Нина толкнула плечом тяжёлую дверь подъезда, и в лицо ударил привычный спёртый запах сырости и варёной картошки, въевшийся в стены ещё с перестроечных времён. Под потолком, словно издеваясь, подмигивала лампочка — пятнадцать секунд тусклого света, и снова мгла. Скудная иллюминация безнадёжности. Лифт, как всегда, замер в безмолвии — с третьего этажа неделю назад сорвали кнопку, и бабки у подъезда теперь неустанно судачили о «совсем обнаглевшей управляйке». Но Нина давно перестала верить в чудеса коммунального сервиса. Три пролёта вверх — её личный, ежедневный спорт.
Уже на площадке их квартиры доносился рёв телевизора, заглушавший всё живое. Пётр, как обычно, восседал перед экраном с пивом в руке. Голос ведущего ток-шоу пафосно вещал:
— …а сейчас вы узнаете всю правду о кредитных афёрах!
Символично до тошноты.
Щелчок ключа в замке, болезненный скрип открывающейся двери. В прихожей — вечный хаос: разбросанные ботинки Петра, бесформенные носки, одиноко лежащие на полу, куртка, небрежно брошенная на тумбочку. Запах варёной колбасы и жареного лука — свидетельство чужого ужина.
— Опять поздно, — проворчал Пётр из комнаты. — Небось, по магазинам шастала. Транжира.
Нина молча сняла пальто, повесила на шатающийся крючок. Насчёт магазина он угадал. Купила себе дезодорант за жалкие сто восемьдесят девять рублей и хлеб — непозволительную роскошь за сорок восемь. Она внутренне приготовилась к допросу.
Кухня утопала в послевкусии чужой трапезы. На столе — горы грязных тарелок, сиротливо стояли пустые пивные бутылки, зияла открытая банка майонеза. В раковине возвышалась неприступная крепость из грязной посуды. Нина закрыла глаза, судорожно вдохнула. Каждый божий день одно и то же: работа — дом — каторжная работа. А зарплата у неё — «жалкие копейки», как любил цитировать её Пётр.
Он появился в дверях в растянутых спортивных штанах, одаривая её самодовольной ухмылкой:
— Ну, что там принесла? Показывай свой улов.
— Хлеб… и дезодорант, — буркнула она, выкладывая пакет на стол.
— Дезодорант? — он презрительно фыркнул. — Да кому ты нужна, чтобы благоухать? Всё равно сидишь в своей бухгалтерии, среди таких же серых мышей. Могла бы и потерпеть.
Нина стиснула зубы. Какой смысл объяснять, что «потерпеть» больше невозможно? Что ей просто невыносимо ощущать себя затюканной неряхой среди ухоженных коллег.
— Петя, он стоит всего сто восемьдесят девять рублей. Неужели это такая катастрофа?
— Ещё какая катастрофа! — заорал он, багровея. — Мы кредиты выплачиваем, а ты деньги на ерунду спускаешь! Я ноутбук взял — для работы! Ты же сама им пользуешься!
Его «работа» заключалась в нескончаемых играх и скачивании пиратских фильмов, но спорить было бесполезно.
Из комнаты, словно тень, выплыла свекровь. Последние полгода она жила с ними «временно», но это «временно» уверенно перерастало в вечность.
— Ниночка, ну зачем тебе эта химия? — пропела она елейным голосом. — Раньше как жили? Водичкой умылась — и ладно. Только деньги зря тратишь. Лучше бы сыну пирог испекла.
Нина отвернулась к раковине, чтобы никто не увидел гримасу отвращения, исказившую её лицо. «Пирог испекла»… Только этого ещё не хватало для полного счастья.
— Мам, да ты права, — поддакнул Пётр, торжествуя. — Хозяйка из Нины никакая. Работа у неё — так, для галочки. Настоящая жена дома сидеть должна, мужа холить и лелеять.
Нина нарочито громко включила воду, чтобы не слышать эту чушь. Но внутри всё клокотало от ярости. До каких пор это будет продолжаться?
На работе всё было иначе. В обеденный перерыв коллега Лариса с гордостью демонстрировала новый крем для рук с ароматом ванили. Ценой почти в тысячу рублей. Нина притворилась, что не замечает. Её руки давно огрубели и потрескались от постоянного контакта с водой и моющими средствами, но она стеснялась показать свои руки. Её зарплата в двадцать пять тысяч утекала сквозь пальцы: часть забирал Пётр на «семейные нужды», часть уходила на погашение кредитов, и ей оставались лишь крохи на проезд и редкие, украдкой съеденные булочки в столовой.
Сегодня она впервые ощутила нестерпимый стыд, покупая эту булочку, зная, что дома её ждёт ревизия чеков.
Вечером разговор принял угрожающий оборот.
— Кстати, — Пётр с силой хлопнул ладонью по столу. — Я тут подумал. Раз твоя бабка померла, и наследство тебе перепадёт, значит, это наши общие деньги. Надо сразу планировать. Я себе нормальную машину хочу. И матери ремонт в квартире затеять.
Нина замерла, словно оглушённая. Вот оно. Приплыли.
— Петя, это наследство — не общее. Нотариус сказал. Это только моё.
— Что значит «твоё»?! — взвился он, побагровев от злости. — Мы — семья! Всё у нас общее! Ты без меня пропадёшь, сама ничего не умеешь!
Свекровь закивала, словно китайский болванчик:
— Правильно сын говорит. Мужчина должен финансами распоряжаться. А то ты вечно тратишь деньги на всякую ерунду.
Нина почувствовала, как кровь бросилась к лицу.
— Я не пропаду. И тратить эти деньги на твою машину я не собираюсь. Я хочу вложить их во что-то своё.
— «В своё»?! — Пётр перешёл на крик. — Ты совсем оборзела? Это инвестиция в наше будущее! Если ты будешь упираться, знай: я тебя без копейки оставлю!
Он с такой силой ударил кулаком по столу, что злосчастная банка майонеза перевернулась, щедро заливая скатерть белым месивом. Свекровь ахнула и тут же бросилась оттирать последствия.
Нина стояла, не в силах пошевелиться, прижав руки к груди. В голове пульсировала лишь одна мысль: «Он не остановится. Никогда».
И впервые за долгие годы в душе Нины зародилась обжигающая злость. Не жалость к себе, не обида — а ярость.
Она тихо, но отчётливо произнесла:
— Только попробуй тронуть мои деньги.
Пётр, словно поражённый громом, застыл, глаза его налились кровью.
— Ах ты, сука…
Он вскинул руку, замахнувшись для удара, но в последний момент остановился. Свекровь кинулась между ними, словно живой щит:
— Петя! Успокойся! Не позорься!
Несчастная тарелка, стоявшая на краю стола, сорвалась вниз, с оглушительным треском разлетевшись на осколки. Нина вздрогнула.
Наступило тягостное молчание.
Затем Пётр процедил сквозь зубы:
— Ладно. Этот разговор ещё не окончен.
Нина вышла из кухни, заперлась в ванной и включила воду на полную мощность, чтобы не слышать их гнусные шёпоты. Сердце колотилось так, что казалось, вот-вот вырвется из груди.
Молчание вползло в утро, словно ядовитый туман. Пётр не обронил ни слова, лишь с утробным рычанием хлопал створками шкафов и жадно прихлёбывал чай, словно выпивал всю горечь мира. Свекровь, с видом мученицы, бросала на Нину испепеляющие взгляды, в каждом из которых читалось: «До чего ты, неблагодарная, довела моего сына!». В сгустившейся атмосфере ощущалось напряжение, такое плотное, что казалось, вот-вот лопнет натянутая струна.
Нина, комкая во рту безвкусный бутерброд, торопливо выскользнула из квартиры. На лестничной площадке затаила дыхание, отчаянно борясь с подступающими слезами. Они скреблись изнутри, рвались наружу, но нельзя! Не сейчас. Не здесь. На улице люди.
На работе она словно плыла в густом киселе. Цифры отказывались выстраиваться в стройные ряды, ускользали, путались. В обеденный перерыв Лариса встревоженно спросила:
— Ты чего такая бледная, как полотно?
Нина лишь махнула рукой, стараясь скрыть бушующий внутри ураган.
— Да так, ночь не задалась, не выспалась.
Но в душе клокотал яростный протест. Доколе? Десять лет замужем, а живёт словно школьница под надзором строгой классной дамы. Каждая копейка под микроскопом, каждое слово – под прицелом едких комментариев. И эти проклятые семь миллионов стали последней каплей, переполнившей чашу терпения.
После работы Нина нарочно задержалась, тонула в ворохе счетов и накладных, лишь бы оттянуть неизбежное возвращение в удушающую атмосферу дома. Но в девять вечера охранник деликатно намекнул: «Девушка, пора и честь знать, закрываемся».
Идти было необходимо.
В квартире её встретил густой аромат жареного мяса. На столе красовался пир: салат «Оливье», дымящиеся котлеты и даже покупной торт, обильно украшенный кремом. Всё это – священный дар матери и сыну, её мучителям.
— Где шлялась? — Пётр преградил ей путь на пороге кухни, сверля взглядом, полным нескрываемого раздражения. — Мы тут ужинаем, а ты где пропадаешь?
— Работала, — отрезала Нина, стараясь, чтобы голос звучал ровно, и двинулась мимо.
Свекровь презрительно фыркнула, демонстрируя всё своё превосходство:
— Работа у неё… копейки приносит, а гонору – как у самой королевы.
Пётр самодовольно ухмыльнулся, наслаждаясь моментом:
— Вот именно! А если бы ты распорядилась наследством с умом, мы бы жили, как все нормальные люди!
Нина опустилась на табурет и, с трудом сдерживая гнев, посмотрела ему прямо в глаза:
— Это не твоё дело.
В комнате повисла оглушительная тишина, нарушенная лишь грохотом падающей вилки – Пётр в ярости швырнул её в тарелку с такой силой, что брызги соуса окропили стол.
— Ах, вот как? Не моё, значит? А кто, по-твоему, кредиты оплачивает? Кто тянет на себе всю эту грёбаную семью? Я! А ты – неблагодарная, кусок…!
Он, словно хищник, резко схватил её за руку, заставив вскочить с места.
— Заруби себе на носу: в этом доме командую я! И деньги будут общие! Поняла? Иначе – катись ко всем чертям!
Нина вырвала руку, чувствуя, как вскипает ярость.
— Отлично. К чертям, так к чертям!
Наступила мёртвая тишина. Все трое, застыв в немом оцепенении, смотрели друг на друга. У свекрови от удивления отвисла челюсть.
— Ты что сказала?! — прошипела она, с трудом выговаривая слова. — Ты мужу перечишь?! Ты в его квартире живёшь!
— В нашей. — Голос Нины дрожал, выдавая её внутреннее напряжение, но она не отступала. — И я здесь тоже прописана.
— Но квартира на Петю оформлена! — взвизгнула свекровь, торжествуя. — Это его собственность!
— Половина – моя. Мы покупали её, когда были в браке, — Нина впервые за все эти годы произнесла эти слова вслух, словно выпустила на волю долго сдерживаемого зверя.
Лицо свекрови побледнело, как полотно. Пётр сделал шаг вперёд, его глаза горели недобрым огнём.
— Ты что, собралась со мной судиться?
— Если потребуется, да.
Тишина стала давящей, оглушительной. Затем Пётр, не в силах сдержать ярость, схватил пустую коробку из-под торта и с размаху швырнул её в стену. Кремовые разводы расползлись по обоям, словно уродливые цветы.
— Ты совсем с ума сошла, дура?! — заорал он, срываясь на крик. — Да без меня ты – никто! Ты копейки не заработаешь! Тебя с работы пинком под зад выгонят, безмозглая ты курица!
— Хватит! — Нина, не выдержав, тоже закричала, стараясь перекрыть его вопли. — Я больше не собираюсь терпеть твой контроль! С меня хватит!
Рванувшись в спальню, она вытащила из шкафа свою дорожную сумку и начала судорожно запихивать в неё вещи, не разбирая, что попадается под руку.
— Ты что творишь?! — Пётр, опомнившись, бросился за ней, пытаясь остановить. — Куда ты собралась?!
— От тебя!
Он схватил сумку, силой попытался вырвать её из рук. Вещи, не выдержав напора, посыпались на пол, образовав хаотичную кучу.
— Никогда ты от меня не уйдёшь! Ты без меня пропадёшь! — он вцепился в сумку мёртвой хваткой, словно от этого зависела его жизнь.
Нина, собрав всю свою волю в кулак, резко разжала пальцы, и Пётр, потеряв равновесие, чуть не упал навзничь.
— Пропаду? — она посмотрела ему прямо в глаза, в которых плескалась нескрываемая ненависть. — Что ж, посмотрим.
Подхватив паспорт, кошелёк и телефон, она сунула их в карман куртки. Этого было достаточно.
— Ты ещё пожалеешь! — прорычал Пётр ей вслед. — Я всё равно эти деньги заберу! Ты мне заплатишь!
— Попробуй, — её голос был холоден, как лёд, и в нём не было ни капли страха.
Свекровь, словно коршун, влетела в комнату и заголосила, заламывая руки:
— Сыночек, держи её! Куда она пойдёт?! Да кому она нужна?! Да она нищая! Без тебя она никто!
Нина, не обращая внимания на её истеричные вопли, молча вышла из квартиры, навсегда захлопнув за собой дверь.
На промозглом ноябрьском воздухе ощущалась дыхание осени. Лёгкий дождь, искрясь в свете фонарей, казался серебряной пылью. Нина, не разбирая дороги, шла вперёд, торопливо перебирая ногами. Без сумки, без тёплой одежды, только паспорт и телефон в кармане. Но в душе впервые за долгие годы зародилось странное, щемящее чувство… свободы.
Остановившись у автобусной остановки, она глубоко вдохнула холодный воздух. В голове набатом звенело: «Я ушла! Я действительно ушла!».
Но вместе с освобождением пришёл и страх, ледяной и всепоглощающий. Где она будет ночевать? Куда ей идти? Подруг почти не осталось, а отношения с матерью давно разладились. Снимать квартиру? Но на что?
Достав телефон, она открыла банковское приложение. Наследство уже поступило на счёт – семь миллионов. На отдельный счёт, не общий. Ещё неделю назад, послушав совета нотариуса, она открыла личный счёт, оформленный исключительно на её имя. Предусмотрительность сработала.
В это время Пётр, метаясь по квартире, словно раненый зверь, не находил себе места.
— Неужели она и правда ушла? — бормотал он, не веря в происходящее. — Да куда она денется, дурочка! Всё равно приползёт обратно, как миленькая!
— Сыночек, — причитала мать, пытаясь хоть как-то успокоить разбушевавшегося сына. — Не давай ей вить из тебя верёвки! Она должна слушаться мужа беспрекословно!
— Я ей покажу! — взревел Пётр, не в силах сдержать гнев. Схватив телефон, он попытался дозвониться Нине, но она уже заблокировала его номер.
Сидя в полупустой маршрутке и неотрывно глядя в окно, Нина наблюдала, как мимо проплывает ночной город. Она ещё не знала, куда едет, где найдёт приют. Но внутри, словно стальной стержень, крепло твёрдое решение: назад она не вернётся. Ни за что. Никогда.
И в этот самый момент парализующий страх сменился решимостью, обжигающей, как пламя.
Нина сняла крошечную комнату в коммуналке, больше напоминавшую склеп. Всего восемь квадратных метров, старый, скрипучий шкаф, железная кровать с продавленным матрасом и обшарпанный стол, покрытый пылью. Соседка оказалась добродушной, хотя и шумной женщиной лет пятидесяти, работавшей уборщицей. Для Нины это стало долгожданной передышкой, спасительным глотком воздуха. Тишина, отсутствие постоянных упрёков, криков и унижений стоили больше всяких удобств.
Дни проходили в новой, незнакомой суете: нескончаемые звонки в нотариальную контору, визиты в банк, консультации у юриста. Ей объяснили всё предельно чётко: наследство является её личным имуществом, и Пётр может сколько угодно кричать и угрожать, но по закону не имеет ни малейшего права на эти деньги. Она была защищена.
Каждый вечер на телефон Нины приходили короткие, злобные смс-сообщения:
— «Ты всё равно вернёшься, иначе пропадёшь под забором».
— «Дура, отдай деньги по-хорошему, это наше общее имущество!».
— «Я приеду, и силой заберу своё!».
Нина, не выдержав, заблокировала и его второй номер. Но она знала: Пётр так просто не сдастся, он будет мстить.
Однажды вечером Пётр и правда явился к коммуналке. Тяжёлая дверь в коридор задрожала под градом его яростных ударов.
— Нина! Открывай немедленно! — орал он, не стесняясь в выражениях. — Ты не имеешь никакого права прятаться от своего мужа!
Соседка, испуганно выглянув из своей комнаты, пробормотала:
— Девка, вызывай полицию, а то он тут весь дом на уши поднимет своими криками!
Нина, не раздумывая, набрала «112». Уже через пятнадцать минут к дому подъехал полицейский наряд. Пётр, как заправский актёр, разыграл целый спектакль, пытаясь ввести полицейских в заблуждение:
— Я просто хотел поговорить со своей женой! Это наше личное, семейное дело! Прошу вас, не вмешивайтесь!
Но суровый полицейский, не поддавшись на его дешёвые уловки, сухо ответил:
— Семейные дела решаются в суде. А сейчас вы нарушаете общественный порядок, мешаете жильцам.
И под конвоем вывел его из дома.
Казалось, худшее позади. Жизнь постепенно вошла в привычную колею. Нина записалась на курсы повышения квалификации бухгалтеров-экспертов. Наконец-то у неё появились собственные деньги, и она, не испытывая никаких угрызений совести, впервые за десять лет купила себе дорогие кожаные ботинки. Став улыбаться чаще, она даже решилась на смелую стрижку, изменив свой привычный образ.
Но Пётр, затаившись на время, нанёс последний, самый коварный удар. В один из дней ей позвонили из банка:
— К сожалению, ваш счёт заблокирован по заявлению вашего супруга.
У Нины потемнело в глазах, земля ушла из-под ног. Семь миллионов, её надежда на новую жизнь, висели на волоске!
Юрист, выслушав её, попытался успокоить:
— Не стоит паниковать раньше времени. У него нет законных оснований для блокировки счёта. Через суд мы быстро отменим эту незаконную операцию, и справедливость восторжествует.
Но для Нины это стало новым, тяжёлым испытанием: снова зависимость от Петра, снова его тень нависла над её жизнью, отравляя каждый её вздох.
Вечером, собравшись с духом, она сама позвонила Петру.
— Пётр, слушай внимательно, я долго церемониться не буду. Если ты ещё раз посмеешь сунуть свой нос в мои дела, я немедленно подам на раздел квартиры. Ты ведь прекрасно знаешь, что половина её по праву принадлежит мне. Продадим её, и ты останешься со своей мамочкой в тесной однушке. Без меня. Навсегда.
В трубке наступила давящая тишина. Затем, после долгой паузы, он пробормотал:
— Ты не посмеешь!
— Уже посмела, — в голосе Нины звучала сталь. — Я больше не твоя вещь, не твоя собственность. И мои деньги – мои, и только мои. Заруби это себе на носу.
Не дожидаясь ответа, она отключила телефон, и впервые за долгое время почувствовала умиротворение, которое разлилось по всему телу тёплой волной.
Прошло полгода. Нина, сменив тесную каморку в коммуналке, сняла просторную двухкомнатную квартиру в новом районе. Купила новую мебель, выбирая всё, что нравилось именно ей, не ориентируясь на чужое мнение и на безликие стандарты «как у всех». Окончив курсы, она устроилась бухгалтером в престижную фирму. Зарплата, конечно, не миллионы, но стабильные сорок пять тысяч, свои, заработанные честным трудом.
Пётр, словно растворившись в воздухе, больше не появлялся в её жизни. То ли смирился со своим поражением, то ли отправился на поиски новой жертвы, готовой терпеть его тиранию. Свекровь пару раз пыталась с ней связаться, но Нина, не желая тратить свои нервы, просто сбрасывала её назойливые звонки.
Сидя вечером у окна с чашкой горячего чая и любуясь мерцающими огнями ночного города, Нина внезапно осознала, что счастлива. По-настоящему счастлива. Свободна, независима, самодостаточна.
Все эти годы её держали в клетке, сковывая её волю и подавляя её личность. Но теперь эта клетка, наконец, открылась, выпустив её на свободу.
И ключ от этой клетки всё это время был у неё в руках.
