Лера села напротив, схватив меня за руки.
— Соня. Пожалуйста. Объясни.
Я глубоко вдохнула. За окном февральский Питер тонул в мокрой изморози — тяжелые, промозглые сумерки сливались с низким небом, дворы таяли под мерзкой жижей. Все было такое же вязкое и неприятное, как те слова, что я услышала вчера.
— Я ехала к ним домой, — начала я. — Хотела оставить подарок его маме. Она всегда переживает, боится, что я её «игнорирую». Решила сделать жест. Позвонила — никто не открыл. А дверь… была не заперта.
Я снова увидела этот момент: тусклый свет в коридоре, мои шаги по скрипучему паркету, и голоса из кухни.
— Ты уверена? — Лера нахмурилась. — Ты зашла? Вот так просто?
— Да. И услышала всё.
Я стояла в прихожей, застывшая как идиотка. Слышала, как Марина Геннадьевна — мать Максима — говорит:
— Ты должен поторопиться. Пока Соня ничего не знает, пока верит. Квартира её отца — это же отличный старт. Ты сам просил помощи. Или ты забыл?
— Мам, я не хочу обсуждать это таким тоном, — буркнул Максим.
— Нечего тут обсуждать, — ответила она жестко. — Девочка хорошая, спокойная. У неё сейчас тяжелая фаза: отца нет, родственников почти нет… Кто ей поможет? Ты — вот кто. Ты и должен занять место рядом. А потом всё пойдет как положено.
Потом была пауза. Слишком долгая, чтобы не понимать — обсуждают не чувства, не семью, а имущество.
— Она мне нравится, — сказал Максим. — Я к ней… хорошо отношусь.
— Хорошо относишься? — хмыкнула Марина Геннадьевна. — Ей двадцать семь. Через год у тебя появится законное право участвовать в распоряжении её квартирой. Ты же знаешь, в каком она состоянии — деньги в неё нужно вкладывать. Ты говорил, что хочешь свой бизнес. Глупо отказываться от нормального старта. Не будь ребенком.
И его ответ стал для меня точкой невозврата:
— Да я понимаю. Всё же не просто так…
«Всё же не просто так».
Вот она была, правда. Горькая, неприятная.
Потом они еще долго обсуждали детали, суммы, планы. Я не дослушала — просто вышла. Сердце колотилось так, будто я пробежала марафон. До дома я доехала, как во сне. А ночью не спала ни минуты.
— И ты уверена, что правильно всё услышала? — спросила Лера, хотя по её лицу было видно: верит.
— Да, чёрт возьми, уверена, — сорвалась я. — Они говорили обо мне как о выгодной сделке. Как о вложении! И знаешь, самое мерзкое? Я ведь… я ведь почти поверила, что он меня любит.
Горло сдавило. Я отвернулась, чтобы не показать, как подступают слёзы.
— Соня… — Лера осторожно дотронулась до моего плеча. — Что ты хочешь делать?
— Сбежать, — сказала я. — Но красиво.
Максим примчался быстрее, чем я ожидала. Наверное, уже стоял где-то в районе дома и ждал, когда я выйду на связь. Он поднялся по лестнице не запыхавшись — спортивный, уверенный, как всегда.
Но уверенность исчезла, когда он увидел меня.
— Соня… — он шагнул ко мне, но я отступила.
— Не подходи.
Его губы дернулись.
— Ты можешь объяснить, что происходит?
— Могу. — Я crossed arms. — Я слышала ваш разговор с матерью.
Он застыл. На секунду. Потом будто попытался собрать маску.
— Какой именно разговор?
— Тот, где обсуждали, как будете распоряжаться моей квартирой. Когда она станет «семейным активом».
Щеки у него побледнели.
— Это… всё не так.
— Правда? — я вскинула брови. — Тогда расскажи, как.
Он шагнул еще ближе, опустил голос:
— Соня, мама иногда говорит лишнее. Она просто хотела, чтобы ты знала: мы семья. Что мы должны поддерживать друг друга. Что…
— Что перевести квартиру на нас двоих — это нормально? — перебила я.
Он опустил глаза.
— Я думал, мы с тобой партнёры.
— Партнёры? — горько рассмеялась я. — Так партнеры не делают. Партнеры спрашивают. Обсуждают. Говорят честно.
Он молчал.
— Ты хоть раз говорил мне, что у тебя проблемы с деньгами? Что хочешь бизнес? Что рассчитываешь на мою квартиру?
— Я не хотел давить, — буркнул он.
— А решил просто тихо подвести меня к тому, что «так будет правильно», да?
Он понял, что оправдание — проваленное. И тогда сыграл в знакомую карту:
— Я тебя люблю.
— Нет, — сказала я устало. — Ты меня удобно.
Я протянула ему коробочку с кольцом, которую Лера принесла из шкафа.
— Возвращай. И маме передай, что «девочка» решила подумать о себе.
— Соня… Подожди. Мы можем всё исправить. Поговорить. Я правда хотел быть с тобой. Просто мама… она давит, ты её не знаешь…
— Я знаю достаточно.
Он пытался говорить еще — быстро, сбивчиво, цепляясь за каждую фразу. Но я уже не слышала. Я закрыла дверь перед его лицом, не позволив себе дрогнуть.
И только когда его шаги затихли в коридоре, я уткнулась лбом в холодную дверь и выдохнула так, будто сдерживала воздух весь год.
Через два дня я поехала к риелтору, у которого когда-то покупали квартиру родители. Тучный, немного несуразный, но честный мужик по имени Аркадий Платоныч.
— Так, — сказал он, выслушав всё. — Проблема у тебя не в квартире. Проблема в людях. Твоя недвижимость — нормальный актив, но не золотая жила. А вот желание некоторых всё урвать — это да.
— Я не хочу продавать, — сказала я.
— И не надо. Но и оставлять всё как есть — глупо.
Он погремел в столе и достал папку.
— Вот, — сказал он. — Переведёшь квартиру на себя через нотариуса, закрепишь отказ любых третьих лиц на любые сделки. Потом — оформим доверенность на меня, чтобы никакие «родственники будущего жениха» не убеждали тебя сыграть в их игры.
— Звучит… надёжно.
— Девочка, — Аркадий Платоныч снял очки и улыбнулся. — Неприятность у тебя случилась, да. Но это ещё не конец. Таких людей, как ты, жизнь проверяет раньше, чем они успевают наделать ошибок. Поверь, это даже плюс.
Всё завертелось быстро: документы, заявления, заверенные копии. Я впервые почувствовала, что могу управлять своей жизнью. Не быть объектом, не быть чужим планом — быть собой.
Но кульминация случилась недели через две.
Звонок.
Номер его матери.
Я ответила — специально.
— Софья, — её голос был холодным и высокомерным. — Нам нужно встретиться.
— Не думаю, что это хорошая идея.
— Я настаиваю.
Мы встретились в кафе около метро «Черная речка». Столы скрипели, кофе пах горелым, вечный февральский ветер хлестал по окнам.
Марина Геннадьевна села ровно, как будто у неё в позвоночнике металлический стержень.
— Я хочу знать, почему вы разрушили жизнь моего сына.
— Не я разрушила, — сказала я спокойно. — Он сам.
— Ерунда. Вы просто истолковали всё неправильно. Максим — хороший парень. Он хотел предложить вам стабильность. Семью.
— Семья не начинается с тайных планов о чьей-то собственности.
Её лицо дернулось.
— Вы молодая. Наивная. Не понимаете, как устроена жизнь. В браке всё общее.
— Только честность не делится, — ответила я. — И доверие тоже.
Она хотела сказать что-то резкое, но я не дала ей.
— И ещё. Передайте вашему сыну, что я желаю ему счастья. Но не со мной.
Я встала. Она осталась сидеть — сжав губы, ссутулившись чуть-чуть.
И впервые я увидела её не сильной, не властной, а сломанной.
Но это была её ответственность, не моя.
Время шло. Я возвращала себе жизнь — по чуть-чуть, по маленьким шагам.
Я сменила работу: ушла из бесконечного бухгалтерского ада и устроилась в небольшое издательство, где впервые за долгое время почувствовала, что мои навыки кому-то нужны.
Сделала ремонт в квартире: выбросила старую мебель, перекрасила стены, восстановила пол.
Стала ездить в Комарово по выходным, просто смотреть на серый залив.
Однажды Лера сказала:
— Слушай, ты стала другой.
— В смысле?
— Раньше ты была как… человек, который всё время извиняется. А теперь — нет. Теперь ты держишься так, будто знаешь, чего хочешь.
Я подумала.
И правда.
Что-то внутри стало тверже.
Своё место в этой новой жизни нашёл и один человек — Аркадий Платоныч.
После оформления всех документов он пару раз звонил «просто узнать, как дела». Потом позвал на кофе — «обсудить городские ремонты и новости рынка». Потом ещё пару раз — уже без повода.
И сблизились мы не быстро, но честно.
Без схем.
Без планов.
Без чужих голосов на кухне.
А однажды вечером он сказал:
— Соня, знаешь, иногда плохие встречи приводят к хорошим. Если бы тот парень всё сделал по-другому — мы бы с тобой вообще не познакомились.
Я улыбнулась.
— Возможно.
— И ещё, — он положил ладонь на мою. — Я видел, как тебя пытались сломать. Но ты — собрала себя заново. Не каждая может так. Это дорого стоит.
Мне было тепло. Тихо.
И впервые за долгое время — спокойно.
Когда в конце февраля я ехала по ночному городу в такси — мимо мокрых вывесок, застывших киосков, сверкающих мостов — вдруг поняла: всё, что случилось, произошло вовремя.
Если бы я вышла замуж за Максима, узнав правду потом — это была бы совсем другая боль. Гораздо глубже. Гораздо разрушительнее.
А сейчас…
Я не потеряла. Я сохранила. Себя.
Иногда я думаю о том, что было бы, если бы я написала Максиму письмо.
Вот такое:
«Знаешь, Макс…
Ты говорил, что хотел стабильности.
А я хотела честности.
Но честность всегда дороже.
Стабильность может сломаться от одного лжи слова, от одного неправильного разговора на кухне.
Ты хотел, чтобы я стала частью ваших планов.
Но я стала частью своей жизни.
И это лучший выбор, который я могла сделать».
Я никогда не отправлю ему это письмо.
И правильно.
Сейчас, когда я выхожу на балкон своей обновлённой квартиры, смотрю вниз на двор, слышу, как машины хлюпают по талому снегу, я понимаю — впереди всё только начинается.
Да, мир несовершенный.
Люди разные.
Кто-то увидит в тебе удобство, кто-то — выгоду, а кто-то — живого человека.
Важно одно: что вижу я сама.
И я вижу путь. Не прямой и гладкий, но мой.
