— Ты должна нас прописать, Инга. По-хорошему должна.
Голос свекрови, Тамары Павловны, резал без ножа. Он заполнял собой крошечную кухню «однушки» Инги, делая воздух липким и тяжелым.
— Мама, да как же я вас пропишу? — Инга устало отставила чашку. — Квартира моя. Добрачная. Бабушкина. Тут всего тридцать три метра. Куда?
— Куда, куда! — подхватила золовка Света, нервно теребя молнию на своей дорогой сумке. — Не в метрах счастье, Инга, а в родстве! Мы — семья! А ты Максима не уважаешь. Он мужик, он добытчик, а ютится в твоей… конуре.
Инга вздрогнула. «Конура». Ее чистая, выстраданная, спасенная от пьющих соседей бабушкина квартира.
— Света, Максим знал, куда шел. Он сам из общежития.
— Знал! — Тамара Павловна стукнула костистой ладонью по столу так, что чашки подпрыгнули. — А ты знала, что у него мать есть! И сестра! Мы всё для него, а он для тебя. А ты что? Ты эгоистка, Инга! Максим вернется с рейса, мы ему всё скажем. Что ты нас гонишь!
Инга работала швеей в маленьком ателье по ремонту одежды. Пальцы ее вечно были исколоты иглами, а в волосах застревали цветные нитки. Она привыкла чинить чужие жизни — ушивать, латать, перекраивать. Но свою собственную жизнь, расползавшуюся по швам под напором родни мужа, она починить не могла.
Максим, ее муж, водитель-дальнобойщик, был человеком хорошим, но мягким, как непропеченный хлеб. Он любил Ингу и любил свою мать. И эта любовь разрывала его пополам, а страдали от этого почему-то только Инга.
Они жили в ее квартире. Тамара Павловна и Света ютились в старой «двушке» на окраине, которую давно мечтали разменять с большой выгодой. И квартира Инги, такая удачно расположенная, была ключом к их плану. Они хотели продать обе и купить большую «трешку», разумеется, оформив ее на Тамару Павловну. «Для надежности».
— Инга, ты пойми, — перешла на вкрадчивый шепот свекровь, когда Инга молча начала мыть посуду. — Мы же как лучше хотим. Максим в дороге, нервы тратит, здоровье губит. А вдруг что? А ты одна…
Инга похолодела. Это была уже не просто манипуляция. Это была плохо скрытая угроза.
— Не дождетесь, — тихо, но твердо сказала она.
— Ах, так! — взвилась Света. — Ну, погоди ты у нас! Максим приедет — по-другому запоешь!
Они ушли, хлопнув дверью и оставив после себя тяжелый запах дешевых духов и враждебности. Инга села на табурет. Руки дрожали. Она знала, что это только начало.
Через три дня вернулся Максим. Уставший, пахнущий дорогой и соляркой. Он обнял Ингу, уткнулся в ее макушку, и она почти простила ему его слабость. Но хватило этого ненадолго. Вечером позвонила мать.
Инга слышала, как гудел его голос в коридоре, сначала оправдывающийся, потом раздраженный, а потом… виноватый.
Он вошел на кухню, не глядя на нее.
— Инга, ну что ты в самом деле? Мать плачет.
— А я не плачу, Максим? — она подняла на него глаза, полные отчаяния. — Они хотят забрать мой дом! Единственное, что у меня есть.
— Да не забрать! — он махнул рукой. — Объединиться! Ну, будем жить вместе. Тебе что, жалко? Мать стареет…
— Жалко? — Инга засмеялась сухим, колючим смехом. — Мне жалко себя, Максим! Жалко, что муж, который должен быть моей стеной, оказывается картонной перегородкой, которая падает от первого же дуновения его мамы!
— Не говори так про мать! — взорвался он. — Она нас вырастила!
— А я должна за это отдать ей свою квартиру?! Это моя квартира, Максим! Понимаешь? Статья 36 Семейного кодекса! Имущество, принадлежавшее каждому из супругов до вступления в брак, является его собственностью! Они не имеют на нее никакого права!
— Какие статьи, Инга? Ты о чем? Мы же люди, а не… юристы!
— Вот именно потому, что мы люди, мы и должны жить по-человечески! А не стаей, которая пытается загнать слабого! — Инга ударила ладонью по столу, подражая свекрови. — Руки опускать нельзя, Максим! Никогда! Если ты не хочешь бороться за свою семью — за нас с тобой, — то я буду бороться за свой дом! Одна!
Он смотрел на нее так, будто видел впервые. Эта тихая швея, которая всегда штопала его носки и молча ждала из рейсов, вдруг превратилась в фурию. Он испугался. И, как всегда, когда пугался, отступил.
— Делай, как знаешь, — буркнул он и ушел спать.
На следующий день в ателье было шумно. Постоянная клиентка, пожилая, но энергичная дама, бывший нотариус, рассказывала поучительную историю.
— …и представляете, Ингочка, эта дурочка подписала дарственную на сына! А он ее через месяц — в дом престарелых. Я ей всегда говорила: «Хочешь что-то оставить — пиши завещание! Но пока жива — ни-ни!» Дарственная — это билет в один конец. А уж добрачное имущество трогать — это вообще святотатство. Это твой тыл, твой фундамент. Мужья приходят и уходят, а фундамент должен стоять.
Инга слушала, и в ее голове звенели слова: «твой тыл», «твой фундамент». Она поняла, что Максим уже ушел. Даже если он спал в соседней комнате, его, как мужа, больше не было.
Две недели прошли в ледяном молчании. Максим уехал в новый рейс. А Инга действовала. Она больше не плакала. Она штопала чужие пальто и тихо, методично готовила свой «подарок».
Звонок раздался в субботу утром. Инга пригласила Тамару Павловну и Свету на «серьезный разговор». Они примчались через час, сияющие, предвкушающие победу. Максим должен был вернуться только завтра, и они были уверены, что Инга «созрела» и хочет сдаться до его приезда, чтобы сохранить лицо.
— Ну, что надумала, Инга? — Тамара Павловна хозяйским жестом поправила скатерть на ее столе.
— Надумала, Тамара Павловна, — Инга была спокойна, как никогда. Она поставила перед ними тонкую папку. — Вот. Это вам. Мой «подарок».
Света нетерпеливо выхватила папку.
— Что это? Договор с риэлтором?
— Читайте, — улыбнулась Инга.
Тамара Павловна надела очки. Ее лицо медленно вытягивалось.
— Исковое… заявление? О расторжении брака?
— Да, — кивнула Инга. — И заявление в полицию по факту угроз и психологического давления. Статья 119 УК РФ, знаете ли. «Угроза причинением вреда здоровью». Вы же намекали, что со мной «вдруг что» может случиться?
— Ты… ты… — Света задохнулась от возмущения. — Да как ты смеешь!
— Но это еще не всё, — Инга достала вторую бумагу. — Это, Света, для тебя. Копия твоего кредитного договора. Того самого, где Тамара Павловна выступает поручителем. Тот, что вы пытались повесить на Максима, чтобы «спасти» его моей квартирой. Я сделала запрос. У вас, оказывается, огромные просрочки.
На кухне воцарилась мертвая тишина. Свекровь смотрела на Ингу так, будто та превратилась в змею.
— Вы думали, я тихая овечка, которую можно резать? — голос Инги звенел сталью. — Вы думали, что если я чиню одежду, то не смогу починить свою жизнь? Вы хотели забрать мою квартиру. А в итоге потеряли всё. Максим потерял жену, которая его любила, а вы… вы потеряли кормушку.
Она встала и открыла входную дверь.
— Уходите.
— Да Максим тебя!.. Он вернется, он тебе!.. — зашипела Тамара Павловна, пятясь в коридор.
— Он вернется в пустую квартиру. Его вещи я уже собрала. Он сам выберет, с кем ему жить — с мамой, которая его топит, или одному. А мой дом — отныне моя крепость. И вам сюда входа нет.
Когда за ними захлопнулась дверь, Инга долго стояла, прислонившись к ней. Она не чувствовала радости, только огромное, выжигающее облегчение. Она отрезала. Как отрезала гнилую подкладку у старого пальто. Будет трудно. Придется ставить заплатку на сердце. Но вещь, по крайней мере, будет спасена. И фундамент ее жизни стоял крепко.
