— Да ты просто не понимаешь, Лера! — голос Игоря был громкий, надтреснутый от злости. — Мы так не вытянем! Я пашу, а ты деньги разбрасываешь направо и налево, как будто у нас печатный станок в подвале стоит!
Он стоял у окна, сжимая в руке кружку, из которой уже давно вылился весь чай. Капли стекали по пальцам, но он не замечал. На нём была серая толстовка и спортивные штаны, домашняя форма человека, которому комфорт важнее приличий. Но сейчас от комфорта не осталось и следа. Глаза бегали, челюсть ходила ходуном.
Лера стояла напротив, облокотившись на край стола. В руке — телефон, который она медленно крутила, словно решая, швырнуть им или нет.
— Опять двадцать пять, — тихо сказала она, не повышая голоса. — Скажи конкретно: что я купила такого, что тебя так переклинило?
— Конкретно? Да хоть сегодня! — Игорь сделал шаг к ней. — Ты заказала эти… как их… свечи ароматические! За две тысячи! Две! За вонючие палки и стеклянную банку! Это нормально вообще? Мы что, миллионеры?
Она вздохнула и положила телефон на стол.
— Игорь, у нас в квартире пахнет плесенью и кошкой. Ты сам жаловался. Я купила свечи, чтобы просто не воняло.
— Ага. А я вот купил бензин, чтобы ездить на работу, — усмехнулся он, с сарказмом, от которого пахло усталостью. — Может, мне теперь свечку за это поставить?
— Не начинай, — отрезала Лера. — Я не трачу твои деньги. Свои. Я работаю, между прочим. Не хуже тебя.
— Не хуже? — он коротко усмехнулся. — Ты сидишь в этой своей дизайнерской студии, рисуешь логотипы для каких-то стартаперов и считаешь, что спасла экономику? Лера, у тебя зарплата — как у курьера! Всё, что ты туда вваливаешь, — это время, нервы и электричество!
Она прищурилась.
— Ты сейчас пытаешься меня унизить, да? Чтобы я почувствовала себя мелкой, бесполезной и перестала тратить деньги на свечи? Отличный план, правда. Только есть нюанс: я не твоя подчинённая, Игорь.
— А кто ты тогда? — он шагнул ближе, запахло его дешёвым дезодорантом и гневом. — Ты же сама согласилась, что я веду бюджет! Мы семья, Лера! Так вот, в семье должен быть порядок!
— Порядок — это когда никто не врёт, — сказала она тихо, но каждое слово отрезала, как ножом. — А не когда один считает, что другой подотчётный.
Игорь замер, будто получил пощёчину. Потом резко отвернулся, подхватил кружку и с глухим стуком поставил на подоконник.
— Опять ты за своё… Всё тебе в обман превращается. Я — враг, мама — враг, весь мир против тебя. Может, ты просто…
Он запнулся, но Лера уже знала, чем закончится фраза. Игорь всегда доходил до этой грани, но дальше боялся идти. В этот раз не побоялся.
— Может, ты просто не умеешь быть нормальной женой?
Тишина повисла густая, как дым после пожара. Лера даже не сразу поняла, что он это сказал вслух. Потом медленно, очень спокойно улыбнулась.
— А что такое «нормальная»? Это, которая по выходным ездит к твоей маме, слушает, как она жалуется на давление и на то, что я «вечно крашусь, будто на телевидение иду»? Или та, что с закрытым ртом сидит, пока вы вдвоём обсуждаете, где мне подстричься подешевле?
— Не перегибай, — буркнул он, но уверенности не было.
— Я не перегибаю, Игорь. Я просто устала. Устала доказывать, что иметь своё мнение — не преступление. Устала, что каждая моя покупка превращается в заседание суда присяжных.
Он снова повернулся к ней. В глазах — смесь злости и растерянности.
— Так это всё из-за свечек? Ты серьёзно?
— Да не из-за свечек, — ответила она, и в голосе прозвучала усталость, которой накопилось за годы. — Это из-за того, что ты уже сам не свой. Тебя перекосило от постоянных разговоров с твоей мамой. Она звонит тебе каждый день, и после каждого разговора ты становишься таким, будто я тебя предала. Я не обязана быть второй Тамарой Петровной. Мне хватит одной.
Он опустил взгляд, будто его ударили по затылку. Потом, спустя пару секунд, тихо сказал:
— Не трогай маму.
— Почему? Её можно трогать только, когда она приходит ко мне в дом и начинает командовать? Или когда она, между прочим, говорит мне, что я «веду себя как баба без тормозов»?
— Она просто старается помочь! — сорвался он. — Она всю жизнь в браке прожила, она знает, как надо!
— Да, знаю. С отцом, который пил и бил её, пока ты не вырос и не начал делать вид, что всё в порядке. И ты хочешь сказать, что вот этот пример — «как надо»?
Он резко шагнул к ней.
— Замолчи!
— Нет, — спокойно сказала Лера. — Я говорить буду. Потому что если я замолчу, то потом и дышать перестану, по-твоему.
Она подняла взгляд — твёрдый, прямой, без истерики.
— Знаешь, Игорь, у нас не семья. У нас система контроля. И в этой системе ты — просто её представитель.
Он стоял напротив, дышал тяжело, как будто поднимался по лестнице с мешком цемента. Потом прошёлся по комнате, поднял с дивана свою куртку, проверил карманы — и бросил обратно.
— Значит, всё так плохо?
— Да, — ответила она просто. — Так плохо, что я начинаю себя здесь чувствовать квартиранткой.
Он усмехнулся.
— Ну конечно. Опять я виноват. Опять муж — монстр, жена — бедная мученица. Классика.
— Я не мученица. Просто я наконец вижу, что ты давно живёшь не со мной, а с голосом своей матери.
Эта фраза задела его. Он дернулся, хотел что-то сказать, но в дверь как назло позвонили. Звонок был короткий, настойчивый, как будто кто-то не хотел ждать.
Они оба замерли. Потом он, без слов, пошёл в прихожую.
И Лера уже знала, кто там.
Голос Тамары Петровны был слышен ещё из коридора:
— Сыночек, открой! Я на минутку, баночку вам принесла.
Лера усмехнулась про себя. «Баночка» — это всегда было нечто большее. Либо баночка упрёков, либо баночка проверок, либо баночка советов. В любом случае — с крышкой, но без фильтра.
Игорь открыл дверь.
— Мам, ты чего так поздно?
— Да что ты, поздно! Всего-то восемь вечера. Я вот подумала — у вас картошка, наверное, закончилась. Я принесла. И заодно поговорить…
Она уже проходила мимо сына, будто это её дом.
Лера стояла у стола, скрестив руки. Тамара Петровна, увидев её, улыбнулась натянуто:
— Лерочка, здравствуй, милая! А что вы тут так шумно? Соседи, наверное, всё слышали.
— Разговаривали, — спокойно ответила Лера. — Про свечи.
— Про что? — свекровь подняла брови. — Про эти… с ароматами, да? Ну, конечно. Ты же у нас любишь всё красивое. Только не всё красивое полезно. Иногда и без этого можно прожить.
— Я не сомневаюсь, — отозвалась Лера. — Но я предпочитаю, когда дома приятно пахнет.
Игорь тихо застонал:
— Мам, не начинай, пожалуйста…
— А что я такого сказала? — наигранно удивилась Тамара Петровна. — Я просто пытаюсь помочь. Сейчас время такое — надо быть скромнее, разумнее. Женщина должна поддерживать мужа, а не соревноваться с ним, кто больше зарабатывает.
— Я не соревнуюсь, — спокойно сказала Лера. — Просто не хочу жить под диктовку.
Свекровь прищурилась.
— Диктовку? А кто тебе что диктует, милая? Мы же все одной семьёй. Мы за вас переживаем.
Лера заметила, как Игорь напрягся. Он снова занял позицию между ними, как будто хотел предотвратить бой. Но бой уже начался.
— Вот вы всё переживаете, Тамара Петровна, — сказала Лера, глядя прямо в глаза свекрови. — А я думаю: может, вам просто скучно? Может, вы живёте чужими жизнями, потому что со своей уже давно разобрались?
В воздухе стало густо, будто кто-то включил дымовую машину.
Тамара Петровна моргнула, и её улыбка слегка дрогнула.
— Это что сейчас было, Лерочка? Упрёк? Или намёк, что я мешаю?
— Это не намёк. Это факт.
— А я-то думала, вы девушка воспитанная, — прошипела свекровь. — Оказалось — просто дерзкая.
— А я-то думала, вы умная женщина, — ответила Лера, — а оказались просто контролирующей.
Игорь шагнул вперёд:
— Всё, хватит! Обе!
Но было поздно. Слова уже вылетели, как стрелы, и летели без возврата.
Лера села на стул, уткнувшись в ладони. Тамара Петровна стояла напротив, тяжело дыша. Игорь метался между ними, как между двумя открытыми проводами.
— Мам, иди домой, — выдохнул он. — Мы сами разберёмся.
— Разберётесь? — усмехнулась она. — Да вы вообще не понимаете, во что лезете. Она тебе голову морочит, сынок. Она тебя ни во что не ставит. Женщина, которая не умеет быть за мужем, не жена. Она враг.
И эти слова, произнесённые с нажимом, как приговор, зависли в воздухе.
Лера подняла голову.
— Вот и правда, — сказала она тихо. — Наконец-то честно.
— Так, — сказала Лера, глядя на себя в зеркало, — если я ещё хоть раз позволю этим двоим довести меня до дрожи, — просто выставлю обоих. Без объяснений.
Она стояла в ванной, где свет от лампочки бил прямо в глаза. Под глазами — синеватые тени, кожа сухая, как ноябрьский воздух за окном. Из кухни доносились приглушённые голоса: Игорь с матерью всё ещё что-то обсуждали. Без неё, конечно. Как всегда — в третьем лице, будто она не человек, а вопрос, который нужно решить большинством голосов.
«Интересно, — подумала Лера, — сколько лет нужно женщине, чтобы перестать бояться быть плохой? Просто плохой в их понимании. Неудобной, независимой, не поддающейся».
Она выключила воду, надела халат и пошла в гостиную. Тамара Петровна уже сидела на диване, развалившись, как у себя дома, а Игорь что-то набирал в телефоне, явно стараясь не смотреть на жену.
— Мам, может, всё-таки ты домой поедешь? — устало сказал он. — Поздно уже.
— Да что ты, сынок, — засуетилась она, — я ж не мешаю. Я только поговорить хотела. Видно же, что у вас напряжение. Вот думаю: может, помочь, подсказать, как людям мириться надо. Я-то опытная.
Лера подошла к кухонному столу, взяла стакан воды.
— Спасибо, не надо. У нас с Игорем свои методы.
— Методы? — переспросила свекровь, чуть приподняв бровь. — Это какие же методы — спорить до визга и бросать вещи?
— Это называется «общение взрослых людей». Иногда громкое, но честное.
— Честное? — хмыкнула Тамара Петровна. — А мне вот кажется, честность — это когда женщина не скрывает, куда девает деньги.
Игорь резко поднял глаза, будто пойманный с поличным.
— Мам, прекрати.
— Что «прекрати»? — свекровь повернулась к нему. — Я просто спрашиваю. Раз уж вы тут открыто всё обсуждаете, то и я хочу понять, почему у вас из квартиры деньги текут, как вода из крана.
Лера медленно повернулась к ней.
— Из какой квартиры, простите? Из нашей?
— А ты думаешь, у сына твоего отдельная жизнь? — усмехнулась та. — Вы ж семья. А в семье, если один безрассудно тратит, другой страдает.
— Мама! — рявкнул Игорь, но в голосе не было силы.
Лера подошла ближе, уперев руки в спинку стула.
— Тамара Петровна, я вам сейчас скажу честно. Вы приходите сюда не чтобы помочь. Вы приходите, чтобы убедиться, что я не счастлива.
Та побледнела.
— Это что за тон?
— Обычный. Тот, с которым говорят с людьми, которые переходят границы.
— Ой, ну конечно, — фыркнула свекровь. — Сейчас модно быть «осознанной», да? Всё у вас — границы, токсичность, личные пространства. Раньше такого не было. Жили проще, любили сильнее.
Лера тихо усмехнулась:
— Ага, жили проще — зато плакали чаще.
Игорь вскочил.
— Всё, хватит! Вы обе с ума сошли! Мам, уходи. Лера, заткнись уже хоть на минуту!
Эта фраза ударила сильнее, чем крик. «Заткнись». Слово простое, но когда его говорит человек, с которым ты прожил восемь лет, оно звучит как приговор.
— Вот так, значит, — произнесла она спокойно, но губы дрожали. — Всё честно.
Тамара Петровна поднялась.
— Не злись на него, Лерочка. Мужчины не любят, когда на них давят. Он же старается, а ты… у тебя всё наоборот. Слова, независимость, свечи. Женщина должна быть мягче.
— Женщина должна быть собой, — ответила Лера. — И не обязана быть удобной, чтобы вас не раздражать.
— Да кому ты нужна с таким характером! — вспыхнула свекровь. — Думаешь, таких, как ты, любят? Да их терпят, пока не надоест!
— Мам! — вскрикнул Игорь.
Но Лера уже не слышала. В голове стучала только одна мысль: «Терпят, пока не надоест». Она поняла, что именно это с ней и происходит. Её больше не любят. Её терпят.
Она пошла к окну, отдёрнула штору. Снаружи — ноябрьская ночь, тусклый свет фонаря, редкий снег. Всё как в старом фильме, где героиня осознаёт, что живёт не свою жизнь.
Позади снова зашуршали голоса — муж с матерью переговаривались вполголоса. Она не пыталась разобрать слова, но чувствовала их смысл, как ощущаешь холод без термометра. Тамара Петровна снова «вразумляла», Игорь кивал, уставший и растерянный.
Лера повернулась.
— Хорошо, — сказала она тихо, но отчётливо. — Раз вы вдвоём так всё знаете — живите вдвоём.
— Что? — Игорь моргнул, будто не понял.
— Всё просто. Я ухожу.
Тишина упала сразу. Даже холодильник будто перестал гудеть. Тамара Петровна вскрикнула первой:
— Куда это ты уходишь? У тебя что, любовник появился?
Лера фыркнула.
— Конечно. Все независимые женщины спят с кем попало, да? Так проще объяснить, что я просто больше не хочу жить в клетке?
Игорь шагнул к ней.
— Лер, подожди. Не горячись. Ну, поссорились. Бывает. Давай завтра поговорим спокойно.
— Завтра? — она усмехнулась. — А завтра что изменится? Ты снова поедешь к маме на обед, она тебе скажет, что я неблагодарная, а ты приедешь домой с «новым взглядом на ситуацию». Всё по кругу.
Он отвёл глаза. Это молчание было самым честным признанием.
— Я устала, Игорь. Просто устала.
Она пошла в спальню, достала чемодан из-под кровати. За спиной — нервное шипение свекрови, бессвязные попытки Игоря что-то объяснить. Руки дрожали, но не от страха — от решимости. Вещи складывались почти автоматически: джинсы, свитер, зарядка для телефона, паспорт.
Через несколько минут она стояла в коридоре с чемоданом.
— Куда ты пойдёшь? — спросил Игорь.
— К подруге. А потом посмотрим.
— А квартира? Это ведь…
— Моя доля здесь есть, — спокойно ответила она. — Так что не переживай, я вернусь. Но не скоро.
Тамара Петровна стояла рядом, вцепившись в сумку, будто это она сейчас уходит. Лицо перекошено смесью злости и страха.
— Вот увидишь, сынок, — прошипела она. — Она вернётся, когда поймёт, что ей без тебя никто не нужен. Все они потом возвращаются.
Лера посмотрела на неё с каким-то почти жалостливым спокойствием.
— Нет, Тамара Петровна. Не все.
Она надела пальто, застегнула молнию и взяла чемодан. Игорь сделал шаг вперёд, будто хотел остановить, но не решился.
— Лера…
Она обернулась.
— Я не ненавижу тебя, — сказала тихо. — Просто больше не верю, что у нас есть «мы».
И вышла.
На улице воздух был колкий, ноябрьский. Где-то вдалеке гудел автобус, пахло дымом и мокрым асфальтом. Лера стояла у подъезда, чувствуя, как ветер забирает остатки тепла, и вдруг впервые за долгое время почувствовала… облегчение. Да, будет трудно. Да, денег впритык. Но хотя бы никто не будет считать её покупки преступлением.
Телефон завибрировал — сообщение от Игоря: «Ты всё портишь своими принципами».
Она усмехнулась.
«А ты — своей мамой», — подумала и выключила звук.
Лера пошла по улице. На углу, возле ларька с кофе, стоял парень из соседнего дома — сосед, Даня, кажется. Он кивнул ей, улыбнулся. Она машинально улыбнулась в ответ. Никаких намёков, просто человеческое тепло.
***
Прошла неделя.
Ноябрь окончательно вцепился в город — мокрый снег, лужи, небо цвета алюминия. Лера жила у своей подруги Кати в панельке на окраине. Комната маленькая, зато тихо. Тишина была странной: сначала давила, потом стала напоминать паузу между вдохом и выдохом.
Каждое утро она вставала раньше, чем надо, варила кофе, садилась у окна с ноутбуком и заставляла себя работать. Клиенты по дизайну сыпались один за другим — то логотип, то визитки, то оформление кафе. Денег немного, но хватало. И впервые за много месяцев Лера тратила их, не оправдываясь. Купила себе перчатки и халат — просто потому что захотелось. И никому не нужно было объяснять, зачем.
Телефон, правда, не давал забыть. Игорь звонил почти каждый вечер. Сначала умолял поговорить. Потом обвинял, что она разрушила семью. Потом просто молчал в трубку.
Сообщения были в том же стиле:
«Ты изменилась.»
«Я скучаю.»
«Мама говорит, ты сделала это назло.»
«Когда ты остынешь?»
Она не отвечала. Ни на одно.
На пятый день позвонила Тамара Петровна. Голос — сладкий, как варенье, но сквозь него звенела сталь.
— Лерочка, ну что ты устроила? Муж на нервах, я вся извелась. Возвращайся, хватит глупостей.
— Я не устраивала, — спокойно ответила Лера. — Я просто вышла из игры.
— Какая ещё игра, девочка? Жизнь — она не игрушка! Это же семья, надо терпеть.
— Терпеть — это не любовь, — сказала Лера. — Это способ тихо умереть при жизни.
Трубка замолчала. Потом — короткие гудки.
Через два дня в дверь Кати постучали. На пороге стоял Игорь.
Без предупреждения, без звонка. С небритым лицом, в мятой куртке. В руках — пакет с её вещами и лицо, на котором написано «сейчас всё исправлю».
— Можно войти? — спросил он.
Катя, бросив короткий взгляд на Леру, пожала плечами и вышла на кухню.
Лера встала в дверях.
— Что тебе?
— Поговорить. По-человечески. Без этих… демонстраций.
— Ты про какие демонстрации? Про то, что я живу отдельно от твоей мамы?
Он вздохнул.
— Опять ты за своё. Лера, послушай, я понял, что перегнул. Реально. Просто… всё навалилось. Работа, давление, мама со своими советами. Я запутался.
— Запутался, — повторила она. — Хорошее слово. Только знаешь, в чём разница между запутался и выбрал? В том, что второе — осознанно.
Он опустил глаза.
— Я пришёл не ругаться. Давай попробуем начать заново. Без её вмешательства. Я ей сказал, что сам виноват.
— Серьёзно? — удивилась Лера. — И что она сказала?
— Что ты ведьма и тебя надо оставить, пока не поздно, — признался он, пытаясь улыбнуться. — Но я не хочу слушать. Я просто хочу, чтобы ты вернулась.
Она медленно подошла, остановилась в двух шагах.
— А зачем?
Он растерялся.
— Как — зачем? Мы же вместе столько лет. У нас всё было нормально.
— Было. Пока я не перестала быть удобной.
— Да перестань ты с этим феминизмом, — раздражённо махнул он рукой. — Мы же просто семья. Бывает трудно.
— Бывает трудно, когда двое решают проблему. А у нас было трое, — сказала Лера. — Ты, я и твоя мама.
Он покачал головой, устало, как будто это разговор, который он ведёт не первый раз.
— Ты всё преувеличиваешь. Мама просто любит меня. Она хочет, чтобы у нас всё было стабильно.
— Стабильно — это когда человек не боится дышать рядом. А я рядом с вами жила, будто по инструкции.
Он молчал. Только руки сжимались в карманы, как будто там могло найтись готовое решение.
Потом тихо сказал:
— Я люблю тебя.
Лера посмотрела прямо в глаза.
— Нет, Игорь. Ты любишь ту, которая тебя слушала. Которая подстраивалась. Которая не спорила. А меня — настоящую — ты не любишь.
Он будто сжался от этих слов. Потом вдруг сорвался:
— Да кого ты из себя возомнила? Ты же не железная! Никто не выдержит вечно в одиночестве!
— Посмотрим, — сказала Лера спокойно.
Он ещё что-то говорил — про «всё можно исправить», про «время лечит», — но она уже не слушала. Смотрела на него и думала, что это и есть их конец: не громкий, не театральный, а тихий, как выдох.
Игорь ушёл. Без крика, без последней сцены. Только дверь щёлкнула.
Через пару дней она переехала в маленькую квартиру в Чертанове — однушку с облезлой кухней, зато с окном на лесопарк. Сняла на свои деньги. Кати помогла перевезти вещи.
Лера расставила книги, повесила занавески, поставила на подоконник те самые свечи, из-за которых всё началось.
Вечером заварила чай, включила музыку и просто сидела. Тишина теперь была не пустотой, а пространством.
В какой-то момент телефон завибрировал снова — «Мама Игоря».
Она не взяла. Через минуту пришло сообщение:
«Ты разрушила ему жизнь. Надеюсь, счастлива».
Лера прочитала и улыбнулась. Не злорадно, а просто спокойно.
Да, счастлива. Потому что впервые — своя.
Через неделю вечером кто-то позвонил в домофон.
— Это Даня, — голос из динамика. — Я снизу. Ты дома?
Лера узнала соседа, того самого, что когда-то просто улыбнулся на улице.
— Ага. Что-то случилось?
— Да нет, просто кофе взял, подумал — может, поднимусь, выпьем вместе.
Она на секунду замерла. Потом сказала:
— Поднимайся.
Когда Даня вошёл, она заметила — он держит два стакана и пакет с круассанами. Обычный парень, без лишних слов, без «надо поговорить». Просто сосед, который решил принести кофе.
Они сели на подоконник, глядя на темнеющий лес. Он рассказал, что работает инженером, что недавно расстался с девушкой, что просто устал от тишины. Лера слушала, иногда смеялась.
Где-то между глотками кофе она вдруг поймала себя на мысли: мне больше не страшно говорить, что мне хорошо.
И это было самым неожиданным чувством за всё время.
Через месяц она встретила Игоря у супермаркета. Случайно. Он стоял в очереди, выглядел усталым, постаревшим. Рядом не было Тамары Петровны.
— Привет, — сказала она.
— Привет, — ответил он. — Ты… вроде, нормально выглядишь.
— А ты — тоже, — улыбнулась она.
Он кивнул.
— Мама, кстати, всё ещё злится. Говорит, я дурак.
— Ну, хоть в чём-то мы с ней согласны, — сказала Лера, и оба впервые за долгое время улыбнулись по-настоящему. Без злобы, без обид. Просто — по-человечески.
— У тебя всё хорошо? — спросил он.
— Да, — ответила она. — Наконец-то хорошо.
Он кивнул, будто принял приговор.
— Я рад.
И пошёл прочь. Без обид, без попыток вернуть.
