— Вера, ты же понимаешь, Кристине нужно помочь с работой. У тебя связи, опыт. Поможешь ведь?
Я смотрела на телефон и молчала. Мама ждала, а я считала трещины на потолке съёмной квартиры. Двадцать три.
— Вера, ты слышишь меня?
— Слышу.
— Ну так что? Ты же старшая, ты всегда умела помогать.
Вот оно. Заклинание, которое отпирало все мои двери. Мою жизнь. Мои деньги. Моё время.
— Нет, мам. Не помогу.
Пауза. Долгая, как та зима, когда мы с Михаилом стояли на рынке, продавая бабушкины пледы, чтобы купить хлеб.
— Что значит «не помогу»?
— Именно это.
Я положила трубку. Руки не дрожали. Внутри ничего не ёкало. Просто тишина. Холодная, ровная.
Мама всегда говорила: «Ты старшая, уступай». Когда мне было двенадцать, она купила Кристине новый рюкзак с блестками. Я носила старый Михаилов, серый, с оторванной лямкой, и однажды спросила: «А мне?» Мама удивилась: «Ты старшая, уступай. Ей важнее, она маленькая». Я тоже была маленькая. Но об этом забывали.
В семнадцать я пошла работать. Продавцом, потом официанткой. Деньги отдавала — на еду, на Кристининого репетитора. Сама поступила на заочное, потому что «ты справишься, ты сильная». Кристина училась на дневном, на бюджете, и жила на мои деньги.
В двадцать пять мы с Михаилом купили маме квартиру. Скинулись пополам. Кредит на десять лет. Кристина тогда выбирала цвет обоев для своей комнаты и спросила, можно ли бирюзовый.
Я всегда уступала. Пока не перестала.
Звонок пришёл в середине рабочего дня.
— Вера, мне плохо. Врачи сказали — лежать, покой. Кристина не справляется. Приезжай, пожалуйста.
Я приехала в тот же вечер. Открыла дверь ключом. Пахло застоявшимся воздухом и немытой посудой. Мама лежала бледная, с синяками под глазами. Кристины не было.
— Где она?
— Уехала к подруге утром. Телефон не берёт.
Я молча пошла на кухню. Раковина полная, мусорное ведро переполнено, холодильник пустой. Я закатала рукава.
Две недели я жила на два города. Утром уезжала на работу, вечером возвращалась к маме — убирать, готовить, стирать. Начальник намекнул, что найдёт замену. Я кивала и продолжала.
Кристина объявилась через пять дней. Весёлая, загорелая.
— Была у Дашки на даче, забыла зарядку.
Зашла к маме, чмокнула в щёку и ушла к себе. Включила музыку.
Я стояла на кухне и резала морковь. Нож скользил ровно, без усилий. Я ничего не чувствовала.
На следующий день Кристина снова исчезла. Написала: «Уехала к Мише на день рождения. Вернусь послезавтра». Не спросила, как мама. Не предложила помочь.
Через три недели меня уволили. Официально — по сокращению. На деле — я перестала успевать.
Мама выздоравливала. Кристина появлялась раз в неделю с фруктами, обнимала маму, плакала: «Я так переживала!» — и снова уезжала.
Мама гладила её по голове:
— Ты моя заботливая.
Я стояла в дверях и смотрела.
Когда маме стало лучше, она позвонила Кристине. Та вернулась с чемоданом, новой курткой и вечными жалобами на усталость.
Мама сказала мне:
— Спасибо, Верочка. Ты выручила, как всегда. Теперь Кристина со мной, можешь ехать.
Я собрала вещи. Михаил позвонил вечером:
— Как там?
— Мама здорова. Кристина вернулась.
— Ты в порядке?
— Да.
— Вера, не ври мне.
— Правда в порядке. Просто устала.
Он вздохнул. Он понимал. Мы из одного теста — замешанного на чужих ожиданиях и собственной ответственности.
Через месяц мама позвонила снова. Голос бодрый, почти весёлый.
— Вера, Кристина скоро заканчивает университет. Помоги ей с работой, у тебя же знакомые. Ты всегда умела договариваться.
Я сидела на кухне и смотрела в окно. За стеклом шёл снег.
— Нет, мам.
— Что — нет?
— Не помогу.
— Вера, ты серьёзно? Она твоя сестра!
— Именно поэтому.
— Что это вообще значит?
— То, что я сказала.
Я положила трубку. Телефон задрожал — мама перезванивала. Я отключила звук. Потом пришли сообщения. Я не читала.
Вечером написал Михаил: «Мама звонила. Плакала. Что случилось?»
Я набрала: «Ничего не случилось. Просто закончилось».
Кристина позвонила через неделю. Впервые за полгода.
— Ты чего творишь? Мама вся извелась. Я не понимаю, что случилось вообще.
Голос обиженный. Детский.
— Кристина, когда мама болела, где ты была?
Пауза.
— Ну… я не знала, что так серьёзно.
— Ты не брала трубку пять дней.
— У меня зарядка села!
— Ты вернулась загорелая. С новым маникюром. И сразу ушла.
— Вера, при чём тут это? Я же переживала!
Я усмехнулась. Странно, но не было больно. Вообще ничего не было.
— Знаешь, Кристина, я тридцать лет уступала. Работала, чтобы ты училась. С Михаилом купили квартиру — ты в ней живёшь. Бросила работу, чтобы маму выхаживать. Ты гуляла. Хватит.
— Ты несёшь какую-то чушь!
— Я несу правду. Ищи работу сама. У тебя диплом, руки, ноги.
— Ты просто завидуешь! Всегда завидовала, что мне больше доставалось!
Я засмеялась. Тихо.
— Раньше я бы разозлилась. Сейчас мне всё равно.
Я отключилась. Заблокировала номер. Потом маму. Потом семейный чат.
Тишина накрыла меня, как тёплое одеяло.
Михаил приехал через два дня. Сел напротив, долго молчал.
— Ты серьёзно?
— Серьёзнее некуда.
— Мама говорит, ты её бросила.
— Я не бросила. Просто перестала быть удобной.
Он потёр лицо ладонями.
— Понимаю. Правда понимаю. Но это мама.
— Именно. Которая тридцать лет видела во мне дойную корову, а в Кристине — принцессу.
— Она не хотела так…
— Михаил, не надо. Ты так же вкалывал. Отдавал деньги. Разница в том, что ты мужик — тебе можно. А я должна уступать. Всегда.
Он молчал. Потом кивнул.
— Что теперь?
— Ничего. Я живу. Работаю. Помогаю тебе, если нужно. Им — нет.
— Они не справятся.
— Справятся. Кристине двадцать три. Мама здорова. Квартира есть. Пусть живут.
Он вздохнул, но спорить не стал.
Прошло полгода. Мама не звонила. Михаил иногда рассказывал: Кристина устроилась продавцом, мама возмущается, что дочь «торгует». Потом — Кристина поругалась с мамой, съехала к парню. Потом — парень бросил её, пришлось снимать комнату, работать на двух работах. Кредит у Михаила попросила — не вернула. Обиделась, когда он напомнил.
Я слушала и кивала. Где-то внутри шевелилась тень старой вины. Совсем чуть-чуть. Как зуб, который удалили — ноет на погоду, но уже не болит.
Однажды вечером раздался звонок в дверь. Я открыла. На пороге стояла мама. Постаревшая. Усталая. С пакетом в руках.
— Можно войти?
Я молчала. Потом посторонилась.
Мы сели на кухне. Она достала банку варенья из смородины.
— Сама варила. Вспомнила, как ты любила.
Я смотрела на банку. На мамины руки — сухие, в пигментных пятнах.
— Зачем пришла?
— Михаил сказал, что ты не хочешь общаться. Я думала, отпустит. Но нет.
— И?
— Вера, я не понимаю. Что я сделала не так?
Я засмеялась. Без радости.
— Правда не понимаешь?
— Правда.
Я встала. Подошла к окну.
— Помнишь, как я просила отпустить меня в летний лагерь? Ты сказала: денег нет. Через месяц купила Кристине новую коляску.
— Вера, ей нужно было…
— Помнишь, как я хотела на дневное? Ты сказала: работай, помогай семье. А Кристина поступила — и ты всем говорила: моя дочь студентка.
— Она младше…
— Помнишь, как я бросила работу, чтобы выхаживать тебя? А Кристина гуляла. И ты её простила. Даже не спросила почему.
Мама молчала. Перебирала край пакета.
— Я думала, ты сильнее. Всегда была сильнее.
— Я не сильнее. Просто удобнее.
Она подняла глаза.
— Я правда не хотела…
— Мам, ты хотела. Тебе было проще переложить всё на меня. Я же справлюсь, правда? Я же старшая.
— Но ты справлялась!
— Потому что выбора не было. Если бы не справилась, я была бы плохая дочь.
Она замолчала. Потом тихо:
— Что мне теперь делать?
— Жить. Разбираться самой. Просить Кристину, если нужна помощь.
— Она обиделась. Говорит, я её задавила требованиями.
Я усмехнулась.
— Интересно. Меня тоже задавила. Только я молчала.
— Вера…
— Мам, уходи. Пожалуйста.
Она встала. Медленно, будто каждое движение давалось с трудом. Взяла пакет, потом снова положила.
— Оставь себе. Ты любила.
Я проводила её до двери. Она обернулась на пороге.
— Ты меня простишь когда-нибудь?
Я посмотрела ей в глаза. Впервые за много лет — спокойно. Без вины. Без злости.
— Не знаю. Может быть. Но не сейчас.
Она кивнула и ушла.
Михаил позвонил через месяц.
— Кристина снова попросила денег. Сказала, что не на что квартиру снимать. Я отказал.
— И?
— Назвала меня чёрствым. Сказала, что семья так не поступает.
— А что мама?
— Мама встала на её сторону. Потом Кристина опять съехалась к ней. Теперь мама жалуется, что та не помогает, сидит целыми днями в телефоне, денег не даёт на продукты. Представляешь?
Я молчала. Представляла. Очень хорошо представляла.
— Мама спрашивала про тебя, — добавил Михаил тихо. — Я сказал, что ты живёшь своей жизнью.
— Правильно сказал.
Он помолчал.
— Знаешь, я тоже перестал помогать сверх меры. Перевожу маме немного на продукты, но больше ничего. Кристине — вообще ни копейки. Она взрослая, пусть сама.
— Как ощущения?
— Странные. Но правильные.
Я улыбнулась. Впервые за долгое время — искренне.
Прошёл ещё год. Мама иногда писала короткие сообщения, я отвечала так же коротко. Не звонила. Не приезжала. Михаил рассказал, что Кристина наконец-то нашла постоянную работу. Офисную, неплохую. Но с мамой они теперь постоянно ругаются — Кристина требует благодарности за то, что живёт с ней и «помогает», мама возмущается, что дочь её использует. Замкнутый круг. Тот самый, в котором я жила тридцать лет.
Только теперь я была снаружи.
Однажды вечером я открыла шкаф и увидела ту самую банку варенья. Так и стояла нетронутая. Я взяла её в руки, покрутила. Потом открыла и выбросила. Варенье давно засахарилось.
Банку помыла и поставила сушиться. Пустую. Чистую.
Телефон завибрировал. Сообщение от мамы: «Вера, Кристина опять уехала, бросила меня одну. Может, приедешь? Поговорим».
Я прочитала. Положила телефон экраном вниз. И не ответила.
Не из злости. Не из обиды.
Просто потому, что мне больше не нужно было спасать тех, кто не хочет меняться. Не нужно было быть «старшей», «сильной», «удобной».
Я смотрела в окно. За стеклом падал снег, мягкий и спокойный. Михаил обещал приехать на выходных — просто так, попить кофе, поговорить. О своём. О жизни. Не о маме. Не о Кристине.
Я налила себе воды в обычный стакан. Села к столу. Тишина в квартире была плотная, уютная.
Это была моя тишина. Моя жизнь. Мои границы.
И впервые за тридцать лет я не чувствовала, что кому-то что-то должна.
Холодное безразличие, которое пришло тогда, оказалось не безразличием. Это было освобождение. Та самая последняя соломинка не сломала мне хребет — она разорвала цепи.
Мама и Кристина остались друг с другом. Они получили именно то, что заслужили — замкнутый круг взаимных претензий и обид. Без меня. Без моих денег. Без моей жертвы.
А я получила себя.
